Парень зашуршал страницами с именами на «Д», затем повел пальцем по столбцу. – Вот. Единственный Денглер – Денглер, Мануэль Ороско из Висконсина. Кстати, я сам родом оттуда. Западная четырнадцатая панель, строка пятьдесят два. Вон там, – он показал направо. Яркие крохотные маки, словно маячки-ориентиры, алели по краям панели, перед которой замерла неподвижно большая толпа. «БОЛЬШЕ НИКАКИХ ВЬЕТНАМОВ», – провозглашал ярко-голубой баннер. Мануэль Ороско Денглер? Какая неожиданность – испанские имена. Внезапная мысль остановила Майкла, когда он пробирался сквозь толпу к синему баннеру: волонтер назвал ему не того Денглера. Следом он вспомнил слова парня, что в его списках это единственный Денглер. И ведь инициалы совпадали. Значит, Мануэль Ороско и есть его Денглер. Пул вновь очутился прямо перед Мемориалом. Его плечо касалось плеча лохматого плачущего ветерана с длинными, подкрученными вверх усами. Рядом с ним стояла женщина с платиновыми волосами до пояса своих синих джинсов – она держала за руку такую же светленькую девочку. Ребенок без отца – почти как и Майкл теперь навсегда останется отцом без ребенка. По другую сторону перепаханной тысячами ног полоски дерна, усаженной флажками и скрепленными деревянными палочками венками и фотографиями молодых солдат, перед ним высилась западная четырнадцатая панель. Майкл принялся отсчитывать строки, пока не дошел до пятьдесят второй. Высеченное на черном граните имя «Мануэль Ороско Денглер» бросилось ему в глаза. Пул невольно залюбовался почти хирургической точностью и неприукрашенным достоинством гравировки букв. Он знал, что у него никогда не было иного выбора, кроме как стоять перед именем Денглера на плите. Денглеру нравились даже армейские сухпайки, которые проклинали все остальные бойцы. Он утверждал, что отдающая собачьей едой индюшатина из банки, законсервированная в 1945-м, вкуснее, чем любая снедь, приготовленная когда-либо его мамашей. Денглер любил ходить в дозор. («Парни, да я все детство провел в дозоре»). Жара ли, холод или сырость – все это мало занимало его. Денглер вещал, будто во время ледяных дождей в Милуоки радуги вмерзали в землю, и детишки, выбегая из домов, отламывали каждый по кусочку своего любимого цвета и лизали их, пока те не становились белыми. Ежели разговор заходил о насилии или страхе смерти, то Денглер говорил, мол, во вьетнамских перестрелках столько же насилия и жестокости, сколько перед любым кабаком в Милуоки, а если сунуться внутрь – увидишь кое-что и покруче. В Драконовой долине Денглер под огнем вытащил с поля боя Тротмана, дотянул его до санинструктора Питерса, не умолкая при этом, – спокойной, юморной своей болтовней поддерживая раненого. Денглер был уверен: его не убьют во Вьетнаме. Пул сделал шаг вперед, стараясь не наступить на фотографию или венок, и пробежался пальцами по острым граням букв имени Денглера, высеченных в холодном камне. Перед глазами вдруг мелькнула до жути знакомая картина: Спитальны и Денглер бегут вместе сквозь густые клубы дыма ко входу в пещеру в Я-Туке. Пул отвернулся от Стены. Ему стало настолько тяжко, что он боялся разрыдаться снова. Блондинка с девочкой подарила ему сочувственную, осторожную полуулыбку и притянула дочурку к себе, давая Майклу пройти. В огромной толпе Пул чувствовал себя совсем одиноким. Ему остро захотелось увидеться со своими боевыми товарищами. 2. Записка 1 Майкл был настолько уверен, будто в отеле его уже ждет сообщение от друзей, что, вернувшись и миновав вращающуюся дверь, он прямиком зашагал к стойке регистрации. Гарри Биверс заверил его, что вместе с остальными прибудет «во второй половине дня». Часы показывали без десяти пять. Пул еще на ходу стал искать глазами записку в ячейках на стене за спиной портье, едва различая цифры номеров под ними. Когда он миновал почти три четверти вестибюля и подошел к стойке, то увидел один из белых фирменных бланков сообщений отеля, лежавший по диагонали в ячейке его номера. Усталость как рукой сняло. Биверс и двое других прибыли. Майкл подошел к конторке и поймал взгляд клерка. – Для меня оставили записку. Пул, номер двести четыре, – сообщил он и, достав из кармана пиджака громадных размеров ключ, предъявил его клерку. Тот принялся рассматривать стену за своей спиной с неторопливостью, едва не взбесившей Майкла. Наконец нужная ячейка отыскалась, и клерк, вытянув из нее записку и передавая Майклу, попутно взглянул на нее, затем улыбнулся. – Сэр. Майкл взял бланк, взглянул сначала на имя и, повернувшись