Некоторое время спустя, пока солдаты накрывают походный стол в сторонке от тракта, Филадон поворачивается ко мне: – Леди Валка, вы молчали всю дорогу. Может быть, вам нездоровится? – Нет, все в порядке, – заверяю я, усмехаясь про себя. Я могла бы и побеседовать, обратись ко мне кто-нибудь. Зато часы молчания ушли на раздумья и планы. Но, раз уж он соизволил заговорить со мной теперь, я не собираюсь упускать такую возможность. – Только, пожалуйста, милорды, прошу вас не звать меня леди Валкой. Мне слишком непривычно. Мою матушку тоже зовут Валка, поэтому дома меня называли леди Торнией. – Разумеется, миледи, – соглашается Филадон с легким поклоном. Мелькиор повторяет его движение с выражением вежливой скуки. Валка бледнеет от злости и бросает на меня яростный взгляд. – Благодарю вас, милорды. – Я улыбаюсь ей. Новой жизни – новое имя. Пусть она стала принцессой, зато я могу избавиться от ее личины, а она обречена всю жизнь провести под моей. До конца стоянки я снова молчу, улыбаюсь, киваю в ответ на редкие обращения и наслаждаюсь простым, но сытным обедом из хлеба, сыра, фруктов и холодного мяса. Вскоре после еды мы возвращаемся в карету и движемся дальше. Каменистый перевал уступает место редким лесочкам, а вскоре взгляду открывается все больше и больше склонов с пышными травами и поздними полевыми цветами, которые подолгу тянутся между совсем уже редкими елочками и дубами. Через день-другой мы наверняка спустимся к равнинам. Мы прибываем на ночлег в небольшой придорожный трактир аккурат под вечер, когда солнце уже в полушаге от горизонта. Умывшись в своей комнатке, я пробираюсь к загонам, в которых привязаны все наши лошади, и выискиваю белого жеребца. Конюхи ушли в дом ужинать, оставив лошадей, но могут приглядывать за ними через двери кухни. В глубине загона виднеется белый. Смотрит на меня, подняв голову, живыми внимательными глазами. Сердце болит за него. – Не представляю, как тебя освободить, – бормочу я, опираясь о деревянную балку. Ночью оставят дежурить кого-то из солдат, и даже сейчас мимо дверей то и дело снует прислуга с кухни – слишком часто, чтобы я решилась выпустить жеребца. – Валка из тех, кто сдаст тебя живодеру, как только поймет, что не может объездить. Жаль, что ты не смог убежать на волю в тот раз. – Я предпочел остаться, принцесса, – отвечает он глубоким мягким голосом. У меня глупо открывается рот. Что? – Ты сейчас… ты говоришь? Мое изумление как будто бы забавляет коня. – Да, – подтверждает он. Я вижу, как шевелятся его губы, хотя и не совсем в лад со звуками, стоящими у меня в ушах. Но он говорит, говорит вслух, произносит звуки, невозможные для лошади. – Но как? – Полагаю, это должно быть очевидно. Я прижимаю руку ко лбу, словно так можно унять круговерть мыслей. Но все по-прежнему кажется невероятным, если только не… – Колдовство? Он склоняет голову, ну совершенно как благовоспитанный придворный. – Тебя прокляли? – допытываюсь я, снова хватаясь за балку между нами. – Нет, – отвечает он с веселыми нотками в голосе. – Отнюдь. Умение говорить в моей природе. Я просто предпочитаю не щеголять им перед вашим видом. – Тогда как ты… почему ты здесь? И почему подобное создание не соизволило подать голос для того, чтобы обрести свободу? – Я попался в трудное время, был сам не свой, – отвечает жеребец. – А твой брат просто выкупил меня, едва узнал, что я не даю себя оседлать. – И продолжает, будто невзначай: – Этот твой братец – дурень дурнем, между прочим. Я было разочаровался в человечестве, но тут наконец появилась ты. У меня вырывается смешок, потом еще один, резкий и сдавленный. Так я отчаянно стараюсь проглотить хохот, чтобы не привлекать внимания людей с кухни. Моего брата обзывает дурнем говорящая лошадь, а я, значит, надежда человечества? Похоже, я теряю рассудок. Может быть, так мстит Дама – отнимает у меня ясный ум, обрекает всю жизнь скакать за бабочками – безобидной, безопасной. И бесполезной. – Нужно было уходить, – говорю я мягко. Безумна я или нет, но он все еще