Пролог Леонард Кастнер давно подумывал о том, чтобы окончательно отойти от дел. Настал час претворить намерения в жизнь. Самое подходящее время. Благодаря своим способностям, Кастнер сколотил состояние, о котором в молодости и мечтать не мог. Он находился на пике своей карьеры, имел безупречную репутацию, ни разу не отказавшись от работы. Его клиенты знали это. Детали не имели значения. В половине случаев они не оглашались, пока он не давал согласия на выполнение работы. Но этот человек находил свое занятие все более и более неприятным и постепенно терял хватку. Когда тебе на все наплевать – ничего не имеет значения. И лишь стоит задуматься о том, что делаешь, как сразу возникают сомнения. Накопленное состояние уже давно превысило его потребности, больше не было необходимости рисковать, а значит, и выполнять эту работу. Но ему предложили столько денег, что невозможно было отказаться, – больше, чем он заработал за последние три года, причем половину суммы выплатили вперед. И неудивительно, что гонорар был столь щедрым! Это один из тех редких случаев, когда посредник, нанявший его, сначала потребовал от Леонарда полного согласия, а потом уже изложил суть дела. Прежде ему никогда не доводилось убивать женщину. Однако завершить карьеру ему предстояло более гнусным преступлением – убийством ребенка. И не просто ребенка, а наследницы трона. Политическое убийство? Месть королю Фредерику? Леонарду не объяснили, да и не волновало его это: где-то на жизненном пути он утратил человечность. Это всего лишь очередная работа. Нужно просто повторять это про себя. И почаще. Он ведь не собирается закончить карьеру провалом. Если Леонард и находил это поручение омерзительным, то лишь потому, что любил короля и свою страну. Но у Фредерика наверняка появятся новые наследники, как только окончится траур и он снова женится. Он был еще достаточно молод. Пробраться во дворец среди бела дня не составляло труда. Ворота дворца, расположенного во дворе старой крепости, возвышавшейся посреди столицы Лубинии, редко бывали закрыты. Они, разумеется, охранялись, но мало кому запрещался вход, даже когда король находился в своей резиденции. Сейчас его там не было. Четыре месяца назад, сразу после похорон королевы, он уехал оплакивать ее в уединении в своем зимнем замке в горах. Она умерла всего несколько дней спустя после того, как родила ему наследницу, которую кто-то желал видеть мертвой. Леонарда остановили бы у ворот, если бы он хоть чем-то выдал себя, но этого не случилось. У него была скверная биография, от которой он скрывался под фальшивым именем Растибон. За его голову была назначена награда и в его стране, и в нескольких соседних. Однако никто не знал, как выглядит Растибон. Он был очень осторожен в этом отношении – всегда надевал капюшон, встречаясь с нужными людьми в темных переулках, и менял голос при необходимости. Леонард мечтал прожить остаток дней на родине, и чтобы никто не заподозрил, каким образом приобретено его богатство. Кастнер обитал в зажиточном квартале столицы. Хозяин его квартиры и соседи не были людьми чересчур любопытными, а если и спрашивали, кем он работает, то туманный ответ, что он занимается экспортом вин, вполне их устраивал и объяснял его частые отлучки из страны. В винах он разбирался. О винах он мог говорить часами. Но давал понять, что у него нет времени на пустые разговоры, поэтому прослыл неприветливым типом, которого лучше оставить в покое, чего он, собственно, и добивался. Человек его профессии не может позволить себе заводить друзей, занимающихся другим делом. Но и среди коллег непременно возникает конкуренция, что в свою очередь также препятствует сближению. Проникнуть в то крыло, где размещалась детская, было нелегко, но Леонард все предусмотрел. Он разузнал, кто именно из женщин присматривает за наследницей Фредерика, и выбрал своей мишенью ночную няню. Ее звали Хельгой. Это была непривлекательная молодая вдова, недавно родившая ребенка, которого до сих пор кормила грудью, поэтому и получила работу во дворце. Кастнеру потребовалась всего неделя, чтобы затащить ее в постель во время одного из ее непродолжительных выходов