спиной к клерку, прочитал. «Пыталась перезвонить тебе. Ты правда бросил трубку, не дав мне договорить? Джуди» Время 3:55 было проставлено на бланке фиолетовыми чернилами – Джуди перезвонила тотчас после того, как он вышел из номера. Майкл развернулся и встретился с безучастным взглядом клерка. – Мне хотелось бы знать, заселился ли уже кое-кто из гостей, которые должны были прибыть к этому времени? Пул проговорил имена друзей по буквам. Клерк неторопливо поклацал клавишами компьютерного терминала, нахмурился, опустил голову, снова нахмурился и, ничуть не изменив позы, глянул искоса на Майкла и сообщил: – Мистер Биверс и мистер Пумо еще не прибыли. Мистер Линклейтер номер не бронировал. Конор, по-видимому, решил сэкономить, устроившись ночевать в номере Пумо. Пул развернулся, сложил послание Джуди, убрал в карман пиджака и только сейчас обратил внимание, насколько изменился вестибюль отеля за то время, пока он гулял. Банкетки и столики теперь занимали мужчины в темных костюмах и галстуках в полоску. У большинства растительность на лице отсутствовала, на груди белели бейджики с крупно напечатанными именами. Они негромко переговаривались, справлялись с данными в блокнотах с линованной бумагой и заносили цифры в карманные компьютеры. В период восемнадцати фантастических месяцев после возвращения из Вьетнама Майкл Пул мог почти наверняка определить, побывал ли человек во Вьетнаме, по одной лишь осанке и движениям. С тех пор это его умение отличать ветеранов от гражданских почти угасло, однако сейчас он знал: насчет этой группы посетителей отеля не ошибся. – Добрый день, сэр! – звонко прозвучало откуда-то рядом с его локтем. Пул опустил взгляд на лучезарно улыбающуюся молодую женщину с фанатичным лицом в облаке взбитых светлых волос. Она держала поднос со стаканами, наполненными темной жидкостью. – Позвольте поинтересоваться, сэр, являетесь ли вы ветераном Вьетнамского вооруженного конфликта? – Я был во Вьетнаме, – ответил Пул. – Компания «Кока-кола» вместе со всей Америкой благодарит вас лично за усилия, проявленные во время Вьетнамского конфликта. С радостью пользуясь возможностью выразить нашу благодарность, мы хотели бы представить вам наш новый продукт «Диет-колу» с надеждой, что напиток доставит вам удовольствие, которым вы поделитесь со своими друзьями и соратниками-ветеранами. Пул поднял глаза и увидел, что высоко на стене над вестибюлем подвешен ослепительно-красный баннер из материала, напоминающего парашютный шелк. Белая надпись на нем гласила: «Корпорация „Кока-кола“ и ее „Диет-кола“ приветствуют ветеранов Вьетнама!» Он вновь опустил взгляд на девушку. – Пожалуй, я пас. Девушка включила обаяние улыбки на полную мощность и сделалась вдруг удивительно похожей на всех стюардесс рейса из Сан-Франциско, которым Пул летел во Вьетнам. Затем она отвела взгляд и отошла прочь. Портье сообщил: – Сэр, помещение для встреч ветеранов внизу. Вы можете спуститься – возможно, ваши друзья уже ждут вас там. 2 Управленцы в синих костюмах потягивали напитки, притворяясь, что не наблюдают за девушками, лавирующими между столиков с холодными улыбками на лицах и подносами с «Диет-колой» в руках. Майкл коснулся кармана пиджака, в котором лежала записка Джуди. Либо листок бумаги, либо кончики его пальцев были горячими. Хорошо бы сесть в баре вестибюля лицом к входной двери, чтобы понаблюдать за прибывающими, но если он так сделает, через пару минут его наверняка опять спросят, не воевал ли он во Вьетнаме. Пул подошел к лифтам и дождался, пока странная компания нескольких ветеранов вперемешку с управленцами «Кока-колы» не покинула кабину, при этом каждая группа делала вид, что другой не существует. В лифт вместе с ним шагнул только один человек – гороподобное пьяное существо в тигровом камуфляже. Ветеран вгляделся в панель с кнопками этажей и нажал «16» четыре или пять раз, после чего привалился спиной к поручню задней стенки лифта и громко рыгнул, наполнив кабину густым духом бурбона. В этот момент Пул узнал в нем водителя микроавтобуса, смявшего на стоянке «камаро». – Ты же знаешь ее, а? – спросил его человек-гора и, выпрямившись, начал горланить песню, которую Пул, как и все ветераны до единого, знали наизусть. – «Дорога домой, как бы я хотел вернуться домой!..»[14] Пул подхватил его песню со второй строки, тихонько и фальшиво подпевая, но тут лифт остановился и двери раскрылись. Гигант, прикрыв глаза, продолжал петь, пока Пул делал шаг с коричневого ковролина лифта на зеленый палас холла. Двери сомкнулись. Лифт пошел вверх: из шахты, затихая, неслась песня. 