Выйдя из машины у театра, я подумала, что стою в двух шагах от своего счастья, которое теперь никогда не кончится. Я забыла о ней. Не дожидаясь моего приглашения, она самостоятельно выбралась из автомобиля и, задрав голову, рассматривала лепнину над аркой. — Пойдем, — я слегка кивнула ей, чтобы шла за мной. Только теперь мне пришла в голову мысль о том, что именно сегодня девчонка-то мне и ни к чему. Вдруг он захочет провести вечер и ночь у меня? К чему мне ее присутствие? Может быть, оставить ее ночевать в гримерной? Комната просторная, к тому же есть удобная софа. Почему бы нет? Нужно только договориться с администрацией, а завтра я ее заберу. Мы прошли через пустой еще зал, где сонно слонялись официанты. Я увидела Николая и направилась прямо к нему, кивнув лишь бегло в знак приветствия хозяину заведения — Илье Петровичу. Я протянула ему обе руки, и он поднял их выше, к своим губам. Но поцелуй был не такой как вчера — длинный, со значением. Он удивленно смотрел на мою попутчицу, которая — нужно же быть такой идиоткой! — стояла прижавшись ко мне и во все глаза рассматривала Николая. — А кто это с тобой? — спросил он улыбаясь. — Эльза, — ответила она вместо меня и протянула ему руку… для поцелуя. Он не просто смутился — опешил. Это было очевидно. Но как человек воспитанный, к тому же приняв несносную девчонку за мою родственницу, конечно, он поднес ее руку к губам и поцеловал. — Совершенно ледяные руки, — сказал он ей и, обернувшись, крикнул: — Семеныч, принеси-ка нам чаю, да погорячее. А тут уже и Илья Петрович извечно плотоядным взглядом рассматривал девчонку, перехватывая ее руку у Карского и касаясь кончиков пальцев губами. — У-у-у — тут чаем не обойдешься, верная мерзлота какая-то. Семеныч, водки тащи. Вы, брарышня, не местная, что ли? Пальтишко на вас совсем не по сезону, да и перчатки поди. Так и обморозить руки-то недолго. Да и губы у вас, простите меня, синие, как у покойницы. Она расхохоталась как ребенок. Стояла себе в центре нашей компании, словно в центре вселенной, и смеялась. Я уже несколько раз пыталась вступить в разговор, предупредив всех, что бойкое существо с синими губами и с таким неподходящим для нее вычурным именем Эльза — без двух минут моя новая горничная. Но тут подоспел Семеныч с самоваром и с графином водки. Николай наливал чай, а Илья Петрович растирал Эльзе руки водкой, с удовольствием глядя, как она морщится от боли и прикусывает нижнюю губу. — А как ты хотела, душа моя, — терпи теперь, терпи… Я вдруг подумала, что все это похоже на водевиль, с вечным избитым сюжетом, где все принимают простолюдинку за графиню, ведут себя с ней подобающе, а она оказывается на поверку служанкой, и все стыдятся своих усилий. Хорошо, пусть еще немного поусердствуют, а потом уж я выведу ее на чистую воду, и этот водевиль мы закончим. — А теперь внутрь, внутрь, душа моя, тогда уж никакая холера тебя не возьмет. Илья Петрович налил Эльзе водки и с энтузиазмом знатока женских слабостей совал стаканчик к лицу, а она морщилась, крутила головой: — Да я отродясь этой гадости не пила… — А лекарство горькое пила, когда болела? Так вот это тоже лекарство, тоже горькое, но гораздо лучше, — подмигнул он Карскому, — против него никакая болезнь не устоит. — Но я же не больна!.. — Так заболеешь, коли не выпьешь! Она с ужасом посмотрела сначала на меня, потом на Николая. И он сказал ей отеческим тоном: — Нужно! Эльза мужественно отхлебнула из стакана, закашлялась. — До дна, до дна, — подначивал Илья Петрович. — Иначе какой же в ней смысл? Она еще раз посмотрела на Николая и выпила водку залпом, на этот раз даже не поморщившись, а лишь с шумом переведя дух. — А теперь усаживайтесь и — чаю, — подвинул ей чашку с блюдцем Карский. А неугомонный Илья Петрович уже вертелся возле меня. — Богиня наша, а за вами-тo и поухаживать некому, — он принял мою шубку, передал Семенычу. — А у меня беда, знаете ли… Мы с ним одновременно присели за стол, при этом я не сводила глаза с Николая, а он — с Эльзы. — Танцовщица наша, Любка, помните ли ее? Ногу сломала, злыдня! Это в самый разгар сезона. Где ж я ей теперь замену-тo