— Не знаю даже, что хуже… Что ты думал, будто я способна тебе изменить, или что притворялся, будто любишь сына. — В том-то все и дело, Кэтрин. Билли мне не сын и никогда им не был. Если б я знал, как он был зачат, то ненавидел бы его еще сильнее. — Он был от тебя! — с нажимом повторила Кэтрин, кипя от раздражения. — Он был твоей плотью и кровью! — Не глупи. Ты ведь знаешь, что я последнее время не кончал. Шансы, что он мой, астрономически малы. И вообще, он явно был от Дуги! Точная его копия, в каждом движении… Он был не похож на братьев и сестру и уж совершенно не имел ничего общего со мной. — И опять-таки, ты веришь только в то, что придумал своей дурной башкой! Уж поверь мне, Саймон, он был от тебя. — Нет. Я не могу поверить на слово. Какие у тебя доказательства? Конечно, ты хочешь убедить меня, но… — Прошу, не заставляй говорить это вслух. — Нет, уж постарайся, потому что без анализа ДНК я тебе не поверю! Прежде чем ответить, Кэтрин затаила дыхание и закрыла глаза. Не хотелось его видеть. Ее раздирало от злости и унижения. — Билли никоим образом не мог быть от Дуги, потому что тот изнасиловал меня в зад! Вот и все. Последнее оправдание Саймона разлетелось прахом. Кэтрин изо всех сил пыталась понять, о чем он бормочет, цепляясь за подлокотники кресла. Однако смогла разобрать только два слова: «Господи» и «прости». Глава 21 КЭТРИН Нортхэмптон, двадцать шесть лет назад 3 января Маленький Билли хохотал от восторга, бросая любимую игрушку на другой конец ванны и ползя вслед за ней на четвереньках. — Не спеши так! — предупредила я. Когда-то бело-синий пластиковый кораблик с рожицей на борту принадлежал Джеймсу, потом Робби; теперь он достался их младшему брату, которому недавно исполнилось четырнадцать месяцев. Они в свое время тоже любили гонять кораблик по воде. Билли взрослел на глазах, давно ползал по дому и даже пытался сам стоять на ногах, подражая старшим братьям и сестре. — Билли, не надо, — осадила я, когда тот вновь привстал, ухватившись за бортик ванны. Он уселся и плеснул в меня водой. Робби недавно потерял интерес к гигиене — он был в том самом возрасте, когда лучше до полного изнеможения играть с динозавриками, чем принимать вечернюю ванну. Эмили предпочитала, чтобы ее купал папа, Джеймс давно мылся сам, так что Билли был единственным, кто позволял мамочке разделить с ним эти драгоценные минуты. Я смывала шампунь с пушка у него на макушке, как вдруг зазвонил телефон. Должна была позвонить Шэрон, моя подруга, — она хотела рассказать, как прошла накануне ее свадьба. У меня был свой интерес: Шэрон просила сшить подружкам невесты три платья, самый крупный мой заказ за все время. Нас с Саймоном тоже пригласили на торжество, но в последний момент пришлось отказаться: нянька заболела ветрянкой, и смотреть за детьми было некому. Шэрон обещала выкроить минутку и позвонить, прежде чем они с новоиспеченным мужем улетят в медовый месяц на Тенерифе. — Саймон! — крикнула я во весь голос, когда затрезвонил телефон. — Пожалуйста, присмотри за Билли. Он что-то буркнул в ответ из соседней комнаты, а я бросилась по коридору в нашу спальню и схватила трубку. Судя по рассказам, торжество прошло идеально, а самое главное, мои платья не расползлись по швам. На мгновение я отвлеклась от разговора: за дверью что-то бухнуло. Впрочем, по опыту я знала, что, если за грохотом не раздается детский плач, значит, ничего страшного не произошло. Шэрон болтала еще несколько минут, потом наконец распрощалась. Я была необычайно горда собою и с широкой улыбкой направилась в ванную, чтобы сообщить об успехе мужу. — Шэрон сказала, что от платьев все были в восторге, — начала я еще в коридоре. — Жаль, что мы не смогли… Саймона не было. А Билли лежал в ванне лицом вниз, редкие детские волосенки развевались по воде. Кораблик бултыхался рядом. Я окаменела, не в силах осознать увиденное, и заорала во весь голос. Одним махом преодолела последние метры, схватила малыша на руки и уложила его на пушистый коврик. Из ниоткуда выползли остальные дети, в замешательстве уставились на нас. Робби крикнул: «Папа!» — и в коридоре наконец раздались тяжелые шаги. — Боже, боже, боже! — причитала я, прижимая к себе Билли и баюкая его у груди. Голова у него бессильно завалилась назад. Саймон оттолкнул меня, уложил Билли на пол, запрокинул ему голову, зажал нос и вдохнул живительный воздух. Я стояла рядом на коленях, совсем беспомощная; с рук капала вода и из глаз тоже. Тихо всхлипывая, я глядела, как муж с силой давит Билли на грудь, пытаясь запустить ему сердце. Под нажимом хрустнули ребра — и внутри меня, кажется, тоже… — Звони в «скорую»! — велел Саймон, но я осталась сидеть, умирая