3. Воссоединение 1 Северовьетнамский солдат, выглядевший как двенадцатилетний мальчик, стоял над Пулом, тыча ему в шею стволом контрабандного шведского пулемета, который он, должно быть, заполучил, убив кого-то. Пул притворился мертвым, чтобы боец ВНА[15] не застрелил его: глаза Майкла были закрыты, но он отчетливо видел лицо солдата. Жесткие черные волосы падали на высокий, без единой морщинки лоб. Черные глаза и резко очерченный, почти безгубый рот – ничего не выражающее бесстрастное лицо казалось почти безмятежным. Когда ствол пулемета больно вдавливался в шею, Пул, расслабив мышцы, позволял своей голове безвольно скользить по жидкой грязи, в реалистичной, как он надеялся, имитации смерти. Ему нельзя было умирать – он был отцом и просто обязан жить. Огромные жуки кружили в воздухе над его лицом, ему казалось, будто их радужные крылья клацают, словно ножницы. Ствол перестал давить ему шею. Огромная капля пота выползла из-под правой брови Пула и сползла в маленькую впадину между переносицей и уголком глаза; одно из мерзко скрежещущих насекомых на лету врезалось ему в губы. Когда боец ВНА не перешел от него ни к одному из валявшихся рядом «настоящих» трупов, Пул понял, что умрет. Жизни его конец, и он никогда не узнает своего сына Роберта. Он остро почувствовал любовь к своему мальчику, которого никогда не видел, и следом – так же остро, – что прямо сейчас, здесь, на узеньком, заваленном мертвецами поле, вьетнамец разнесет ему голову. Однако выстрела не последовало. Еще один из рыжих жуков шлепнулся ему на лоснящуюся от пота щеку, как пуля на излете, и прошло безумно долгое время, прежде чем насекомое, повозившись, стало на лапы и свалилось на землю. Затем Пул услышал негромкий щелчок и шорох, будто некий металлический предмет доставали из кожуха. Ноги вьетнамца чуть сдвинулись, когда он перенес вес своего тела: Майкл понял, что тот опускается на колени подле него. Действуя уверенно и безразлично, вьетнамец тоненькой, как у девушки, рукой вдавил его голову в жидкую грязь, а затем резко потянул за правое ухо. Видимо, Майкл так удачно сымитировал смерть, что боец ВНА решил заполучить его ухо в качестве трофея. Глаза Пула распахнулись как бы сами по себе и там, по ту сторону длинного серого лезвия ножа – где должны были увидеть небо, – уткнулись в застывшие черные глаза солдата врага. Северовьетнамец потрясенно ахнул. На полсекунды воздух между ними наполнился тошнотворным запахом рыбного соуса. Резко согнувшись пополам, Пул слетел с кровати, и боец ВНА растаял. В номере звонил телефон. Первое, что Пул ясно осознал, было то, что его сына больше нет. Не стало также и трупов, и ковыляющих жуков. Пул нащупал рукой телефон. – Майк? – звонко прозвучало из трубки. Оглянувшись через плечо, он увидел безвкусные выцветшие обои, картину с туманным китайским ландшафтом над кроватью. Следом отметил, что может свободно дышать. – Да, это Майкл Пул, – проговорил он в трубку. – Майки! Привет! Что-то голос у тебя какой-то стремный, дружище, – Пул наконец узнал голос Конора Линклейтера; отвернувшись от микрофона, тот проговорил кому-то: – Эй, я дозвонился до него, он у себя в номере. Я же говорил, помнишь, Майкл будет в своем номере. – Затем снова в трубку: – Старик, а ты что, не получил нашу записку? Майкл вспомнил, что разговоры с Линклейтером, как правило, носили более эмоциональный характер, чем с большинством других людей. – Выходит – нет… А вы когда приехали? – он взглянул на часы и понял, что проспал полчаса. – Примерно в полпятого, старик, и сразу же тебе позвонили, а нам сначала сказали, что здесь таких нет, а Тина заставил их проверить еще разок, и тогда они сказали, что да, здесь, но телефон у тебя в номере не отвечал. А что это ты не ответил на наше послание? – Я ходил к Мемориалу, – ответил Пул. – Вернулся почти в пять, заснул, и вы вытащили меня из жуткого кошмара. Конор не попрощался и не повесил трубку. Более мягким тоном он сказал: – Старик, ты говоришь так, будто этот кошмар здорово тебя напугал. Грязная рука тянет его за ухо, силясь оторвать; напитанная кровью земля… В памяти Пула всплыла картина: поле в голубоватой дымке раннего утра, смертельно уставшие люди несут тела убитых к нетерпеливо поджидающим вертолетам. На головах некоторых трупов чернели кровавые дыры в тех местах, где прежде были уши. – Похоже, я снова побывал в Драконовой долине, – проговорил Майкл, вдруг поняв, что ему снилось.