в город, где жила ее семья. Леонард был приятным молодым человеком лет тридцати, довольно красивым, с темно-каштановыми волосами и голубыми глазами, он еще сохранил обаяние, которым обладал до того, как стал хладнокровным убийцей. Разумеется, он знал, что ему придется убить и Хельгу тоже, чтобы потом без опасений жить на родине. Если сохранить ей жизнь, то впоследствии она могла бы его узнать. Леонарду потребовалось еще три недели, чтобы договориться с Хельгой о свидании в ее комнате, расположенной в том же крыле дворца, где размещалась детская. В ту ночь вторая няня должна была отсутствовать, поскольку взяла выходной. Хельга заверила Леонарда, что после заката никто не заходит на детскую половину, кроме двух стражников, совершающих обходы дважды за ночь, хотя сама все равно боялась потерять работу, если кто-нибудь обнаружит там ее ухажера. Кроме того, по ночам количество стражников, охраняющих дворец, удваивалось. Но в конечном итоге возобладала страсть, и необходимые двери были оставлены открытыми для Кастнера. Ему пришлось лишь ненадолго спрятаться, пока два стражника не покинут детские покои. Но все-таки он не убил ту женщину, хотя это было бы самым логичным поступком. Он представился ей очередным фальшивым именем не для того, чтобы скрыть готовящееся преступление, но чтобы помешать ей или кому-нибудь еще установить связь между Леонардом Кастнером и Растибоном. Скрывать преступление он и не собирался. Тот, кто заказал убийство, должен был о нем услышать. И не было никакой необходимости убивать няньку, если можно просто на время отключить ее, подсыпав сонного зелья в вино. Но даже об этом он пожалел на мгновение. Мужчина успел привязаться к Хельге за месяц их знакомства, что в корне изменило его первоначальный план. Это означало, что Леонард больше не сможет жить в родной стране, где велика вероятность быть узнанным ею. Но сегодня он поспешно принял такое решение, а единственный снотворный порошок, который сумел раздобыть в срочном порядке, был ему незнаком, так что он не знал, сколько будет продолжаться его действие, и должен был торопиться. В последнюю минуту он решил связать Хельге руки за спиной, чтобы никто не заподозрил ее в причастности к преступлению. Но хуже всего, что он не смог заставить себя убить дитя в детской, где женщина, проснувшись, увидела бы мертвого ребенка. Она обожала королевскую дочку и говорила, что любит ее как родную. Сперва Леонард намеревался закончить работу на месте – так гораздо меньше риска. Но, взглянув на лежавшую на кровати Хельгу, которой предстояло вскоре пробудиться ото сна, он принялся искать мешок. В комнате такового не нашлось. Королевское дитя растили в роскоши и кормили с золотых ложек, ее колыбелька, стоившая целое состояние, была застлана атласом и тончайшими кружевами, усыпанными жемчугами. Полки в детской заставлены замысловатыми игрушками, для которых малышка была еще слишком мала. Вдоль стены размещались комоды с огромным количеством одежды, большую часть которой девочка просто не успела бы надеть, поскольку быстро выросла бы из нее. В детской не было коек для нянь. Им не полагалось спать на работе, и именно по этой причине о принцессе заботились две женщины. Каждая имела маленькую комнатушку, смежную с детской, где можно было спать в свободное время и нянчить собственных детей. В углу детской Леонард увидел гору подушек всевозможных размеров, которые, вероятно, использовались, когда малютке позволяли резвиться на полу. Леонард вытащил снизу самую большую, распорол наволочку по шву и вытряхнул набивку. Потом он проделал в наволочке три маленьких отверстия для воздуха – это требовалось для осуществления его замысла. Не теряя времени даром, он уложил девочку в наволочку, правда, очень бережно, чтобы не разбудить. Ей было четыре месяца и, если бы она проснулась, то наверняка заплакала. А Кастнеру еще нужно было пройти через большой холл и узкий коридор, чтобы достичь лестницы, ведущей к боковой двери, сквозь которую он проник в покои, а потом проскользнуть мимо двух стражников. Ничего сложного, если малышка не закричит. Прошлой ночью он закрепил веревку на задней крепостной стене, которая