– И какое у вас впечатление? – осторожно спросил он, знаком попросив Эсталера принести еще кофе. – Красивый парень, – констатировала лейтенант Элен Фруасси, повернув к комиссару монитор, где было фото печального Насима Бузида. Длинные ресницы, медовый взгляд, глаза как будто подведены, белоснежные зубы, чарующая улыбка. Его очень любят соседи, он мастер на все руки. Насим меняет перегоревшие лампочки, Насим устраняет протечки, Насим никому не отказывает. – Из чего муж заключил, что это слабое, покорное существо, – произнес Вуазне. – Ничтожество, которое так и не выбилось в люди. – Отвратный, – повторил Ноэль. – Муж ревнив? – спросил Адамберг, с беспечным видом начав делать какие-то пометки. – Уверяет, что нет, – ответила Фруасси. – Он считает этот брак досадным недоразумением, которое можно исправить разводом. – Ну и?.. – Адамберг повернулся к Мордану. – Майор, вы, кажется, говорили о стратегии? – Он делает ставку на инстинкты полицейских, которых, всех до одного, считает зашоренными и недоразвитыми расистами: когда им придется выбирать между состоятельным адвокатом, который говорит так изысканно, что даже непонятно, и арабом-разнорабочим, они нацелятся на араба. – И что же такого сложного и запутанного он вам наговорил? – Трудно сказать, – ответил Вуазне, – поскольку лично я не понял. Всякие слова вроде “апперцепция” или… погодите, сейчас… гетеро… “гетерономия”. – Гетерономия – это какое-то сексуальное отклонение? – спросил Ноэль. – Он употребил это слово по поводу любовника. Все повернулись к Данглару, рассчитывая на его помощь. – Нет, он имел в виду несамостоятельность ума. Любопытно было бы поиграть с этим молодцом. – Я на вас рассчитываю, майор, – произнес Адамберг. – Все сделаю, – отозвался Данглар, в душе ликуя и ненадолго забыв о настораживающем равнодушии Адамберга и его небрежности. Было совершенно ясно, что комиссар мало что запомнил из его отчета, составленного со всей тщательностью. – Еще он приводит много цитат, – вставил Меркаде, внезапно вышедший из состояния дремоты. Меркаде, блистательный специалист по компьютерным делам, уступавший разве что Элен Фруасси, страдал гиперсомнией, и весь комиссариат с пониманием и даже заботой относился к его недугу. Если бы дивизионный комиссар узнал об этом, Меркаде был бы немедленно уволен. Зачем держать сотрудника, на которого каждые три часа наваливается неодолимый сон? – И мэтр Карвен ждет реакции на свои чертовы цитаты, – продолжал Меркаде, – например, чтоб кто-то хоть одного автора назвал. Он наслаждается нашим незнанием, ему нравится нас унижать, это точно. – Например? – Ну вот, – проговорил Жюстен, открывая свои записи. – По поводу Насима Бузида, как всегда: “Люди меньше опасаются лжи, чем вреда, причиненного ложью”. И снова все выжидающе уставились на Данглара, чтобы он избавил их от многократных унижений со стороны адвоката, но майор из деликатности не стал сразу называть автора, как бы намекая на то, что он ничем не лучше остальных сотрудников комиссариата. Его скромность никто не оценил, но его простили: у кого же еще спрашивать, как не у него, человека сокрушительной эрудиции, знающего все высказывания всех писателей на свете. – И становится понятно, – подхватил Мордан, – что наш адвокат Карвен любезно подсовывает нам мотив преступления: Бузид хотел убить любовницу, чтобы избежать вреда от измены и не разрушить свою семью. – А чья это фраза, майор Данглар? – брякнул Эсталер, не обращая внимания на то, что остальные промолчали: то ли он был неисправимо бестактен, то ли, как считали многие, просто глуп. – Ницше, – чуть помедлив, ответил Данглар. – Он великий? – Да, несомненно. Адамберг некоторое время что-то рисовал, как обычно размышляя над тем, какую таинственную бездну представляет собой феноменальная память Данглара. – Ага, понятно, – протянул Эсталер с озадаченным видом, вытаращив свои зеленые глаза. Впрочем, зеленые глаза Эсталера были вытаращены всегда, как будто жизнь неустанно и бесконечно его изумляла. Вероятно, он прав, жизнь удивительна, рассудил Адамберг. К примеру, эта женщина, чудовищно изуродованная колесами и глядящая во тьму широко распахнутыми глазами, – разве она не ошеломляет? – Но ведь все боятся последствий своей лжи, – сосредоточенно продолжал Эсталер, – и чтобы это понимать, не надо быть великим. Разве что ложь совсем ерундовая, правда ведь? – Правда, – согласился Адамберг, по обыкновению защищая парня, что приводило всех в недоумение. Адамберг поднял карандаш. Он нарисовал фигуру своего друга Гуннлаугура, наблюдающего за рыбными торгами в порту. И чаек, целую тучу чаек. – За и против, – вновь заговорил он. – За одного или за другого? – Что касается адвоката, – сказал Мордан, – то у него алиби – игровой зал. Правда, оно ничего не стоит, потому что в толпе шумных азартных игроков, прикованных глазами к экранам, вряд