– Ключи в машине, – сказала девушка пожилому охраннику, отпершему ангар. Тот показал Инге место, куда ставить машину, и вышел на улицу. – Всё в порядке, я уже сфотографировал на телефон, «сдал-принял», – заулыбался он, когда девушка присоединилась к нему. – Новенькая? – Хозяин говорил, два года ей, кажется, – ответила Инга, которую до сих пор потряхивало. – Да нет, ты – новенькая? – Извините, не поняла сразу. Да, скоро месяц будет. – Я и вижу, бледная вся… А зовут-то как? Она промолчала, быстрым шагом отошла за угол ангара и стала громко блевать, пытаясь исторгнуть из себя вместе с переваренной едой и остро пахнущей желчью страх и вину. Когда спазмы утихли, Инга вытерла рот найденной в кармане бумажной салфеткой и подошла к стоявшему у «мерседеса» Худому. – Нам надо здесь находиться? – Больше нет, мы свою работу сделали. Поехали. – В офис? – спросила Инга, усаживаясь в салон. – На сегодня рабочий день кончился, – покачал головой Худой. – Тогда подбрось меня до дома, – попросила она и подумала, что там что-то нужно будет говорить родителям, а завтра с утра снова идти на эту работу. – Без проблем, – кивнул Худой. Но обманул ее, потому что привез не домой, а в угрюмого вида кабак в центре. – Что это? – испугалась Инга, разглядывая из машины вывеску и закопченные от выхлопных газов окна. – Пойдем. Тебе выпить надо. И чем больше, тем лучше. – Я в такие не хожу, – покачала головой девушка, – здесь, наверное, только бандиты бухают. – А мы с тобой кто? Учителя? Или пожарники? Как раз самые настоящие бандиты. Рэкетиры. Шучу… Мохито тут, конечно, не делают, но водка у них настоящая. Так что идем, слушай меня и радио. Внутри было торжественно и малолюдно (ранний вечер). Дальние столы (громоздкий дизайн не позволял назвать их «столиками») терялись в полумраке, который безуспешно пытался разогнать красно-коричневый свет висящих по стенам вычурных, в восточном стиле, ламп. Инга с Худым сели за стол, за которым свободно могла бы поместиться компания из восьми человек. Официант в белой рубашке, меню в переплете из кожи царя, графин холодной водки, салат «Столичный», соленые огурцы, селедка, антрекот с картофелем по-деревенски. – Я есть не буду, – помотала головой Инга. – А ты не ешь, ты закусывай, – Худой наполнил рюмки. – Давай выпьем. – Я так и не знаю, как тебя зовут, – произнесла она, взяв рюмку в руку. – Павел. За знакомство. Инга опрокинула в себя алкоголь, поморщилась. Водку она не любила и пила лишь от случая к случаю. – Лекарство сладким не бывает, – прокомментировал ее гримасу Павел. – И закусывай, чтоб не развезло через двадцать минут. – Угу… Павел… Ничего, что я с набитым ртом?.. Ты мне скажи, ты этим каждый день занимаешься? – Фрики у «зерен» выбиваю? Не каждый. Выходные никто не отменял, – ответил коллектор. – Фрики? – переспросила девушка. – Деньги. Бабки. Лавэ. Финики. Фрики. Как хочешь, так и называй. – И что, постоянно возите с собой мастифа? Худой налил еще по одной, выпили. – Нет, просто упертый тип попался тебе для первого раза. Наглый как танк. Я же говорил, менты у него подвязаны там. Родственники какие-то. Вот мы и пугнули его псом. Теперь будет по струнке ходить, за сына дрожать. Глядишь, дом и вправду спалит… – Так спокойно об этом говоришь… – сощурилась Инга. – А что мне делать? У меня работа такая. И у тебя, кстати, тоже. Привыкай. Нет-нет да и случаются жмоты, которые пытаются зажать фрики. Бизнесмены, в основном. Как этот вот… Ты не вздумай его жалеть или еще что. Если бы врасплох его не застали, еще неизвестно, как бы все обернулось. Ты же видела, он охотник. Саданул бы картечью тебе в живот из «сайги», и не сидела бы ты сейчас здесь. Сразу бы поняла, что жизнь состоит не из трех половин. Я худею… Инга представила эту ситуацию, и ее замутило. Павел сказал, не замечая ее состояния: – Давай поедим, что ли… Через полчаса Инга почувствовала, что поплыла от сытости и недавнего стресса. И еще от пяти рюмок водки. – Ты, Павел, прямо как Железный человек, – предположила она, продолжая на некоторое время затихший разговор. – Всё нипочем. – Железный? – пожал он плечами. – Тогда бы печень по утрам не болела… Вряд ли. Думаю, я просто обычный хер, всего-то чуть посмелее других. Знаешь, я в третий класс