выходила на противоположную от города сторону. Свою лошадь оставил неподалеку в тени деревьев. Леонард продумал все это заранее, поскольку на ночь ворота крепости запирались на прочные засовы и тщательно охранялись, так что требовался иной путь отступления. Но была на крепостных стенах еще одна опасность. Хотя Лубиния и не воевала, несколько стражников по ночам обходили укрепления. К счастью, ночь выдалась безлунная. Внутренний двор освещался фонарями, что было кстати – они создавали тени, в которых Леонард мог прятаться, пока торопливо пересекал открытое пространство. Без приключений добравшись до крепостной стены, он вскарабкался наверх по узкой лестнице. Стражники находились на противоположной стене. Малышка по-прежнему спала. Еще несколько секунд, и Леонард покинет крепость. Пришлось привязать импровизированный мешок к поясу, потому что требовалось задействовать обе руки, чтобы спуститься по веревке. Во время спуска наволочка качнулась, слегка коснувшись стены. Изнутри раздалось попискивание, но негромкое, так что никто, кроме самого похитителя, ничего не услышал. Наконец он был в безопасности, усевшись в седло на лошади. Мужчина сунул мешок за пазуху. Оттуда больше не раздавалось ни звука. Кастнер во весь опор помчался по Альпийским предгорьям и скакал, пока не рассвело. Остановился он только на открытой лужайке, вдали от селений, недосягаемый для посторонних глаз и преследователей. Время пришло: он сделает свое дело быстро и чисто. Каждый день после того, как ему сказали, в чем будет заключаться его работа, он точил нож, которым собирался воспользоваться. Вытащил сверток из-под куртки, достал ребенка, сбросив наволочку на землю. Одной рукой он держал спящую малышку, другой – вынул кинжал из-за голенища и приставил лезвие к тонкой нежной шейке. Смерти заслуживало не это невинное дитя, а тот, кто заплатил Леонарду. Но у Кастнера не было выбора. Он всего лишь орудие в чужих руках. Если не он, то кто-то другой сделает это. По крайней мере, он сумеет проделать это как можно безболезненней. Леонард колебался секундой дольше, чем следовало. Девочка, лежащая на сгибе его локтя, проснулась. Она посмотрела ему прямо в глаза… и улыбнулась. Глава первая Длинное лезвие рапиры согнулось, когда Алана с силой вдавила его кончик в грудь стоявшего перед ней человека. Удар мог быть смертельным, если бы не защитные куртки на толстой подкладке, в которые были одеты оба фехтовальщика. – Тебе следовало сделать этот выпад еще три минуты назад, – проворчал Паппи, снимая маску, что позволило девушке увидеть неодобрение в глубине его холодных голубых глаз. – Что так отвлекает тебя сегодня, Алана? «Выбор пути», – подумала она. Разумеется, она рассеянна. Как она может сосредоточиться на тренировке, когда мысли заняты совсем другим? Ей предстоит принять жизненно важное решение. Из трех совершенно разных направлений, стоявших перед ней, каждое имело свое особое преимущество. А время почти истекло. Сегодня ей исполнилось восемнадцать. Откладывать решение больше нельзя. Дядя всегда серьезно относился к урокам фехтования. Сейчас был неподходящий момент говорить о выборе, с которым она столкнулась. Так или иначе, ей необходимо обсудить все с Паппи, она сделала бы это гораздо раньше, но в последнее время он казался чем-то очень озабоченным. Это на него не похоже. Когда Алана спрашивала, что случилось, он только улыбался и отвечал, что все хорошо. И это тоже было не в его характере. Ей удавалось скрывать собственную обеспокоенность до сегодняшнего дня. Правда, дядя научил ее сдерживать эмоции. Все минувшие годы он учил ее многим странным вещам… Подруги Аланы называли ее дядю чудаком: подумать только, он учит племянницу пользоваться оружием! Но девушка всегда защищала его право быть другим. В конце концов, он ведь не англичанин. Так что подругам не стоило сравнивать его со своими соотечественниками! Она даже лишилась нескольких приятельниц из-за того, что Паппи настаивал на ее разностороннем образовании. Но эта потеря была для нее несерьезной. Та заносчивая девушка, которая жила по соседству, была прекрасным примером легкомыслия. При первой встрече с ней Алана