Ольга глухо застонала. Жизнь была кончена. Все ее труды, весь риск, все оказалось зря. Она дернула себя за волосы и вскрикнула. – Дама! – Это стучала в дверь туалета официантка. – У вас все в порядке? Вы уже полчаса там сидите, я охрану позову! Дверь заскрипела и открылась. В каземат вошла надсмотрщица – грубая краснолицая крестьянка, которая приносила княжне еду и изредка меняла ее одежду. – Извольте кушать! Надсмотрщица поставила на шаткий столик нищенский обед – тушеные бобы и капусту. Княжна вспомнила роскошные обеды, на каких она бывала прежде и какие давала сама. Того, что ей теперь приходилось есть, в той, прежней, жизни не стали бы есть даже слуги. Но это не самое страшное в ее теперешнем положении… – Извольте кушать – иначе я все это унесу! – Авдотья! – проговорила княжна, с мольбой взглянув на надсмотрщицу. – Авдотья, нет ли известий от господина Орлова? – Я не Авдотья, я Евфросинья! – мрачно ответила надсмотрщица. – Авдотья дежурила вчера. – Но известий… нет ли от него известий? – Ничего нет! – Точно ли ты знаешь? – Сказано вам – ничего нет! – Евфросинья, дорогая, прошу тебя, передай от меня письмо господину Орлову. – Не положено! – Но я тебя очень прошу! У тебя добрые глаза… – Не положено! – Я отдам тебе последнее, что у меня осталось – мое заветное кольцо!.. – Кольцо? – В глазах надсмотрщицы блеснул огонек интереса. – Да, кольцо, вот это… – Княжна торопливо сняла кольцо с пальца и протянула его Евфросинье. Та взяла его, и в ее лице проступило разочарование: – Так оно без брильянтов… и даже не золотое… – Но это все, что у меня осталось… – Ладно, так уж и быть, передам твое письмо. У меня в их доме знакомый истопник… – Благодарю тебя! – Княжна схватила надсмотрщицу за руку. – Только береги это кольцо, никому не отдавай и не продавай, оно волшебное! Бывшая княжна, бывшая принцесса Владимирская, несостоявшаяся претендентка на российский престол, проснулась от странного звука. Ей показалось, что она слышит плеск воды. В первый момент, еще не вполне проснувшись, Елизавета подумала, что она все еще плывет на корабле адмирала Грейга… Но потом она вспомнила, что злосчастный корабль давно уже пришел в Петербург и она заключена в каменный мешок, в каземат Петропавловской крепости… Но тогда откуда же этот плеск? Елизавета открыла глаза, приподнялась на своей узкой койке. Она не поверила своим глазам: пол камеры был залит водой, и по этой воде плавали большие страшные крысы. Княжна завизжала от ужаса, но на ее крик никто не пришел. Самая крупная крыса вскарабкалась на койку. Княжна вскочила, отбросила крысу ногой. Та перекувырнулась в воздухе, шлепнулась в воду и снова поплыла к койке, при этом злобно шипя. Княжна снова закричала без большой надежды на отклик. Никто не отозвался. Тут она вспомнила, что ей недавно рассказывала словоохотливая тюремщица. В Санкт-Петербурге, расположенном в низкой болотистой местности, в дельте реки Невы время от времени случаются страшные наводнения, во время которых нагнанные из залива воды затопляют половину города. И вот наверняка сейчас началось такое наводнение… Вода в каземате поднималась все выше и выше. Уже несколько крыс вскарабкались на койку и подбирались к ногам несчастной узницы… Елизавета схватилась за руку, надеясь на свое заветное кольцо… Но кольца на руке не было. Ну да, ведь она отдала его тюремщице, надеясь, что та передаст письмо графу Орлову… Вода все прибывала, и из темной глубины смотрело на нее лицо бабушки, которая так похожа была на ворону… Бабушка хрипло расхохоталась. Аня проснулась от привычных звуков, раздававшихся сверху. Это неугомонные сороки бродили по крыше. Надо же, так топают, как будто не сороки, а птеродактили. В хижине было холодно, так что она укрывалась стареньким, но чистым ватным одеялом, которое принес участковый Петр Алексеевич. На следующий день