* * * Следуя указаниям Кёрка, я выезжаю из городка по Литтл-Лейк-роуд. Через пять миль асфальт сменяется грязью и гравием. Пихты, сосны и ситхинские ели[7] густеют, наступают со всех сторон, словно сказочные деревья с темными верхушками, которые сплетают тени из ничего, ночь из дня, будто крадут весь свет и где-то его прячут. Господи, как я по ним скучала… Еще через две мили сворачиваю налево у красного флажка с потертым деревянным знаком «Въезд воспрещен». Узкая грунтовка вьется по склону холма еще три четверти мили. Потом я вижу подъездную дорожку и силуэт кедрового домика, мелькающий сквозь плотный ряд высоких сосен. Дом выглядит как жилище отшельника, остров посреди леса, пещера, в которой можно исчезнуть. Идеальное место. Кёрк ждет меня на крыльце. На вид ему лет шестьдесят пять. Плечи расправлены, седые волосы топорщатся в военной стрижке. Лицо угловатое, взгляд суровый, даже когда он улыбается и машет мне рукой с ключами. — Легко нашли? — Без особых проблем. — Я вижу аккуратное крыльцо. Под подоконником сложена поленница. — Это бывший охотничий домик? — Думаю, когда-то да. Принадлежал семье моей жены. Теперь я сдаю его в аренду, когда могу. — Я чувствую, что он изучает меня. — Большинство народу хочет кучу всего еще, место для романтического отпуска… В таком духе. Молча киваю и захожу за ним в дом. Большая комната, сплошь темные панели и запах. Сладковатый и гнилостный, почти звериный. В углу расположилась почерневшая круглобокая печка. Розовые занавески из набивного ситца обрамляют окна в маленькой кухне, где стоят кукольных размеров раковина со столиком и холодильник, больше подходящий для комнаты в общежитии. С железного крючка свисает изношенное полотенце для посуды. — Видите, здесь есть все, что вам понадобится. Если б он знал, как мало мне нужно… И как много. За гостиной — темная ванная: душевая кабина размером со шкаф, дверца из дешевого матового стекла. Спальня, похоже, пристроена. Когда я захожу туда, порог поддается, как губка, но сама комната ощущается достаточно прочной, с двуспальной кроватью на металлической раме и простенькой тумбочкой с лампой. Панорамное окно на южной стене выходит на густой лес, вырисовывающийся на фоне угасающего света. Вечерняя заря. Так всегда называла это время суток Иден. Странное выражение, ведь обычно заря бывает утром. — Ночью может быть прохладно. На вашем месте я бы растопил печку. Можете брать столько дров, сколько понадобится, если потом наколете взамен. Нагреватель жрет пропан. — Кёрк дергает плечом в сторону агрегата у стены. — Все, что используете, восполните из города. — Отлично, — заверяю его я, желая поскорее остаться одной. Но это еще не все. У душа есть хитрость с кранами — перепутана горячая и холодная вода. Дымоход печки нужно регулярно прочищать. Кёрк показывает, как запустить генератор, если отключится электричество, а такое случается. — Лесопогрузчики рвут провода. Думаю, водители просто напиваются. Они так ездят по здешним дорогам, что за ними стоит следить. Да, и запирайтесь на ночь как следует. Одинокая женщина, ну… — Голос затихает, словно он только что услышал, как пересек невидимую границу личного пространства. — Со мной все будет в порядке. — В мой голос прокрадывается раздражение. Кёрк неловко откашливается. — Конечно. Само собой. * * * Когда он наконец уезжает, в доме становится тихо. Я распаковываю вещи и выхожу на крыльцо, в прохладный, сумеречно-сиреневый свет. Промежутки между деревьями сужаются. Я вдыхаю это спокойствие и на одно ненадежное мгновение позволяю себе задуматься о жизни, из которой меня только что вышвырнуло. Не по собственному выбору. О Брендане и нашей неряшливой кухне. Повсюду игрушки, в раковине перевернутая детская ванночка. О наших именах рядышком на почтовом ящике, словно обереге, который не справился со своей задачей. Мы прожили вместе семь лет, но он был прав, когда сказал, что я была там не ради него. Смотрю вверх. Ищу в прорехах пелены луну, но ее нет. Где-то ритмично ухает ушастая сова. Еще дальше начинает жалостливо поскуливать собака. Или это койот? Температура падает. Я дрожу в фланелевой рубашке и куртке, думая, насколько похолодает к утру и есть ли у той девушки одеяло или огонь, где бы она ни была. Та девушка. Я понятия не имею, откуда пришла эта мысль, но тут же пытаюсь от нее избавиться. Мой мир еще