© ООО «Издательство АСТ», 2023 Часть первая. Имена 1. Вашингтон, округ Колумбия 1 Хмурился серый ветреный день середины ноября. В три часа пополудни детский врач по имени Майкл Пул смотрел из окон своего номера на втором этаже отеля «Шератон». Внизу, на стоянке перед отелем, микроавтобус «фольксваген» с полустертыми, напыленными баллончиком «пацификами» на бортах, управляемый то ли пьяным, то ли больным на всю голову, пытался развернуться в девяносто восемь приемов на узеньком пространстве между первым рядом припаркованных машин и однополосным въездом на парковку, уже сотворив своими маневрами пробку из вереницы нетерпеливо гудящих автомобилей. На глазах у Майкла «фольксваген» наконец завершил разворот, сокрушив передним бампером решетку радиатора и фары маленького пыльного «камаро» и погнув ему капот. Обиженно взвыл автомобильный гудок. Теперь микроавтобусу противостояла запертая и раздраженно-враждебная вереница машин. Водитель микроавтобуса сдал назад, и Майкл решил, что тот вознамерился удрать, смяв первый ряд автомобилей и тем самым освободив себе выезд на Вудли-роуд. К его удивлению, лихач умудрился втиснуть «фольксваген» на свободное место двумя машинами дальше. «Вот чертяка! – подумал Майкл. – Ради места на парковке не пожалел «камаро». Уже дважды Майкл звонил на ресепшн справиться, нет ли для него сообщения. Однако ни один из троих, кого он ждал, еще не зарегистрировался в отеле. Если Конору Линклейтеру не придет в голову проделать весь путь из Норуолка на своем мотоцикле, они наверняка воспользуются челночным рейсом из Нью-Йорка. Однако на мгновение Майкл порадовал себя фантазией – вот прямо сейчас, стоя у окна, он увидит, как все трое выбираются из того самого «фольксвагена»: Гарри «Боб» Биверс, он же Чокнутый Босс и худший на свете лейтенант; Тина Пумо, или Пумо-Пума, которого Андерхилл называл Леди Пума, и неистовый маленький Конор Линклейтер – все, кто остался в живых из их взвода. На самом-то деле они наверняка приедут каждый по отдельности, на такси, прямо к входу в отель, но ему очень хотелось, чтобы сейчас именно они вылезли из микроавтобуса. Майкл даже не подозревал, насколько сильно ему хотелось, чтобы они поскорее приехали: в первую очередь он хотел сам осмотреть Мемориал, но еще больше хотелось сделать это чуть позже вместе с друзьями. Двери микроавтобуса скользнули назад. Сначала показался кулак с зажатым в нем горлышком бутылки – Майкл тотчас опознал кукурузный виски «Джек Дэниелс». За «Джеком Дэниелсом» медленно появилась толстая рука, вслед за ней – голова, скрытая мятой армейской тропической панамой. Вылезший наконец целиком мужчина, грохнувший водительской дверью, казался много выше шести футов и весил никак не меньше двухсот тридцати фунтов. На нем был тигровый камуфляж[1]. Двое мужчин помельче, одетых так же, выбрались из-за левой сдвижной двери салона, а крупный бородач в поношенном разгрузочном жилете закрыл пассажирскую дверь «фольксвагена» и обошел его спереди, чтобы забрать у водителя бутылку. Он рассмеялся, помотал головой и опрокинул бутылку в рот, прежде чем передать другому. Все вместе и каждый по отдельности они выглядели в точности так же, как и десятки солдат, которых он прежде знал, – подумалось Пулу: прижавшись лбом к оконному стеклу, он пристально смотрел вниз. Конечно же, из этих парней он не знал никого. Сходство было типическим. Здоровяк не был никаким Андерхиллом, как и все остальные – его однополчанами. Просто ему хотелось, чтобы стоявшие внизу были ими – вот и вся такая простая истина. Ему хотелось грандиозной торжественной встречи, воссоединения со всеми до единого, кого помнил он по Вьетнаму, – с живыми либо павшими. И еще ему хотелось взглянуть на Мемориал, и чтобы тот тронул ему душу, и хотелось этого так страстно, что он почти страшился увидеть его. Судя по снимкам, которые попадались Майклу, Мемориал – мощный, мрачно-суровый в своей строгой красоте – стоил того, чтобы полюбить его. Мемориал представлялся Майклу неким символом разобщенности, принадлежащим