– Может, Петька прав, и мы ерундой занимаемся. – Не зли меня. – Хорошо. Тогда я хотела бы поговорить с ее мужем. – Я же с ним уже встречалась, – удивилась Женька. – Ничего он не знает. – Они прожили несколько лет, и он был знаком с ее отцом. Так ведь? По крайней мере она должна была их познакомить. – Конечно. Только я не понимаю… – Если мы решили, что ее исчезновение связано с отцом, то есть с некой вещью, которую Кошкина получила после его смерти… что-то должно быть в биографии старикана. – Нет там ничего, – огрызнулась Женька. – Совершенно унылая биография. Да он на одном предприятии умудрился двадцать пять лет проработать. – Все-таки я бы съездила в Воронеж, поговорила с женой и вообще… – Уверена, что его жена ничегошеньки не знает. Не то бы Кошкина никогда не получила то, что она, по нашим предположениям, должна была получить. Я пожала плечами: – Тогда остается муж. – Ладно, – вздохнула Женька и достала мобильный. Я лениво прислушивалась к разговору, глядя в окно. – Порядок. В половине десятого он выходит гулять с собакой, просил быть в парке рядом с его домом. Конспирация, – хихикнула подружка. – Жены он боится, как черт ладана. – Она опять хихикнула и вздохнула: – Ну, что стоим? – Говори, куда ехать. Женька поскребла затылок, посмотрела с печалью и сказала: – Купаться. Домой мы вернулись около семи, и почти сразу же позвонил Петренко. – Я заказал столик в «Эрмитаже», – сообщил он. – Мне за вами заехать? Женька заверила, что мы сами способны добраться, и я с удивлением поняла, что тоже приглашена на ужин. – Дашь мне свой сиреневый костюм, – сказала Женька, разглядывая себя в зеркале. – А я в чем пойду? – Это мой бенефис, у тебя муж есть, если уж ты так неудачно о нем вспомнила. Я вздохнула и пошла выбирать себе платье. Когда я вновь появилась в комнате, Женька стояла у комода и держала в руках фотографию. Я подошла и хмуро спросила: – Это кто? – Кошкина. Ольга дала. Мы с ней вчера встречались. На фотографии женщине было лет сорок. Красивое строгое лицо, губы едва тронуты улыбкой и потрясающие глаза. – Она красавица, – сказала я. – Точно. А мужики козлы. Таких женщин бросают. – Она не могла иметь детей, – напомнила я. – Все равно козлы. Вот если бы твой Ромка не мог иметь детей, ты бы его бросила? Вопрос поверг меня в раздумья. – Нет, – наконец ответила я. – Но я бы очень переживала. – Вот. А он бросил. – Женщины тоже оставляют мужчин. Ты сама скольких бросила? – Это совсем другое. Я же замуж не выходила. А потом, они сами виноваты. Ладно, поехали, а то опоздаем. Петренко прохаживался возле ресторана с таким видом, точно ждал свое счастье. Улыбаться стал за сто шагов, подхватил Женьку под руку, с чем я ее и поздравила. Ужин удался, в том смысле, что вино и еда были превосходны, Петренко изо всех сил старался нас развлечь, в чем преуспел, но я все равно осталась недовольна. Сколько я ни пыталась вернуть разговор к интересующей меня теме, Павел Ильич ничего нового так и не сообщил. В девять часов я заявила: – Боюсь, мне пора, – и покосилась на Женьку. – Тебе в самом деле так необходимо идти? – голосом ученицы младших классов спросила она. – Сердцем я с вами, но идти придется. – Как жаль. – Женька плотоядно посмотрела на Петренко. Может, мне показалось, но наш Казанова слегка запаниковал. И правильно. Я бы на его месте хорошенько подумала, прежде чем соблазнять мою подругу. Выйдя из ресторана, я села в машину и отправилась на улицу Горького, где жил Кошкин. Адрес Женька дала мне еще дома. Оставила машину возле сквера и пошла по аллее, теряясь в догадках, как его узнаю. Пора ему было уже появиться. По аллее бродили собачники со своими питомцами, вяло переговариваясь друг с другом. Я прошла до конца сквера, повернула назад и тогда заметила мужчину – он только что вошел в парк, спустил с поводка белого пуделя и начал оглядываться. Я ускорила шаги. – Владислав