пошел, когда отец у меня погиб в автокатастрофе. Мать стала пить горькую. Через год повесилась в ванной. Нас с братом забрала к себе двоюродная бабка по материнской линии. Она жила в деревне Глухое в Вологодской области. Настоящий медвежий угол, я худею. Пять раскиданных по опушке леса домов, соседей видишь два раза в неделю, если только не пойдешь к ним специально. Дороги из Глухого все через болота. Зимники, летом по ним и пройти-то трудно. Вокруг леса, озёра и несколько таких же деревень. Две пустые законсервированные «зоны», где валили лес еще военнопленные – финны, гансы. Они же построили узкоколейку на конной тяге, чтобы вывозить лес к реке, по которой его потом сплавляли. Узкоколейку разобрали лет за десять до того, как мы с братом там появились. До райцентра доехать – проще туда-обратно на Марс слетать, честное слово… Знаешь, как время там проверяли? В два часа над деревней пролетал «кукурузник» в Рыбинск, по нему и подводили часы. Я худею… Конечно, ягоды, грибы, рыбалка – с этим там все в порядке, но жизнь как на другой планете. Настоящий Русский Север. И это еще при советской власти. Что там сейчас, вообще страшно представить. Я же там с детства не был. Вымерло, наверное, все… Так я к чему? Два года мы там прожили, а потом бабка по осени заболела и умерла. Быстро так, за неделю. Врачей, сама понимаешь, там отродясь не бывало. Сами все лечились. Травами всякими. И больше родных у нас не осталось. Мы с братом подумали, что нас теперь в детдом отправят. В общем, мы бабку тайком похоронили. Закопали ночью в лесу. И еще полгода потом ходили через две деревни на почту, получали за бабку пенсию и на нее жили. Ухаживали за скотиной. По хозяйству всякое. Брат поросенка зарезал. Тот визжал – я худею! Эти, из Парголова сегодня – так, цветочки. Я тогда уши себе затыкал, чтобы не слышать порося… Может, жили бы и дальше, но соседка заподозрила неладное, в милицию заяву накатала. Решила, что мы с братом бабку сами порешили. Приехал участковый, потом следствие, эксгумация, ничего не доказали, нас отправили в колонию для несовершеннолетних… Как сейчас прямо помню, как поросенку кишки выпускали. Он еще брата за руку цапнул. И как мертвую бабку на волокуше в ночной лес вдоль Студенки тащили… Ты, Инга, только одно запомни. Тут, не в коллекторах, а вообще, – Худой сделал руками всеобъемлющий жест, – либо ты зарплату получаешь, либо они кредит не возвращают. По мне лучше все-таки первое… Инге, внимательно слушавшей историю, вдруг захотелось рассказать Худому что-нибудь такое, чтобы он понял, что она тоже вылеплена не из слоеного теста. – Ты прямо как нечисть какая на меня смотришь, – сказал ей Худой. – Точно… Мы с подругами несколько лет назад, я еще училась, прямо посреди недели пошли повеселиться в одно место. Ну, вроде клуба… Выпить, потанцевать. «Мишка с куклой бойко топают, бойко топают, посмотри»… Давай, кстати, еще выпьем… Ага, ну будь… На входе там пара охранников стояла. Такие, знаешь, дядечки. Вроде тебя. Извини, если что… – Нормально. Я же и вправду дядечка. – Это потом мы поняли, что они под спида?ми были, чтобы спать не хотелось. А сначала казались такими приличными: вежливые, улыбаются, «липтон» с молоком из пивных бокалов дуют. Мы им поулыбались в ответ и вышли на улицу. Подышать после танцпола, мальчиков обсудить, все такое… Обратно в клуб – а охрана нас не пускает. Морды кирпичом: «Закрытая вечеринка». Видать, спиды им сознание расширили и перекосили заодно. Да и хрен бы с ними и с их клубом, но у Аськи, одной нашей, внутри осталась куртка. Дорогая, да и вообще жалко. Аська просит, чтобы хотя бы ее пропустили куртку забрать. Охранники только смеются. Мол, вас тут и не было. Аська распсиховалась, отталкивает их, чтобы войти. Бесполезно, все равно что гору толкать или дом. Охранники ее держат за руки, за плечи, она бесится, орет. А рядом со входом скутер стоит, на нем ди-джей в клуб приехал. И шлем висит на руле. «Реплэевский», цветов итальянского флага. Тут у меня в голове будто щелкнуло. Пока охрана с Аськой воюет, я хватаю шлем, подскакиваю и ударяю им с размаха в голову одному из дядек. Он шалеет, стоит, соображая, что да как. Я – тоже. Не понимаю, что сделала. Девчонки сказали потом, что у меня в тот