Позже Грейси представляет, как он, наверное, смотрел ей вслед, сидя в одиночестве на каменном стуле. 10 – Все уже закончилось, милая. Мама не хотела кричать. Она просто переволновалась. – Фиона, закрыв глаза, прижимается щекой к макушке Грейси. – Держись подальше от леса. Можешь вместо этого помогать нам приводить в порядок дом и сад. Грейси сидит на табурете, сморкается и вытирает последние слезы. Она прижимается к матери и получает от этого огромное удовольствие, смешанное с жалостью к себе из-за испуга и из-за того, что ее отругали. Фиона крепко обнимает дочку. Гладит маленькую спинку. Целует в лоб. Том ополаскивает в раковине свинцовую табличку, которую Арчи и Грейси выкопали в саду. Подняв эту вещицу к свету, он изучает ее поверхность и проводит кончиками пальцев по странным отметинам, а затем кладет на кухонную столешницу рядом с черепом кролика, который вытащил из кармана дочки. – Очень старая. – Он говорит сам с собой, но хочет, чтобы услышала Фиона. Та не отвечает. Том, отряхивая мокрые руки, оборачивается и кивает на стену. – Они не владеют лесом. Это общественная земля. Фиона бросает на него пристальный взгляд, но Том настаивает на своем и обращается к Грейси негромким голосом: – Лес и твой тоже, мой орешек. Мы в основном из-за него переехали. Чтобы ты росла среди деревьев. Дышала чистым воздухом. Фиона делает глубокий вдох. – Подумай об этом хорошенько, дорогой. Не самое подходящее время. – Она просто испугалась. – Больше не ходи туда без нас, – бормочет Фиона в волосы дочери, оттесняя Тома в сторону. Из Грейси рвется новая волна отчаяния: – Уоддлс там потерялся! Ему холодно, и он плачет по мне! – Большая слеза падает на предплечье Фионы. Том устало отталкивается от столешницы и потягивается. – Папа его найдет. Я схожу. Только нужно найти фонарик. Роясь в одной из множества картонных коробок, которыми заставлен пол, он не может удержаться, чтобы не взглянуть на жену и не кивнуть в сторону соседей. – Забор. Плющ. Бьют в эту чертову стену каждый раз, когда я включаю дрель. Машины их гостей. Теперь лес. Что дальше? Мы должны попросить их все записать. Я не могу за ними угнаться. – Не обращай внимания на этих чудиков. Просто выбрось их из головы. – Они с этим совсем не помогают. – Сосредоточься вместо них на сырости наверху, там все гораздо хуже, чем казалось. Сосредоточься на проклятом электрическом щитке. На течи под ванной. И на том, как мы будем платить за новую плиту с моей зарплаты, пока твой телефон молчит. Еще могу себе представить, сколько запросит следующий ремонтник, когда посмотрит нашу крышу. Так что я больше не хочу слышать о шоу уродов по соседству. Уязвленный, пристыженный, не уверенный, сердиться ему или отступить перед голосом разума, Том отводит взгляд от разгневанного лица жены. Не так-то просто рассуждать здраво, когда в комнате, забитой коробками и ящиками, инструментами, мебелью, фотографиями, картинами, утварью, кипят эмоции; этот хаос теперь создает и символизирует их существование. Еще ни один предмет не нашел своего места. Вещи толпятся, точно парии, на ограниченном пространстве, создавая ощущение то ли бегства, то ли переселения. Нелепая ситуация, Том не рассчитывал, что она продлится так долго. Целую неделю они втроем спали в одной постели. В голове невольно появлялись сравнения с семейством крестьян из черно-белого фильма, которые забились в угол лачуги и молятся о наступлении утра. Тому не удалось пока закончить черновую работу ни в одной из комнат, не говоря уже о том, чтобы хоть какую-то отделать. Он лишь сделал их еще непригодней для жизни. «Не все сразу, шаг за шагом. Пингвин. Сказка для Грейси. Выпить с Фионой. Посидеть и разобраться друг у друга в голове. День был долгим». Том, прищурившись, смотрит в окно, вглядывается в темноту, сырость и холод, в которые сейчас должен отправиться. Последнее место, где он хотел бы оказаться. Сквозь размытые отражения жены и дочки в грязном стекле он различает горбатый силуэт леса, выведенный черной тушью на фоне закопченного неба. Том поворачивается, чтобы положить свинцовую табличку, но тут понимает, что уже сделал это, хотя по-прежнему ощущает в пустых руках ее прохладную тяжесть. Вот табличка – на подоконнике, рядом с грязным черепом. Боже, как он устал. Том моргает, чтобы изгнать из глаз отпечатки мороков. Остаточные образы. Плавающие в глубине зрения кольца дыма, то ли сопровождающие, то ли провоцирующие отвратительное ощущение, что он застрял. Ощущение, от которого сжимается кишечник. Том качает головой и смотрит на выцветший линолеум, но ловит себя на том, что ему слишком легко вообразить годы безуспешных стараний и беспокойного хождения туда-сюда, из-за которых, наверное, и истерся кухонный пол. Вообразить, как столетие назад или даже больше кто-то копал землю, закладывая фундамент дома. Том трет лицо и вздыхает. Воздух покидает его тело, словно остатки сил. Треск дерева снаружи, совсем неподалеку, возвращает его в настоящее. «Соседи? Колют дрова в темноте?» Этот звук периодически повторялся с тех самых пор, как его семья вернулась в дом. Едва исчезли последние лучи солнца. Том приближает лицо к окну, но видит не столько улицу, сколько отражение кухни за спиной. Его взгляд возвращается к открытой двери и проходу за ней. Образ, норовящий, словно коридор в ночном кошмаре, привести прямиком к белому электрическому шнуру, подсвеченному новой лампочкой. Именно там покончил с собой прежний владелец. Неужели потребность в доме ослепила