дымится у меня за спиной из-за девочек вроде Кэмерон Кёртис. Пропавших и травмированных. Их истории притягивают меня, как песни сирен. Последние несколько лет я работала в программе под названием «Проект Прожектор» в районе залива Сан-Франциско. Проект фокусировался на сексуальных преступлениях и преступлениях против детей, похищенных и убитых незнакомцами, украденных и беспомощных перед членами собственной семьи, выбранных сутенерами и чудовищами, незаметно проданных и перепроданных. Это самая тяжелая работа, которой я когда-либо занималась, но и самая важная, даже если Брендан никогда не сможет меня простить. К тому же я хорошо с ней справляюсь. Со временем у меня выработался своего рода радар на жертв, и Кэмерон Кёртис хорошо мне знакома, будто у нее над головой горит неоновая вывеска, транслируя ее историю, ее уязвимость. И не только мне. Откуда бы ни взялась эта вывеска, хищники тоже видят ее: кричаще-яркую и однозначную. Я думаю о семье девушки, потерявшей голову от тревоги и ужаса. Думаю о том, насколько одинокой и брошенной чувствовала себя Кэмерон. Отчаявшейся. Оторванной. Как печаль и стыд из чувства становятся болезнью, жутким раком, который крутится вокруг мира, забирая жизни в скрытном бесконечном цикле. Когда скулеж повторяется, я вздрагиваю. Определенно койот. Никакие другие животные в этих лесах не звучат так по-человечески. В их плаче холод, одиночество и голод. Даже страх. И этот плач звучит и звучит. Глава 5 В эту ночь я бестелесно всплываю над белым полумесяцем пляжа, когда кто-то, пошатываясь, бежит сквозь спутанные водоросли и тени. Это девушка. Она спотыкается и падает на колени, встает и снова падает, пятится, опираясь на руки, визжит и трясется. А потом внезапно замолкает. Замолкает, как это делают животные, когда понимают, что бежать больше некуда. Я резко просыпаюсь. Сердце колотится, кожа липкая от пота. Должно быть, опять вернулась горячка. Мои груди под толстой фуфайкой все еще стянуты, но по-прежнему набухшие. Боль тупая, но постоянная, пульсирующая. Точка опоры. Вокруг ледяная темнота; кажется, она стеклась ко мне. Я забыла, каково это: спать в лесу, где нет ни шума улицы, ни звуков от соседей, ни света. Натянув на ноги вторую пару носков, выхожу в большую комнату, где мерцающие часы в микроволновке говорят мне, что еще нет и четырех утра. Я проспала всего часов пять. Скорее отключилась. Нахожу ибупрофен и какое-то снотворное, запиваю их виски, надеясь очистить голову от кошмара. Я могу только предполагать, что девушка во сне — Кэмерон Кёртис. Мое подсознание состряпало версию ее исчезновения, захваченное драмой, которая всегда поглощала меня, задолго до того, как я стала детективом. Как будто крики о помощи, вечно звенящие в атмосфере, усиливаются при встрече со мной и прилипают. Как будто они — часть меня, и я лишена права голоса, лишена иного выбора, кроме как попытаться ответить. * * * Первое, что я вижу, когда просыпаюсь через несколько часов, это полупустая бутылка виски на полу рядом с диваном и мои носки на кофейном столике. Где-то за глазными яблоками пульсирует похмелье, разноцветное и блестящее. Будь Хэп здесь, он бы встревожился, что я так много пью. Вдобавок он бы уже оделся, умылся и поставил вариться кофе. Хэп любил и утро, и поздний вечер. Иногда я задумывалась, спит ли он вообще, но меня согревала мысль, что Хэп всегда там, если он мне понадобится, бодрый и готовый к делам. Мне хочется, чтобы это все еще было правдой. Одеваюсь теплее, чувствуя, как верхняя пуговица джинсов впивается в мягкую плоть на животе, как кончики пальцев натирают морщинистую кожу, словно свежий рубец. Зачесываю волосы назад, не глядя в зеркало, наливаю в термос кофе, а потом закрываю за собой дверь домика и еду назад, к деревушке. Выехав на прибрежную дорогу, поворачиваю на север к Каспару и Джаг-Хендл-хиллс, любимому месту дневных походов Хэпа. Когда мне было одиннадцать, Хэп и многие из лесничих, с которыми он работал, присоединились к местным активистам, чтобы защитить утесы от вырубки леса и застройки, — и победили. Этой победой гордился весь регион. Хэпу было всего двадцать, когда он начал работать на Лесную службу США[8], поднимаясь по ступеням, пока, незадолго до того, как я приехала жить у них, не стал главным лесничим, присматривающим за десятками лесничих и пятьюдесятью тысячами