найду?! Все приличные танцорки уже ангажированы. К балетным сунулся, так те такие деньги заломили, что впору ресторан продавать. Уж и не знаю, как выкручиваться… — К чему вы клоните, Илья Петрович? — строго спросила я. — Голубушка, недели на две не выручите ли? Что вам стоит кроме своих трех дней остальные — ну хотя бы по часику… — О, уважаемый! Да вы хотите, чтобы я как на службу к вам ходила. Шесть дней в неделю — один выходной? Голос ведь вещь хрупкая! — Ну уважьте старика, — бормотал Илья Петрович, который стариком вовсе не был, зато страстно любил глупые купеческие обороты. — Я не постою за ценой, в разумных пределах, естественно, но для вас… Он нагнулся к самому моему уху и прошептал: — Для вас ничего не пожалею. — Нет! Я слишком себя уважаю, чтобы вот так разбазаривать свой талант. К тому же у меня совсем иные планы… Об этих иных планах я не забывала ни на минуточку все это время: у меня венчание, у меня медовый месяц, а вы тут со своим кабаком лезете! — хотелось мне выкрикнуть ему. — …иные планы, — сказала я и посмотрела на Николая. А он будто только и ждал этого. — Я как раз хотел вставить словечко — ты позволишь? У меня сердце в пятки ушло. Неужели прямо сейчас, при всех он раскроет наши планы и… — Лиза может вам помочь, — сказал он. Ни я, ни Илья Петрович сразу и не поняли кто такая Лиза, как именно и кому из нас она может помочь. Девчонка между тем молча вперилась в Илью Петровича, словно хотела его загипнотизировать, а Карский продолжил: — Ее зовут Елизавета, Лиза. Эльза — это ее сценическое имя. Она танцовщица. Новость была настолько для всех нас ошеломительная, что никто не решался вымолвить слово, чтобы не расхохотаться быть может. Поэтому несколько секунд все мчали, и только слышно было, как стучат ножи и вилки в руках официантов, накрывающих столы к ужину. — Танцовщица? — В голосе Ильи Петровича радости совсем не было, один только скепсис. Он разглядывал маленькую девчонку с птичьим личиком и птичьей фигуркой, сравнивая ее с роскошной пышнотелой Любкой. «Ни одного шанса! — мысленно поставил он ей оценку. — Ни единого!» — А где вы танцевали? — осведомился он кисло. — Можно я покажу? — Лиза почему-то обратилась с этим вопросом не к Илье Петровичу, а к Николаю. — Почему нет? — улыбнулся он. И только тогда она перевела взгляд, полный мольбы, на Илью Петровича. — Хорошо, — сказал он без всякого энтузиазма. Несмотря на кажущуюся словоохотливость, он вовсе не был любителем тратить время попусту. Одно дело — обхаживать нужного ему артиста, и совсем другое — смотреть на пропащую танцовщицу, которая — он мог бы определить с одного только взгляда! — конечно же, не подойдет ему. Но он не смирился с моим отказом заменить Любку и собирался, вероятно, затеять щепетильный разговор о гонорарах, а потому девчонка на сцене была в его пользу. Не крайняя ситуация, видите ли, есть варианты, а потому и гонорар мой за дополнительные выступления можно было бы и не задирать особенно. — Хорошо, посмотрим. Нужен вам реквизит какой-нибудь? — продолжил он вставая и подзывая Семеныча. — Ридикюль, — Лиза уставилась теперь на меня. — Мой ридикюль. — Может быть… — Там мой костюм! Принесите, — обратилась она властно к Семенычу. Тот бросился исполнять. Лиза направилась за ним, а Илья Петрович вслед ей крикнул: — Музыку какую прикажете? — Канкан, — обернулась она, сверкнув глазами, и вышла. Илья Петрович рухнул на стул, замычал как-то невнятно, то ли смех изображая, то ли слезы. Налил в стаканчик водки, опрокинул, взял щипчиками кусочек сахара, забросил в рот и, подперев голову руками, уставился на меня. — Голубушка, — сказал он тоскливо, — где вы ее взяли? Момент истины наступил. — На улице, — ответила я просто. — Как на улице? Что значит на улице? — залопотал Илья Петрович. — А я-то думал, ваша родственница какая-нибудь дальняя. На улице… Хм… Это как-то все меняет, знаете ли… Может, и смотреть не станем, ну ее. Какая из нее Любка? Она ей и в подметки не годится. Я могла бы сказать ему: конечно, не будем. И никогда бы больше не увидела эту девчонку. Но она настолько расстроила мои планы, что мне захотелось покуражиться над ней.