настолько, что заставила отмахнуться от этого обстоятельства? О чем он вообще думал? Фиона проплакала целую неделю, Том никогда не видел ее такой несчастной. Такой напряженной из-за всего этого. Соседи у них какие-то ублюдки. А теперь и Грейси получила травму. Это уже слишком. «Хватит!» Сейчас они очень далеко от всего, что знали, от своего времени и места в мире. От того унылого и бессмысленного города, в котором застряли, не реализовавшиеся и не оправдавшие надежд. Но, по крайней мере, город был им знаком. Здесь же они превратились в ничто. Том постоянно измотан, он бессмысленно кружит вокруг разрушенной оболочки здания. Всю неделю поднимал и опускал вещи. Терял инструменты. Забывал последовательность работ в тщательно распланированном ремонте и при этом слишком долго простаивал, разглядывая грязные стены. Он столько времени и энергии потратил впустую, маниакально воображая будущее домашнее блаженство – эдакое лекарство от постоянного страха за то, что нарушил границы этого бессердечного места. Откуда это все? Ведь совсем на него не похоже. Но как дом может стать привычным, если в нем столько старых, угнетающих реликвий? Повсюду. В каждой комнате, куда ни попади, постоянно оживают отблески прошлого, сама атмосфера наводит на мысль о единодушии, о том, что здание не может измениться. Всю неделю жуткие мысли о быстротечности жизни сдавливали горло меланхолией. Словно Том стал восприимчив к странному осознанию того, что в прошлом это место было связано с множеством жизней. От которых не осталось ничего, кроме выцветших обоев и истертых полов. Загадочных символов отчаяния. Возможно, люди здесь жили только из упрямства. Затем умирали, возможно надломившись, как тот самоубийца. Слабому свету нового дня не стереть эти шрамы. Чтобы он почувствовал себя еще хуже – Том в этом уверен, – ему несколько раз снился один и тот же сон, который уже начал казаться привычным: пожилая, полубезумная женщина копается в мусоре на их темной кухне. Она что-то бормочет, а ее обступают одинокие, отрезанные от всего мира люди из других времен, устремляющие скорбные взоры на беспокойный лес за прогнившим забором. Том усердно трет глаза и лицо, пытаясь избавиться от ужасного, непреходящего ощущения инфекции. Будто, едва лишь переступив порог этого старого дома, он чем-то заразился. Сияние невинности Грейси слишком слабо, чтобы изгнать отсюда трагедию. «Перестань! Ты этого не знаешь». На другом конце комнаты, сквозь собственное сопение и шиканья его жены, Грейси выпаливает: – Уоддлс боится леса! Он совсем один в темноте! Том снова засовывает уставшие ноги в присыпанные опилками ботинки. За дверью черного хода его ждет холодная, темная земля. 11 Почти возле самых ворот у Тома возникает странное ощущение, что сад стал просторнее, чем при свете дня. Он включает фонарик, и одного взгляда оказывается достаточно, чтобы понять: в эту часть сада действительно недавно внесли изменения. Несколько секунд Том не способен ни на что, он лишь таращится на уничтоженные панели забора. Затем освещает фонариком то, что напоминает выброшенный на берег плавник посреди заросшего сорняками сада. В его дальнем углу три панели забора просто растерзаны на части, деревянные рейки превращены в щепки. Из двух срубленных столбов торчат ржавые гвозди. Варварское разрушение. А в том, с каким упорством и силой обломки потом перебрасывали через границу участков, Том интуитивно видит злой умысел. Стоя на опустевшей и более свободной, чем днем, границе двух домов, он вспоминает треск дерева, который слышал на кухне. Пока промывал металлическую табличку, успокаивал испуганную четырехлетнюю дочь и думал, что кто-то рубит здесь дрова. А это был его забор. Ветхий и, возможно, опиравшийся на деревья соседей, но все же стоявший сегодня. Том поворачивается к дому Мутов и освещает лучом фонаря их симметричный сад, окутанные сумерками аккуратные холмики. До красной кирпичной кладки свет почти не дотягивается, но несколько окон мерцают отблесками, а белый брус упрямо сияет яркостью пряничного домика. Пазл с деревенской идиллией, мелькнувший в темной комнате. Хотя теперь силуэт идеальной крыши соседей напоминает Тому высокую шляпу пуританина – солидного, самоуверенного, неодобрительного. – Ублюдки. Он со страданием вспоминает эту карлицу – миссис Мут, которая вскидывает в воздух руку, протестуя против сломанных заборов в их деревне. Его забор разрушен по ее указке. У Тома перехватывает дыхание и кружится голова. На лбу высыхает холодный пот, а внутренности извиваются теплыми змеями. Он испытывает неодолимое желание бросить камень в дом Мутов и даже оглядывается по сторонам в поисках подходящего снаряда. Достаточно тяжелого, чтобы смог долететь. «Пингвин. Фиона». С решением проблемы разрушенного забора придется подождать. Но он до нее доберется. И до них. Утром. Том собирается сделать шаг в сторону леса, но его ботинок цепляется за ржавый гвоздь, спрятанный в высокой траве. Ловушка для ног его маленькой девочки и лап щенка. Лицо Тома снова обжигает гневом, который переполняет его сердце. Приходится приложить волю, чтобы идти дальше. Но даже тогда он не добирается до леса, поскольку теперь замечает привинченные к калитке распятия. – Какого хрена? Очередной символ беспросветно безумной истории этого места. «Неужели их вкрутил самоубийца? Зачем?» Том был настолько занят разбором комнат, что до сих пор не отходил далеко от дома. А сейчас потерялся Уоддлс, и нет времени отвлекаться на что-то другое.