каждому по отдельности, а на самом деле он принадлежал и ему, и этим «ковбоям» там, на парковке, потому что Вьетнам навсегда отделил их от этого мира, как навсегда отделил павших. Майкл остро почувствовал, что все они существовали в какой-то своей, не видимой другим стране. Ему хотелось отыскать имена на Мемориале – имена, на месте одного из которых могло быть начертано и его имя. Ковбой-здоровяк достал из кармана рубахи листок бумаги и принялся что-то писать, полусогнувшись над капотом микроавтобуса. Остальные взялись выгружать вещмешки из задней части салона. «Джек Дэниелс» гулял по кругу до тех пор, пока водитель не прикончил виски и не убрал пустую бутылку в один из мешков. Майклу захотелось выйти и прогуляться. Если верить программе праздника, которую он прихватил внизу на стойке ресепшн, парад на Конститьюшн-авеню уже начался. Он успеет сходить взглянуть на Мемориал и вернуться до того времени, как подъедут в отель друзья. Если, конечно, Гарри Биверс не умудрился напиться в баре ресторана Тины Пумо и не сидит сейчас там, настойчиво выпрашивая «последний ма-а-аленький стаканчик водки-мартини, и необязательно ведь лететь в четыре, мы можем и в пять, и в шесть, а то и в семь»… Тина Пумо, единственный из их старой компании, с кем Пул виделся относительно регулярно, рассказывал ему, что Биверс порой проводит в его баре весь день. С самим Гарри Биверсом Пул за четыре или пять лет виделся лишь однажды – когда тот позвонил ему, чтобы зачитать статью из «Старз энд страйпс», которую ему прислал брат. Статью о серии не связанных между собой убийств на Дальнем Востоке, которые совершил некто, называвший себя Коко. Пул отошел от окна. Не до Коко сейчас. Гигант в тигровом камуфляже и армейской панаме закончил строчить записку и пристраивал ее под один из дворников пострадавшего «камаро». Что он мог в ней нацарапать? «Извини, приятель, я раскурочил твою тачку, приходи, пропустим по стаканчику „Джека“»… Пул присел на краешек кровати, снял трубку телефона и после секундного колебания набрал номер школы, в которой работала Джуди. Когда она ответила, Майкл проговорил: – В общем, я на месте, но остальные ребята еще не подъехали. – Мне, наверное, надо сказать: «Бедняжка Майкл»? – спросила Джуди. – Нет, просто думал, тебе интересно, что здесь и как. – Майкл, у тебя что-то особенное на уме? К чему этот разговор? Какой в нем смысл? Ты собрался провести пару дней в компании своих армейских друзей – пьянствовать, сентиментальничать и вспоминать былые дни. Я-то здесь с какой стороны? Какое отношение к этому имею я? В моем присутствии ты просто будешь чувствовать себя виноватым. – И все же мне бы очень хотелось, чтобы ты была рядом. – Знаешь, Майкл, я считаю, что прошлое должно оставаться в прошлом, потому что только там ему и место. Это тебе о чем-нибудь говорит? – Думаю, говорит… Повисла пауза, показавшаяся слишком долгой. Джуди молчала, и Майкл заговорил сам. – Ладно, – произнес он наконец. – Вечером, наверное, увижу Биверса, Тину и Конора, а завтра намечаются кое-какие церемонии, хотелось бы в них поучаствовать. Домой вернусь в воскресенье, часам к пяти-шести. – Твои пациенты на удивление терпеливы. – Потничка редко приводит к смертельному исходу, – сказал Майкл, и Джуди выдохнула дым сигареты со звуком, который можно было бы принять за смешок. – Позвонить тебе завтра? – Не беспокойся. Очень мило, что предложил, но – не стоит беспокоиться, ей-богу. – Ей-богу… – невольно повторил Майкл и повесил трубку. 