момент было выражение лица как у куклы. Я охранника второй раз треснула. И даже третий успела. Шлем раскалывается, охранник на ступеньки – брык, его напарник – к нему. У того кровь из головы течет. Мы – тут уж не до куртки, хорошо, никаких документов в ней не осталось – бегом через подворотню. А этот нам вслед орет: «Суки! Ведьмы!» А мы бежали так, что какой-нибудь рекорд уж наверняка поставили… Вот и отдохнули, я худею! Худой захохотал и потянулся к графину. «Интересно, куда мы едем? – думала позже Инга, растекшись по сиденью летящего через ночной город „мерса“. – Ко мне или к нему? Я, наверное, не против, если к нему… Только сколько же ему все-таки лет?» Привез ее Худой к маме с папой. И передал, удивленную, с рук на руки таким же удивленным родителям. * * * Неожиданно для себя она осталась в фирме. К новой работе привыкла гораздо быстрее, чем думала. Помогли слова Худого про зарплату и кредит. Ну, может быть, еще и то, что «дог-шоу» больше не повторялось. Когда они приезжали к должникам, те подавленно молчали, прятали глаза или, наоборот, просяще ловили их взгляды, хмуро кивали, когда Инга заканчивала читать предписание, отпечатанное на потихоньку накрывающемся медным тазом офисном принтере, и оглашала сумму долга. По всему выходило, что коллекторы проводили с «зернами» предварительную работу, а Инга принимала участие лишь в заключительном этапе. И ни разу ей не приходилось приезжать к кому-то дважды. Чаще всего должниками оказывались небедные люди, предприниматели, которым для выплаты кредита и штрафов требовалось лишь уступить свой бизнес по цене гораздо ниже рыночной. Или сменить жилье или личный автотранспорт на менее престижные. Часть выплачиваемых ими денег (по правде говоря, не такая уж и большая) оседала в карманах Инги в виде регулярных бонусов и премий «по итогам». В начале осени у нее случился роман с Захаром, за время которого Инга съехала от родителей, по знакомству незадорого сняв «двушку» в соседнем доме. Бойфренд до самого их разрыва охотно пользовался благами ее отдельной жилплощади, но ни переехать к Инге, ни позвать ее к себе так и не собрался. Все завершилось той зимней фотосессией в «Копах», от которой Инга не могла отойти несколько недель. Оставшись без приятеля, она вдруг поняла, что жить одной ей нравится больше, чем с родителями, даже если для этого приходилось ежемесячно отдавать приличную часть своей зарплаты. Инга забегала к родителям «на огонек» пару раз в неделю, и всем этого хватало. Следующей осенью, в октябре, она снова влюбилась, но на этот раз не звала молодого человека переехать к ней. И снова роман оказался скоротечным, ближе к декабрю угаснув то ли от нехватки времени, то ли от недостатка тепла. С Худым Павлом Инга подружилась. Они больше не выпивали вместе, соблюдая дистанцию между наставником и ученицей, кем, собственно, они друг другу и приходились, но в их рабочих отношениях появились доверительные нотки. Инга могла рассказать Худому, что у нее возникло недопонимание с подругой или парнем, и выслушать от него неглупый совет. Саша, на редкость молчаливый коллега Худого, в таких случаях даже не хмыкал. Казалось, что его нет в салоне машины, мчащейся на очередную «выездную сессию товарищеского суда». А еще Инга чувствовала, что Худой, по мере своих возможностей, оберегает ее от конфликтов и стресса, и была благодарна этому плотному скуластому сорокатрехлетнему (узнала его возраст у менеджера по персоналу) любителю альтернативы вроде «Nine Inch Nails» или «Rollins Band». Как назло, именно в это позднее утро Инге не удалось избежать столь редкой для нее стрессовой ситуации на работе. И дело было даже не в том, что очередное «зерно» сопротивлялось перемалывающим ее жерновам агентства. Скорее наоборот. Артем Сергеевич Зарайский проживал в Пушкине в прячущемся за деревьями двухэтажном таунхаусе и был врачом. Но врачом амбициозным, потому что несколько лет назад открыл в районе новостроек на юге города частный медицинский центр. Все виды анализов и исследований, консультации специалистов, «домашний доктор». Часть средств на свое дело заработал в девяностые, подпольно латая подстреленных «братков», часть – взял в банке. Всё как у всех. Дела у центра пошли хорошо. Денег у жильцов