после их разговора он снова приехал на мотоцикле и передал Ане большой тюк, сказал, что его хозяйка посылает. Чего там только не было… Вот это одеяло, теплая вязаная шаль, носки и даже… тут Аня просто прослезилась – две пары новых трусиков, чистая майка и запечатанная зубная щетка с пастой. Снова участковый уговаривал Аню ехать домой, говорил, что подсадит ее в поезд к знакомому проводнику, тот доставит ее в Зареченск в лучшем виде. Но Аня только мотала головой, вспоминая жесткие руки на своем горле и голос, перечисляющий выдуманные ее грехи. Нет уж, в руки к этом монстру, своему мужу, она сама ни за что не поедет, уж лучше здесь остаться, хоть Тютюню защитит. Вот с Тютюней было плохо, точнее никак. Потому что с того случая, когда Аня отогнала трех подонков, Тютюня исчез. Не было его ни здесь, ни на станции, ни возле магазина, участковый бы сказал. Оттого он и уговаривал Аню ехать, потому что одной в лесу точно делать нечего, а Тютюня, может, вообще не вернется. Аня только вздыхала и отмалчивалась. Сейчас она всунула ноги в ледяные галоши, потому что шнурки на ботинках замерзли, и вышла на поляну. Вдохнула чистый осенний воздух, пахнущий дымком. Очаг слегка дымился, а рядом с ним застыла скорченная фигура, закрытая тулупом. С другого конца торчал пушистый хвост, это Ронни мужественно грел хозяина с холодной стороны. Аня потянулась и посмотрела на розовое небо. Похоже, что день будет хороший. На рябине сидела стайка синиц, их звонкое теньканье привело ее в хорошее настроение. Что-то должно случиться хорошее, подумала она. Хотя вот уже случилось – Тютюня вернулся. Пес вытащил голову из тулупа и приветственно гавкнул. Тогда и Тютюня зашевелился и сел, тряся головой, чтобы прогнать остатки сна. Увидев Аню, он не стал отворачиваться и втягивать голову в плечи, что, несомненно, было хорошим знаком. Аня сбегала к ручью, умылась и принесла воды. Очаг уже пылал. Жена участкового прислала еще мешок домашних сухарей и пачку кускового сахара, так что утренний чай получился отличный. Потом Аня нагрела воды и кое-как помылась в хижине, заодно и пол вымыла. Надевая те же джинсы, она почувствовала, как что-то шуршит в кармане. И вытащила клочок бумаги, на котором был записан телефон. Не мобильный, городской, и код Петербурга. И она вспомнила, что эту бумажку сунула ей в руки соседка Гликерия Аркадьевна, которая имя свое терпеть не могла и велела звать себя просто тетей Ликой. Это был номер городского телефона ее племянницы Даши, Аня тогда еще отмахнулась – зачем? Вот же в мобильнике номер… На всякий случай, сказала тетя Лика. Ага, и где теперь тот мобильник? – усмехнулась Аня, рассматривая бумажку. Странно, она ведь с тех пор джинсы в ручье полоскала, чтобы хоть какая-то грязь отошла, а бумажка не пострадала, все цифры видно. Что ж, это, несомненно, неспроста, не иначе как ей кто-то ворожит. – Знаешь что, Тютюня, – сказала она строго, – своди-ка ты меня в это самое Негодуево. Нужно мне непременно по телефону позвонить, и вообще… И не спорь! – прикрикнула она. – Слушайся меня, я тебе плохого не желаю. Ну, сам посуди, как мы тут зимой станем жить? Ведь холода скоро настанут… И вот еще что, знаю, что ты говорить не можешь, но писать-то небось не разучился? Вот и напиши мне свое имя, – она протянула ему прутик, – вот тут прямо и напиши. Потому что в то, что ты слабоумный, я никак не поверю. Слабоумный не стал бы меня тащить в такую даль от путей сюда, в хижину, и место свое там не уступил бы. Ты мне жизнь спас, и я тебя тут не оставлю. Пиши! Он взял в руки прутик, повертел его и написал непослушными руками что-то на остывшей золе: СЕВА. – Отлично! – обрадовалась Аня. – Всеволод, значит! Он неохотно кивнул, затем закрыл единственный свой глаз и изобразил тем же прутиком росчерк, который начинался с буквы «В», а потом шли какие-то закорючки.