ли кто-то заметил бы его пятнадцатиминутное отсутствие. К тому же у него будь здоров какой счет в банке. В случае развода он потерял бы половину от четырех миллионов двухсот тысяч евро, которыми набита его кубышка. – Четыре миллиона двести тысяч евро! – вздохнул робкий бригадир Ламар, впервые подав голос. – Это же сколько лет нам нужно проработать? – Даже не пытайтесь считать, Ламар, только напрасно потратите время, – посоветовал Адамберг и поднял руку, призывая к спокойствию. – Продолжайте, Мордан. – Но у нас нет против него никаких убедительных доказательств. Насим Бузид в более шатком положении, тут реальные улики. В машине мы нашли на коврике перед пассажирским сиденьем три волокна белой собачьей шерсти, а на педали тормоза – прилипшую красную нитку. Анализ показал, что это шерсть собаки Бузида, а нитка – из его ковра-килима, лежащего в столовой. Второй ключ от машины он мог взять из дома своей любовницы. Все ключи у них висят в прихожей. – А зачем он взял собаку, когда отправился убивать любовницу? – поинтересовалась Фруасси. – У Бузида жена. Самое лучшее – сказать ей, что он пошел выгулять собаку. – А если собаку уже выгуливали? – спросил Ноэль. – Нет, это как раз самое время для прогулки с собакой, – заявил Мордан. – Бузид вполне допускает, что выходил именно тогда, но клянется, что никогда не был любовником Лоры Карвен. Более того, он уверяет, что не знал эту женщину. Может, видел пару раз на улице. Если он не врет, то адвокат Карвен старательно выбирал его на роль козла отпущения. Добыл собачьи волоски, нитку с ковра, тем более что дверь у Бузида можно открыть ногтем. Две улики – по-вашему, это не перебор? – Да, хватило бы и одной, – согласился Адамберг. – Это свойственно людям, кичащимся своим интеллектом, – заметил Данглар. – Их ослепляет самодовольство, они низко ставят других и либо перегибают палку, либо что-то упускают. У них датчик неисправен, хотя они считают иначе. – И еще, – вступил Жюстен, подняв руку, – Бузид говорит, что всегда сажает собаку в переноску, когда берет ее с собой в машину. И действительно, в его собственном автомобиле мы не нашли ни одного собачьего волоска. И ни одной нитки от ковра. – Они одного роста? – спросил Адамберг, перевернув листок с портретом Гуннлаугура. – Бузид пониже. – Значит, должен был отрегулировать под себя сиденье и зеркало заднего вида. В каком положении они находились? – Для высокого роста. Или Бузид, вернув машину на месте, решил сделать все как было, или так все оставил сам адвокат. Опять мы в тупике. – А отпечатки в машине? На руле и ручке переключения передач, на дверцах? – В самолете удалось поспать? – с улыбкой осведомился Вейренк. – Очень может быть, Вейренк. По-моему, здесь воняет. – Точно, воняет. Один тупик, потом другой. – Да нет, говорю же, реально воняет – здесь, в этой комнате. Вы что, не чувствуете? Все одновременно задрали головы и стали принюхиваться. Забавно, подумал Адамберг, что, когда нужно обнаружить какой-то запах, люди инстинктивно поднимают нос сантиметров на десять. Как будто десять сантиметров могут на что-то повлиять. Сотрудники бригады, движимые животным инстинктом, сохранившимся с начала времен, стали похожи на семейство песчанок, пытающихся уловить в воздухе запах врага. – Действительно, как будто пахнет морем, – согласился Меркаде. – Пахнет, как в старом порту, – уточнил Адамберг. – По-моему, ничем не пахнет, – заявил Вуазне. – Давайте займемся этим позже. – Так о чем мы говорили? – Об отпечатках, – напомнил Мордан, сидевший у дальнего конца стола возле Данглара и не чувствовавший никакого запаха. – Да, правильно. Продолжайте, майор. – Значит, отпечатки, – снова заговорил Мордан, быстро дергая шеей и пробегая круглыми, как у цапли, глазами, по страничкам записей. – Они применимы и к одной, и к другой версии, потому что все стерты. Либо Бузидом, либо адвокатом, чтобы утопить Бузида. На подголовнике ни единого волоска. – Как-то все непросто, – пробормотал Меркаде, которому Эсталер принес сразу две чашки крепкого кофе. – Вот потому мы и решили вызвать вас немного пораньше, – сказал Данглар. Значит, это был он, заключил Адамберг. Это он заставил его срочно вернуться, вырвав из нежных объятий моря. Комиссар, чуть прищурившись, внимательно посмотрел на своего самого давнего заместителя. Ни малейшего сомнения: Данглар за него боялся. – Можно взглянуть на них обоих? – попросил он. – Вы видели их фото, – сказала Фруасси, поворачивая к нему экран компьютера. – Хочу видеть их в движении, во время допросов. – На каком этапе допроса? – Все равно. Лучше даже без звука. Мне нужно только рассмотреть их выражение лица. Данглар напрягся. Он терпеть не мог эту несносную привычку Адамберга судить по лицам, определяя добро и зло, и открыто упрекал в этом комиссара. Адамберг об этом помнил и почувствовал раздражение своего помощника.