новостроек было предостаточно, потому что они много работали, а вот здоровья им не хватало, примерно по той же причине, плюс экология. Так что доходы Зарайского росли. – Тут, главное, не быть лудоманом и не проигрывать все фрики букам, – добавил Худой к своему рассказу по дороге в Пушкин. По его словам получалось, что Зарайский всегда любил спорт, но возможности заниматься им самому у него не было. Какие-то последствия родовой травмы, проблемы с позвоночником. – Разве только играть в шашки-шахматы, – цинично заметил Худой. В салоне «мерседеса» гремели старички «Faith No More», и сидящая сзади Инга вдруг подумала, что Павел похож на их песни. Такой же нервный, угловатый и кажущийся настоящим произведением искусства. Заниматься спортом Зарайский не мог, зато мог смотреть, как это делают другие. Он был активным участником фанатских движений «Зенита» и СКА, а зимы прожигал в спортбарах за просмотром трансляций английской Премьер-лиги и итальянской «Серии А». С этих трансляций и началось «нисхождение» Нехворайкина, как его назвал Худой. В какой-то момент бывший врач принялся делать ставки. Сначала просто для интереса. Играл, как и большинство, с переменным успехом, чуть больше проигрывая. Первые по-настоящему крупные проигрыши случились с ним в 2010 году на мундиале в сгорающей от СПИДа Южной Африке. Неожиданные поражения сборных Сербии, Франции и Испании, на победу которых он ставил по-крупному, вытянули из его карманов все свободные деньги. Наверное, во всем был виноват крой нового мяча «джабулани», делавший его полет абсолютно непредсказуемым. В надежде отыграться Зарайский задержал зарплату работникам клиники, сделал серьезную ставку уже наверняка, но обидный проигрыш итальянцев словакам со счетом 3: 2 разбил все его надежды. Чтобы отдать долг по зарплате, Зарайскому пришлось обращаться в банки, потому что особых сбережений он не сделал, вкладывая все свободные средства в медицинский центр. В одном из банков у него до сих пор оставался непогашенный кредит, взятый на закупку оборудования еще при открытии, второй и третий отказали, кредитный отдел четвертого тянул с решением… Зарайский взял деньги в фирме Козакова, выплатил зарплату сотрудникам и стал гасить кредит. Делать это оказалось непросто, учитывая беспорядочную игру эскулапа на тотализаторе и новую, более современную клинику-конкурента, открывшуюся неподалеку и переманившую к себе часть его клиентов и персонала. У Зарайского пошли просрочки платежей. Потом платежи и вовсе прекратились, что вылилось в сегодняшний визит коллекторов из агентства. Внешность Зарайского выдавала в нем бодрого шестидесятилетнего интеллигента. Седые волосы, резкие, но благородные клинтиствудовские морщины. Обращаясь к ним на «вы», он смело пустил визитеров на кухню – около тридцати квадратных метров, обставленных итальянской мебелью, немецкой встроенной техникой и шведскими дизайнерскими штучками вроде миниатюрных деревянных подставок под крышки кастрюль. Предложил сесть. Нахмуренно стоя в прямоугольнике пасмурного света, изливающегося из больших скандинавских окон в пол, слушал Ингу. Извинившись, перебил ее: – Перейдите сразу к сумме, пожалуйста. Услышав, изменился цветом лица и на несколько секунд прикрыл глаза. Инге показалось, что ему сейчас станет плохо, но Зарайский открыл глаза, посмотрел на девушку и кивнул, невесело усмехнувшись. – Я сам говорил на днях с Аба Арнольдовичем, он эти же цифры называл. А сейчас все равно слышу как в первый раз. Он помолчал. За это время Инга успела периферийным зрением заметить на столе крошки и нож с испачканным маслом лезвием, горшки с засохшими цветами на полу у окна и грязную посуду, устроившую лежбище в раковине. Как-то не вяжется это с прочей обстановкой на кухне, подумала девушка. – Я так понимаю, ваш визит – больше формальность, – Зарайский поочередно оглядел всех троих гостей. – Мы же с Аба Арнольдовичем все обсудили, провели, так сказать, реструктуризацию долга, – он опять коротко, не разжимая губ, усмехнулся. – Я закрыл клинику, распродал оборудование. Завтра как раз должны приехать люди, привезти на подпись договор, а то мне теперь отсюда и не выбраться. На автобусе разве… – Нам сказали, что мы должны забрать… – начал Худой.