2 Майкл неторопливо пересек вестибюль «Шератона», поглядывая на выстроившихся в очередь у стойки регистрации мужчин – среди них гигант-ковбой в камуфляже и трое его приятелей, – и на группки людей, занимавших мягкие темно-зеленые стулья и банкетки. «Шератон» принадлежал к типу отелей, в которых бара как такового не имелось. Здешние официантки, казалось, происходили из одной семьи. Привлекательные, высокие, томные и неторопливые – этим принцессам больше пристало подавать джин-тоник и «Перье» с лаймом холеным мужчинам в темных костюмах с модными стрижками (такими, как, например, соседи Майкла Пула в округе Уэстчестер), – они же ставят рюмки с текилой и бутылки пива перед дикарями в армейских куртках и широкополых шляпах, в вонючей линялой военной робе и драных бейсболках защитного цвета. От едкого разговора с женой Майклу захотелось приземлиться за столик среди «дикарей» и заказать выпить. Но подобное действо чревато: он непременно во что-нибудь ввяжется. Кто-нибудь заведет с ним разговор, и он закажет выпивку собеседнику, который воевал в тех же местах, что и он, либо где-то поблизости от тех мест, или же у того был друг, побывавший рядом с теми же местами. Ну, а потом собеседник угостит выпивкой его. После чего непременно последуют рассказы, воспоминания, размышления, новые знакомства, клятвы в нерушимом братстве. Кончится все тем, что он присоединится к параду в составе команды совершенно не знакомых людей и увидит Мемориал сквозь комфортную пелену алкогольного дурмана. Майкл не стал останавливаться и проследовал дальше. – Спецназ навсегда! – раздался пьяный выкрик за спиной. Через дверь служебного входа Майкл вышел на парковку отеля. В твидовом пиджаке и свитере было, пожалуй, холодновато, но возвращаться в номер за пальто он не стал. Мрачное, набрякшее тучами небо грозило дождем, но Майкла это не слишком заботило. С улицы вверх по пандусу шли машины: номерные знаки Флориды, Техаса, Айовы, Канзаса и Алабамы, автомобили любых типов и моделей – от тяжелых «Дженерал моторс» до миниатюрных импортных японцев. Ковбой из «фольксвагена» и его дружки прибыли сюда из Нью-Джерси, Садового штата[2]. На клочке бумаги, прижатом дворником ветрового стекла «камаро», красовалась надпись: «Ты стоял у меня на пути, мать твою!!!» На улице Майкл поймал такси и попросил отвезти его на Конститьюшн-авеню. – Собираетесь участвовать в параде? – тотчас поинтересовался водитель. – Совершенно верно. – Значит, тоже ветеран, были там? – Именно так, – Майкл поднял взгляд на таксиста. Со спины того можно было бы принять за одного из искренних, безрассудных, слегка чокнутых юношей, обреченных на отчисление из медицинского колледжа: очки в бесцветной пластиковой оправе, светло-русые волосы, нежная бледная кожа. На идентификационной табличке сообщалось, что водителя зовут Томас Страк. Засохший потек крови из огромного прыща красовался на воротнике его рубашки. – И участвовали в боевых действиях? Типа, в перестрелке или что-то в этом роде? – Случалось. – Я вот всегда хотел спросить… вы только не подумайте, не в обиду вам… Майкл уже знал, о чем хотел спросить таксист: – Коль не хотите, чтобы я обиделся, не задавайте обидных вопросов. – Ага, – парень на мгновение обернулся взглянуть на Майкла, затем снова стал смотреть на дорогу. – Только не злитесь, ладно? – У меня не получится объяснить вам, каково это – убивать человека, – ответил Майкл. – То есть, хотите сказать, вам не приходилось? – Нет, хочу сказать, что не смогу объяснить. Остаток пути таксист вел машину в возбужденном молчании. «Мог бы и сказать пару слов. Подпустить немного „расчлененки“, что тебе стоит? Увидеть, почувствовать, как грызет тебя застарелая вина, как шевелится в душе то жуткое упоение…» – Майкл будто читал его мысли. «Прошлое должно оставаться в прошлом. Не стоит волноваться, ей-богу. Ты стоял у меня на пути, мать твою». «Мне, пожалуйста, тройной мартини с „Финляндией“, со льдом, поменьше оливок, поменьше вермута, поменьше льда и, пожалуйста, то же самое моим четырем сотням приятелей, что здесь со мной, прошу вас. Они, может, выглядят странновато, но все они – мой клан». – Здесь нормально? – предложил высадить его таксист: рядом с машиной стояла стена людей, в толпе Майкл видел флаги и баннеры, растянутые между парами шестов. Он расплатился и вышел из такси. Через головы стоявших на тротуаре Майклу хорошо было видно происходящее. Да, собрался весь его клан. Люди, бывшие когда-то солдатами, одетые так, словно солдатами и оставались, заполняли всю ширину Конститьюшн-авеню: группами численностью до взвода, перемежаемые школьными оркестрами, они нестройно шествовали по улице. Горожане стояли на тротуарах и смотрели, как колонна следует мимо, – они одобряли то, кем те были в прошлом и что сделали. Люди смотрели и аплодировали. До сих пор, вдруг пришла в голову Майклу мысль, он сопротивлялся тому, чтобы окончательно поверить в реальность этого парада. Здесь не было торжественного кортежа с серпантином и лимузинами на Пятой авеню, как при возвращении из Ирана освобожденных заложников[3],– но во многом это действо ощущалось более проникновенным, искренним и всеобъемлющим, менее эйфорическим, но гораздо душевнее. Майкл стал пробираться сквозь толпу на тротуаре. Он сошел с края тротуара и пристроился за ближайшей многочисленной и нестройной группой. К удивлению Майкла, глаза его вдруг наполнились слезами. Шагавшие перед ним на три четверти состояли из воевавших в джунглях бойцов, которым не хватало разве что «клейморов»[4] и М-16, и на одну четверть – из пузатых ветеранов Второй мировой, внешне смахивающих на бывших боксеров. Лишь заметив их длинные тени, протянувшиеся к нему по улице, Майкл понял, что выглянуло солнце. Он представил себе, что видит шагающего перед ним Тима Андерхилла – еще одну длинную тень: круглый животик впереди, дымок сигары тянется следом. Тим на ходу цедит сквозь зубы уморительные непристойные замечания обо всех, кто попадает в поле его зрения. На нем летняя военная форма, свободные форменные штаны и пестрая бандана. На левом плече краснеет мазок от раздавленного москита. Несмотря ни на что, Майклу остро захотелось, чтобы Андерхилл в самом деле очутился сейчас рядом. Внезапно он осознал, что Андерхилл не вдруг вспомнился ему – Тим жил в его подсознании все это время с того самого момента, когда в конце октября Майклу позвонил Гарри Биверс и поведал о газетных статьях, что прислал ему брат с Окинавы. В двух не связанных между собой происшествиях в Сингапуре с интервалом примерно в семь-десять дней были убиты три человека: английский турист чуть старше сорока и пожилая чета из США. Убийства по времени почти совпали с возвращением домой иранских заложников. Труп англичанина обнаружили на территории отеля «Гудвуд парк», а тела американцев – в пустующем бунгало в районе Орчард-роуд[5]. Все три тела были изуродованы, а на двух из них были найдены игральные карты с небрежно нацарапанным причудливым и загадочным именем – Коко. Шесть месяцев спустя, летом 1981 года, в Бангкоке в номере отеля были найдены трупы двух французских журналистов, изувеченные таким же образом; на телах лежали игральные карты, подписанные тем же именем. Единственное отличие этих убийств от имевших место полтора десятилетия назад в Я-Туке, состояло в том, что карты были не полковыми (т. е. не из военного снабжения), а обычными игральными, «гражданского образца» картами, доступными везде. Майкл полагал, что Андерхилл в Сингапуре, – во всяком случае, Тим всегда утверждал, что после демобилизации собирается переехать туда и остаться жить. Но обличить Андерхилла в убийстве – такое Майклу даже в голову не приходило. За время службы во Вьетнаме Пул узнал двух удивительных личностей – двух человек, которых он выделял на фоне остальных как заслуживающих уважения и симпатии среди того полубалагана, полулаборатории человеческого поведения, которыми становится сложившееся боевое подразделение. Одним из них был Тим Андерхилл, другим же – паренек из Милуоки по имени М. О. Денглер. Храбрейшие из тех, кого он когда-либо знал, Андерхилл и маленький Денглер, казалось, чувствовали себя во Вьетнаме как дома. Действительно, сразу же после войны Андерхилл вернулся на Дальний Восток и стал достаточно успешным автором детективных романов. М. О. Денглер из Азии так и не вернулся: находясь в кратковременном отпуске в Бангкоке, он погиб в довольно странном дорожном происшествии вместе с другим солдатом по имени Виктор Спитальны. О, Майкл скучал по Андерхиллу. Ему так не хватало их обоих – Андерхилла и Денглера.