от надежды и отчаяния. Хорошо, что Джеймс оказался сообразительнее меня и убежал в спальню. Я слышала тихое дыхание Саймона, когда тот вдувал воздух в рот нашему сыну, видела, как его ладони скользят по влажному телу. Снова захрустело очередное ребро. Позвоночник с каждым нажимом вдавливался в коврик. Я схватила Билли за все еще теплую руку, умоляя Господа дать ему сил пошевелить хотя бы пальчиком. Но Господь в тот момент отвернулся от моего сына — совсем как я. Робби с Эмили тихонько плакали за спиной; Джеймс, вернувшись, увел их в комнату. Саймон не сдавался, даже когда прибыли медики и хотели приступить к своим процедурам. Его пришлось оттащить в сторону. Врачи все равно не смогли ничего сделать — только то, что он уже пытался. В конце концов они развели руками и виновато покачали головой. В приливе отчаяния я сползла на пол и схватилась за грудь, чтобы снять с сердца тяжесть. Потянулась к коврику, пытаясь обрести опору. Хотела подползти к своему ребенку, но словно прилипла к месту. Саймон прижал мою голову к бедру, и я заорала так громко, что горло обожгло огнем. — Это я виновата, прости, — застонала я. — Это я виновата… — Нет, неправда, — повторял Саймон, гладя меня по волосам. Но оба мы знали, что я права. — Я думала, ты с ним, — всхлипнула я. — Попросила тебя. — Я был внизу. Я умоляла врачей не забирать у нас Билли, однако Саймон спокойно объяснил, что настала пора его отпустить. Я бережно вытерла тельце и облачила его в пижаму с рисунками. Потом нашего сына отнесли вниз. Этого я уже не видела — не могла смотреть, как он в последний раз покидает наш дом. Я лежала в ванной, прижимаясь щекой к холодному кафелю и сжимая в руке пластиковый кораблик. Хотелось одного: чтобы тот увез меня в прошлое и дал шанс спасти своего ребенка. 7 февраля Спальня стала для меня убежищем — таким убежищем, которое одновременно является местом пытки. Жаль, нельзя было заколотить окна с дверьми и сделать из нее гроб, такой же, как тот, в котором глубоко под землей лежал мой мальчик. Я долго не могла стоять без помощи Саймона. Стоило подняться, как кружилась голова, земля уходила из-под ног, и я смиренно укладывалась обратно в кровать. Телефон звонил не переставая; пришлось выдернуть его из розетки, чтобы не досаждал. Снизу неслись приглушенные голоса — друзья приносили угощения, предлагали помощь, забирали детей, чтобы те хоть немного развеялись с приятелями. Хорошо, когда детей уводили — вне дома им было безопаснее, чем со мной. Однако они все равно тихонько открывали дверь спальни и заползали ко мне под одеяло. Я невольно обнимала их теплые тельца, прижимала к себе, но потом сознавала, что творю, и выгоняла. Они в силу возраста не могли понять, отчего мама стала такой грубой. Я действовала в их же интересах: со мной им будет только хуже. Саймон стал для них и папой, и мамой; он терпеливо объяснял, что мне очень грустно, но я все равно их люблю и выйду из комнаты, когда буду готова. Пока же надо запастись терпением. Во время похорон Саймон не выпускал меня из рук, обнимал меня, и я роняла капли туши на лацканы его пиджака. По возвращении он снова безропотно позволил мне улечься в постель. По утрам, когда я просыпалась, было хуже всего, потому что первые несколько секунд я не помнила о случившемся. Затем осознание обрушивалось на меня и процесс поворачивался вспять. Когда я пыталась сосредоточиться на деле, то вспоминала, как обнаружила Билли в ванной, и все прочие мысли вылетали из головы. Иногда по ночам казалось, что я слышу его плач; тогда, повинуясь материнскому инстинкту, я выскакивала из кровати и бежала к нему в комнату… Организм словно жил отдельной жизнью. Я сознавала, что потеряла сына, но грудь по-прежнему вырабатывала молоко. Я ужасно тосковала по Билли: по тому, как он укладывал голову мне на плечо, а я стряхивала сон у него с ресничек… Только благодаря сыну я смогла почувствовать себя женщиной, после того что сделал со мной Дуги. Сколько бы раз Саймон ни повторял, что это был несчастный случай, наверняка он меня презирал. Да и как иначе? Я сама себе была противна. 12 апреля Саймон не отходил от меня ни на минуту, но ничем не мог помочь. Свое отвращение к себе я пыталась выместить даже на нем, обвиняя, что он не поднялся в ванную, как я просила. Он справлялся с горем по-своему: стоически. Всегда был рядом, когда мне хотелось выплакаться. В общем, стал идеальным мужем. Я говорила, что от Билли пахнет розами. Поэтому Саймон вскопал клумбу под кухонным окном и высадил шесть розовых кустов. Там мне становилось чуточку спокойнее; я часто усаживалась рядом или вдыхала цветочный запах через окно. Именно оттуда начался мой путь к исцелению.