упомянула о своих недавних открытиях и о своем восхищении математикой. – Вы рассуждаете, как мой старший брат, – пренебрежительно произнесла девица. – Что вам и мне нужно знать о мире? Нам достаточно уметь вести хозяйство. Известно ли вам, как это делается? – Нет, но я могу пронзить рапирой подброшенное яблоко прежде, чем оно упадет на землю. Они так и не подружились. Невелика потеря. У Аланы было множество других подруг, восхищающихся ее необычайной образованностью и не придающих значения тому, что она, как и Паппи, иностранка, хотя всю жизнь прожила в Англии и считала себя англичанкой. Паппи – не настоящее имя дяди, так звала его Алана в детстве, потому что представляла себе, будто он ее отец, а не дядя. Сама она была среднего роста, и он был не намного выше нее. И хотя ему перевалило далеко за сорок, на его лице не появилось морщин, свидетельствующих об этом, а его каштановые волосы оставались такими же темными, какими были всегда. В действительности его звали Мэтью Фармер, это чисто английское имя, что было довольно странно из-за его сильного иностранного акцента. Он был одним из многих европейских аристократов, которым пришлось покинуть континент с началом Наполеоновских войн, чтобы начать новую жизнь в Англии. Он привез с собой племянницу, а других родственников у него не было. Ее родители умерли, когда она была совсем маленькой. Трагически погибли на войне, в которой сами не участвовали. Решили навестить в Пруссии бабушку Аланы по материнской линии, получив известие, что она умирает. Но по дороге туда их застрелили фанатичные приверженцы Франции, принявшие их за врагов Наполеона. Паппи полагал, что это произошло из-за их аристократической внешности, а крестьяне считали всех аристократов врагами Франции. Он не знал подробностей, и его печалили разговоры на эту тему. Когда она была маленькой, он так много рассказывал о ее родителях, что у нее появилось чувство, будто она сохранила о них настоящие, живые воспоминания. Сколько Алана себя помнила, брат ее отца всегда был ее опекуном, учителем, компаньоном, другом. В нем было все то, что она хотела бы видеть в отце, и она любила его как родного. То, что произошло с ее родителями, ужасно, но она всегда была благодарна Паппи за то, что именно он ее вырастил. Благодаря дядиному богатству жизнь Аланы была полна привилегий и невероятных возможностей. Список ее учителей был настолько длинным, что девушка давно потеряла им счет. Каждый учил ее чему-то одному и оставался в доме всего несколько месяцев. Леди Аннетт была единственной, кто задержался дольше. Обедневшая молодая вдова, вынужденная искать работу, была нанята Паппи, дабы обучать Алану всему тому, что должна знать и уметь леди. Позже он продлил ее пребывание в качестве дуэньи, так что Аннетт была частью семьи вот уже девять лет. Занятия Аланы стали еще более интересными, когда ей исполнилось десять и началось обучение боевым искусствам. Паппи сам учил ее, как обращаться с различным оружием. В тот день, когда он привел ее в комнату, полностью освобожденную от мебели, со стенами, увешанными рапирами, кинжалами и пистолетами, она вспомнила слова, сказанные им очень давно. Он полагал, что девочка еще маленькая и все равно их не запомнит: – Раньше я убивал людей. Больше я этим не занимаюсь. Алана знала, что дядя сражался в войнах, которые Наполеон развязал по всей Европе; тех самых, из-за которых им пришлось бежать в Англию. Но как-то странно это прозвучало. В тот день, когда он вложил рапиру в ее руку, она спросила: – Вот этим оружием ты убивал? – Нет, но я тренировался, чтобы овладеть всеми видами оружия. То, что у тебя в руках, требует немалых упражнений, большой ловкости, быстроты реакции, сообразительности и хитрости, так что владение им дает огромное преимущество. А тебе лично рапира позволит держать на расстоянии мужчин, которые посчитают, что могут схватить тебя и подчинить своей силе. Очень важно соблюдать дистанцию, вне зависимости от того, какое оружие есть под рукой. – Но, возможно, мне никогда не придется защищаться? – Нет, чтобы защищаться, ты будешь носить не шпагу. Для этого ты освоишь пистолет. Фехтование было просто