здесь, а Валка не оценит коня, на котором нельзя ездить. – Я остался, потому что ты мне нравишься. В тебе есть милосердие и справедливость. – Это совсем не повод. Что бы там во мне ни было, я едва ли смогу тебя защитить. Так что принцесса наверняка… Я снова изумленно смотрю на него. Принцесса, назвал он меня, впервые заговорив. Твой брат, сказал он. – Я знаю, что с тобой случилось. В тот день я оставил ваш отряд и уже ушел в лес ниже по реке, когда твою жизнь отняли и отдали ей. Я был не в силах вмешаться, но стал свидетелем содеянного. Голос у него глубокий, спокойный, такой настоящий. Это никакое не наваждение, просто нечто, неведомое мне доселе. – Поэтому ты остался с нами, – заканчиваю я тихо. – Но объясни же, как ты говоришь? Что ты такое на самом деле? – Я – Конь, мое племя существует издревле и отличается от ваших вьючных созданий так же, как ты сама. Твой конюх почти не промахнулся, сказав, что меня пригнали с Пышных Равнин, я был рожден не намного южнее тех мест. Во времена, давние даже по людским меркам. Он встряхивает гривой и косится на двери кухни, но там по-прежнему тихо. – Ты уже придумала, как снять заклятие? – Снять? – Ну конечно! Ты ведь хочешь его снять, не так ли? Я собираюсь с духом. – Сначала хотела, но… но у меня было время подумать, так что больше не хочу. – Так что больше не хочешь, – повторяет он, словно слова могут поменять от этого смысл. – Не хочу. – Почему? – Если лошади способны всем своим видом выражать ошеломление, думаю, это выглядит именно так. – Не придется быть той, кем я была. Понимаешь? У меня никогда и не получалось, я терпеть не могла двор, а теперь могу просто оставить все позади. Могу сама выбирать себе жизнь. Белый пристально смотрит на меня, а когда заговаривает вновь, я слышу нотки разочарования: – Ты не чувствуешь долга перед своим народом? К щекам приливает кровь. – Мой народ остался дома. Кем бы я ни была, я не смогу помочь им из Менайи. – Менайцы и есть твой народ. Они тебя выбрали. Хочешь подсунуть им гадюку вместо себя? Я застываю, думая о Валке и о дворцовой жизни. – Она не причинит вреда больше, чем дозволит королевская семья. А если они дозволят хоть что-то – значит, скорее всего, и сами не лучше ее. Я бы не смогла с ними бороться. Она в любом случае справится лучше меня. Она понимает в политике. – Желающие власти редко в самом деле заслуживают ее. Она принесет стране одни несчастья. Ты же изо всех сил старалась бы не навредить. – Он пытается быть терпеливым. Я качаю головой: – Вал… И замолкаю, потому что удавка впивается в шею, пережимает дыхание и кровь. Я повисаю на ограде, хватаясь рукой за горло и широко открывая рот. Наконец воздух снова врывается внутрь с хриплым свистом. – Принцесса? – мягко спрашивает конь. Я выпрямляюсь, убираю руку и пробую снова, будто ничего не случилось. Голос звучит сипло и сдавленно. – Она не злая от природы. Просто черствая и мелочная. И станет беспокоиться о платьях и украшениях больше всего прочего. А принцессе в таком не будет отказа. Есть в правителях черты похуже неравнодушия к брошкам. Если бы только знать, что Валка не предаст принца, меня совсем ничего не тревожило бы. Но она предаст, хотя бы потому, что теперь тоже во власти Дамы. Я не могу помешать ни той, ни другой, зато могу предупредить принца. И точно могу сделать это, не возвращая своего прошлого. – И тебе совершенно безразличны собственное имя и статус? – В жизни так много всего кроме имен и статусов. – В моем голосе звенит напряжение. – Настоящей принцессой я все равно никогда не была. Хотя бы это удавка позволяет заявить вслух. – Да, – соглашается конь, немного подумав. – Ты никогда не желала власти. Это лишь делает тебя лучшей принцессой, чем прочие. Настырный говорящий конь, кто бы мог подумать. – Почему тебе вообще так важно, кто я? – Я думал, это важно тебе. И, думаю, еще станет, когда ты поразмыслишь. А на это у тебя теперь, кажется, предостаточно времени. – Он отворачивается и идет к остальным лошадям. – Приходи поговорить снова, принцесса.