Николаевич? – спросила я, подходя к нему. – Да, – ответил он, с удивлением посмотрев на меня. – Меня зовут Анфиса. Это мне ваша жена прислала письмо. – Вот как, – сказал он, приглядываясь ко мне. – Извините. Евгения не смогла прийти, вы не против поговорить со мной? – Не против. Правда, я не представляю… собственно, чего вы хотите? – Найти вашу бывшую супругу. – Я был в милиции, меня заверили, что ее ищут. – Я хотела поговорить с вами о ее отце. Вы ведь были с ним знакомы? – Конечно, я был с ним знаком. Мы прожили с первой женой пятнадцать лет и… – Что это был за человек? Мы не спеша шли по аллее. Кошкин, следя взглядом за пуделем, который примкнул к ватаге собак, молчал. Я уже хотела повторить свой вопрос, и тут он ответил: – В двух словах и не скажешь. С моей точки зрения – нормальный мужик. Обыкновенный. С другой стороны… было в нем что-то… настораживающее. Может, это из-за рассказов Маши. Она считала отца виновным в смерти матери. По ее словам, он избивал жену, умерла она от опухоли мозга, что могло явиться следствием удара. В общем, я не знаю, насколько на мое собственное впечатление повлияли ее рассказы. – Но она ведь продолжала общаться с отцом после смерти матери? – Он почти сразу женился, его новая супруга оказалась малоприятной особой. Окончив школу, Маша уехала к брату, он был старше ее, успел закончить институт и уже работал, здесь, в нашем городе. Он был женат, имел сына. Она поступила в институт, снимала комнату, потом мы познакомились… – Он вздохнул и, нахмурившись, смотрел куда-то невидящим взглядом. Я вдруг подумала, что он, наверное, до сих пор любит свою бывшую. Я пригляделась к нему. Довольно крупный мужчина, симпатичный, ясно, что не без образования, лицо интеллигентное. Представить его смертельно боящимся своей жены было затруднительно. Но тут он вторично вздохнул, плечи опустились, в глазах появилась маета, и он вмиг стал похож на типичного подкаблучника. Можно было бы немного поразмышлять на данную тему, но мне не хотелось. Свою прогулку с собакой он мог прервать в любой момент, а мне еще о многом надо поговорить. – Ее отец был на вашей свадьбе? – спросила я, чтобы вернуть его к интересующей меня теме. – Конечно. Когда мы поженились, их отношения вроде бы наладились. По крайней мере, несколько раз в год мы непременно к нему ездили. Он тоже приезжал, довольно часто. Без супруги. Маша его жалела. Но при этом… было у нее какое-то чувство… брезгливости, что ли. Мы никогда об этом не говорили, но я видел. – С чем это было связано, как по-вашему? – Ее мать была красивой женщиной, при этом очень добрым, отзывчивым человеком, по крайней мере так о ней говорили все. Она была хорошей матерью и хозяйкой, в доме все сверкало чистотой… а он относился к ней безобразно. После ее смерти женился на жуткого вида бабище, которая кормила его слипшимися макаронами и знать не знала, что полы в доме надо хоть иногда мыть. А он души в ней не чаял, боялся поперек слово сказать. – Тут Кошкин опять вздохнул, возможно, вспомнил свою супругу. – Значит, вы считаете Машины сложные отношения с отцом следствием того, что она его винила в смерти матери? – А что же еще? – вроде бы удивился Кошкин. – Вдруг в его жизни было нечто такое… – Мне об этом ничего не известно. Я не очень понимаю, зачем вам ее отец. – У нас есть повод думать, что ее состояние… назовем это беспокойством, как-то связано с его смертью. Не могла ли она что-то найти… – Договорить я не успела: белый пудель сцепился с фокстерьером, и Кошкин бросился выручать питомца. Минут пять он был занят его воспитанием, а когда успокоенный пудель потрусил рядом, Кошкин посмотрел на меня и пожал плечами: – Честно говоря, не представляю, что она могла там найти. Особо ценных вещей в доме, насколько я помню, никогда не было, если только какие-то бумаги… Но что такого в них могло быть? – Ее отец воевал?