упражнением, нужным для того, чтобы сохранять форму. Это она понимала. И стала с нетерпением ожидать тренировок с Паппи, которые приобрели для нее особое значение. В отличие от некоторых других наставников, он всегда был спокоен и терпелив с ней. Аннетт рисковала лишиться работы, осмелившись спорить с Паппи о новом увлечении подопечной. Алана уловила только конец беседы, однажды проходя мимо кабинета Паппи. – Оружие? Господи боже, она уже и без того дерзка и своевольна, а теперь еще и оружие будет у нее в руках?! Вы воспитываете ее, как мужчину. И как, по-вашему, я буду это исправлять? – Я и не прошу вас ничего исправлять, – холодно возразил Паппи. – Я хочу, чтобы вы учили ее, как вести себя в присутствии тех или иных людей. А то, что вы считаете излишней дерзостью и мужским характером, станет ее преимуществом. – Но это не подобает леди, ни в малейшей степени! Паппи усмехнулся: – Достаточно того, что вы научите ее хорошим манерам и прочему, что должна знать леди. И имейте в виду: от вас не требуется превращать в леди неизвестно кого. Она и так является леди самого высокого уровня. И я не собираюсь лишать ее надлежащего образования только на том основании, что она женщина. – Но она подвергает сомнению все, чему я пытаюсь ее научить! Совсем как мужчина. – Я рад это слышать. Я учил ее подходить обстоятельно, даже скрупулезно к анализу любой ситуации. Если что-то кажется ей непонятным, она не отмахивается, а старается разобраться в сути дела. Я хотел бы надеяться, что вы преуспеете в воспитании Аланы, не отвергая того, чему ее уже научили. На этой реплике, прозвучавшей как предостережение, дискуссия завершилась. Алана отступила от Паппи и приблизилась к стене, чтобы повесить шпагу. Настало время рассказать о том, что ее беспокоило. Она не могла больше откладывать этот разговор. – Паппи, мне нужно принять несколько важных решений. Не могли бы мы обсудить их сегодня за ужином или как только я вернусь из приюта? Не оглядываясь, она знала, что он хмурится. Запрещать ей он не запрещал, но ему не нравилось, когда она ходила в приют, даже если это его приют. В прошлом году она была потрясена, узнав, что Паппи основал это учреждение вскоре после их приезда в Лондон и продолжает поддерживать его. Алана не понимала, почему он никогда не рассказывал ей об этом. Не потому ли, что ее нынешнее обучение должно было превратить ее в леди? Ведь леди не пристало якшаться с оборванцами из трущоб, не так ли? Но его объяснение прозвучало просто: – Здесь мне дали новую жизнь, второй шанс. Я чувствовал, что не оправдал доверия. Нужно было вернуть долг, предоставить другим возможность получить такой же шанс на новую жизнь, какой выпал мне. Несколько лет ушло на то, чтобы уяснить для себя, что больше всего в моей помощи нуждаются самые отчаявшиеся – уличные беспризорники. Что ж, достойная цель. Разве могла она остаться в стороне? Ее решение преподавать в приюте казалось совершенно естественным. Она получила столь разностороннее образование, что была квалифицированнее многих учителей. Кроме того, ей это нравилось. Одно из решений, которое она должна принять, относилось к преподаванию в приюте, поскольку эта работа никак не совмещалась с двумя другими направлениями, из которых следовало выбирать. – Я тоже принял решение, – объявил дядя, стоя за ее спиной. – Никогда не думал, что именно этот день станет столь памятным для тебя, но откладывать разговор больше нельзя. Пойдем в мой кабинет. Боже правый! Неужели ей придется выбирать из еще большего количества вариантов, чем прежде? Она стремительно обернулась и увидела, каким смущенным выглядел дядя. А вот он не мог видеть настороженности в ее серо-голубых глазах, блестевших в прорезях фехтовальной маски, которую она до сих пор не сняла. Памятный, он сказал? Это означало, что есть вещи важнее ее собственного выбора. Он направился к двери, рассчитывая, что она последует за ним. – Погоди, Паппи! – окликнула Алана. – Дети приготовили праздник по случаю моего дня рождения. Они огорчатся, если я не приду в приют сегодня. Дядя заговорил не сразу. Ему пришлось обдумывать свой ответ? Притом что он любит детей не меньше, чем она?