акров федеральных земель. Его работа была большой, серьезной, а иногда и опасной. В историях, которые он рассказывал, было много происшествий на охоте, туристов в отчаянных ситуациях, подростков, синих и безжизненных, которых вытаскивали из неприметных шахт. Хэп знал, что может сделать с человеком агрессивный черный медведь и что в этой бескрайности может сделать с человеком другой человек. За восемь лет, прожитые в Мендосино со Стратерсами, я стала ученицей Хэпа и его верной спутницей, его тенью. Сначала я не понимала, почему он хочет проводить со мной столько времени или почему они с Иден вообще взяли меня к себе. Я уже проскочила через полдесятка домов, нигде не прижившись. С чего бы сейчас быть по-другому? Понадобилось время и немало усилий, чтобы я поверила — Хэп и Иден именно те, кем выглядят снаружи: порядочные люди, которые добры просто потому, что добры. Я испытывала их на прочность, подзуживая отослать меня прочь, как это сделали все остальные. Однажды я сбежала и заночевала в лесу, думая, придет ли Хэп и сможет ли он меня найти. Когда Хэп нашел меня, я решила, что он злится и досыта нахлебался моих глупостей, но нет. Он только смотрел на меня, промокшую, дрожащую и вымазанную грязью. На обратном пути к машине Хэп сказал мне: — Если ты собираешься в одиночку бродить по лесу, давай научим тебя, как это делать, чтобы ты могла позаботиться о себе. — Я и так могу о себе позаботиться, — ответила я, немедленно уйдя в защиту. — У тебя была нелегкая жизнь. Я знаю. Тебе пришлось стать стойкой, чтобы справиться с ней, но стойкость, Анна, не то же самое, что сила. Этими словами он будто высветил трещину в моем сердце, которую я считала хорошо спрятанной. — О чем ты говоришь? Мы дошли до машины и залезли в нее. Хэп устроился за рулем и, казалось, не торопился ответить. Наконец он обернулся ко мне и сказал: — Линда рассказала нам, солнышко, что случилось с твоей матерью. Линдой была миссис Стефенс, мой социальный работник. Теперь я могла только притворяться, что мне без разницы, что он знает и что обо мне думает. — И что? — Я даже представить не могу, на что это похоже для ребенка твоего возраста. Честно. У меня просто сердце разрывается. Все мысли, бродившие в моей голове, исчезли с ощутимым хлопком. На автопилоте я сдвинулась на дюйм ближе к ручке дверцы. Хэп заметил это и застыл. Казалось, двигаются только его глаза, но они видят все. — Я не стану тебя удерживать, если ты захочешь сбежать, но если ты дашь нам шанс и останешься, я смогу научить тебя вещам, которые помогут тебе позже. Вещам, которые помогли мне. Жизни в лесах. Глядя прямо вперед, на пыльные разводы от «дворников» на лобовом стекле, я пожала плечами, показывая, что не особо внимательно его слушаю. — Анна, природа требует нашего уважения. У нее есть жестокая сторона, само собой, но, если ты изучишь ее язык, в ней можно найти мир и утешение. Лучший вид лекарств, который я знаю. — У меня и так все отлично. — Я обернулась к нему, провоцируя возразить. — Конечно, не спорю. А как насчет одного урока, прежде чем мы поедем домой? Я могу научить тебя, как отыскать географический север. Это легко. Мне хотелось сказать «да», но это слово застряло внутри давным-давно, растопырилось, как камушек в горле. Я только убрала руку от дверцы и опустила на колено. — Можно и потом, не страшно, — сказал он. — Вполне может подождать. Поехали домой. Тем вечером, перед сном, Хэп принес мне книгу в тканевом переплете под названием «Основы выживания в лесу». Я засунула ее в ящик тумбочки, но вытащила обратно, едва он вышел из комнаты, и изучила оглавление. «Сигналы». «Пища». «Укрытие». «Узлы и шнуры». Давно прошла полночь, а я все читала. В книге были пошаговые инструкции, как проверить съедобность растений и жуков, установить силки, сделать шалаш, поймать рыбу руками. В ней была система условных обозначений для карт и компаса, полевое ориентирование и особенности разных типов местности, разведение костров, личная безопасность, уход за ранами, адаптируемость, преодоление стресса, гипотермии и страха… Я не понимала, почему меня так поглотили эти описания — по крайней мере, тогда, — но они говорили со мной на каком-то глубинном уровне. Хэп был мудрым человеком. Должно быть, он с самого начала догадался, что это единственный способ разговаривать со мной: как один выживший с другим.