«Опять пусто! Попробовать с другой стороны? Тут выпуклость. А справа?» — Он обошёл сооружение справа, опять посветил и увидел круглое углубление. Ещё минута, и он с замирающим сердцем нащупал в нём маленький гладкий предмет и осторожно извлёк его на свет. На ладони мулата лежал керамический цилиндрик с крышечкой, плотно прилегающей к верхней части. «Перечница или солонка? Да не всё ли равно!» — Алекс покрутил в руках находку. — «Разбить что ли? Да может это вовсе не то!» Молодой человек с рассеянным видом перевернул безделушку вверх ногами и тут увидел процарапанные буквы. «СИНИЦА» — отчётливой кириллицей было написано на донышке находки. *** Это было несколько часов назад. Несколько веков, тысячелетий назад. Ну вот и всё — ни возвращения в Москву, ни лучшего друга, одна боль и позор… Алекс последний раз взглянул на мёртвого Володьку. Снизу уже слышались быстрые шаги. На раздумья времени не осталось. Лестница вниз шла к туалету с мальцом на горшке, вверх на чердак. В середине на следующей площадке виднелась другая дверь. На медной табличке красовалась девчонка с косичками. Взлетев по лестнице, мулат осторожно нажал на ручку двери и вошел внутрь. Из дальней кабинки спиной к нему мамаша не спеша выводила за ручку девочку. Слева от неё окошечко вело на узкую галерею, опоясывающую дом снаружи. Алекс в два прыжка оказался у окна, и протиснувшись сквозь него, повис на руках. — Мама, дядя из цирка! А где твоя обезьянка? — радостно воскликнул ребёнок. Не дожидаясь ответа возмущенной испуганной и мамы, Алекс ловко как кошка приземлился, скользнул по галерее, мягко спрыгнул на землю и был таков. — Машину нашли. Он её бросил! — сердито кричал в трубку высокий седой полицейский, — Джино, вы что свихнулись? Он же такой приметный! Да, нет! Нет, говорю! Что ты чушь порешь! Как может знать остров как свою задницу этот проклятый русский? Да, я и не отпираюсь! Я сказал, что он негр, но он русский! Как не бывает? Вот ведь бестолочь! — он бросил трубку и устремился к выходу, на ходу надевая фуражку. Глава 16 Алекс ушёл. Он домчал в темноте по проулкам до порта и оставил машину. Потом пешком добрался до гавани и присмотрел небольшую яхту. Рядом курили двое в меру обросших загорелых мариманов. Мулат вытащил сигареты и попросил огоньку. Они негромко поговорили. Под занавес раздалось: — Isola Vivara? — No, Signore, isola di Procida.13 — Si Signore, — старший из двух кивнул головой. Пару хрустящих бумажек перешли из рук в руки, и минут через пять яхта без лишнего шума отчалила от берега. Вскоре они миновали крошечный островок Вивара, а когда пришвартовались у Просида, стояла уже глухая ночь. Ещё один короткий обмен репликами, сопровождавшийся жестикуляцией, вполне достойной небольшой активной зарядки, урчание мотора — и яхта исчезла в сгущавшемся всё больше тумане. Мулат остался один. Дальше он повёл себя так же уверенно. Быстрым шагом, почти бегом одолев склон у моря, он углубился в сплетение слабо освещённых узких улиц и переулков. Ещё поворот и вот она — La Tavernetta del Piratta! Грозное название на вывеске с бородатым корсаром и чёрным флагом венчало развалюшку — домишко с виноградником и крольчатником. Тёмные окна Тавернетты, казалось, не оставляли надежды на приют. Но Алекс, не сомневаясь ни минуты, постучал по стеклу. Сначала было тихо, потом где-то в глубине дома зажегся свет, шаркающие шаги приблизились к окну и раздался неожиданно громкий женский голос: — Кого носят злые духи в такую темень? — Синьора Анжелика, меня к Вам послал Сальваторе. Он просил передать Вам записку. — Откуда я знаю, что ты за птица? Не стану я ночью открывать дверь кому попало! — И правильно сделаете, синьора! Но Сальваторе сказал, пусть мама откроет кошачий лаз у входа. — Тогда ступай туда и не торчи у окна! — задорно откликнулся голос. Алекс сделал, как велено. Нагнувшись к порогу, он нащупал дверцу из жести, в самом деле, величиной с крупную кошку. Она со скрипом отворилась, и он просунул в отверстие сложенный вчетверо листок. Очередная надёжная европейская хрустящая бумажка сделала свое дело — спустя несколько минут открылась большая дверь. Крупная полная зрелая женщина в цветастом халате впустила пришельца и снова загремела замками, закрывая на ночь запоры. Мулат проснулся через несколько часов под шум дождя. Погода безнадёжно испортилась. Порывы ветра трясли крышу домишка. В трубе гудело. Но его узкая спальня сияла побелкой, рядом с кроватью лежала выстиранная и выглаженная одежда, а на тумбочке дымился стакан с горячим какао. Синьора Анжелика, уперев руки в бока, молча смотрела на него. — Доброе утро сеньора, Вы очень добры, и Дева Мария Вас не оставит! — улыбнулся приветливо Алекс. — Дева Мария? Разве она помогает паршивцам, что наставляют добрым христианам рога? Сальваторе пишет — ты утёк от ревнивого мужа. Впрочем, что удивляться. Уж очень ты красивый парень. Как было устоять бедняжке? Вставай, умывайся, я принесу тебе сюда завтрак. У нас мужчины не любят шутить. И если кто увидит тебя, то недалеко до беды. Она засмеялась. Её лоснящаяся светло-оливковая кожа и блестящие большие глаза, ровные белые зубы и правильный большой рот, всё смеялось вместе с ней и её крупным и полным телом. — Давай, торопись, парень. Мои младшие скоро проснутся. А сестрёнка мне кое-что рассказала. Я тебе нашепчу, как ты соберёшься. Алекс сел на кровати и молча без улыбки кивнул. Тогда хозяйка повернулась и ушла, притворив за собой дверь. Хорошо, что дождь. Хорошо, что рюкзак со мной. И из машины я сумел захватить пару шмоток. Сейчас шесть утра. Я надеюсь. Нет, верю, что они не очень проворны. Алекс быстро собрался и с удовольствием съел сытный горячий завтрак. Затем он щедро расплатился. Хозяйка вывела его через тёмный коридор на задний двор, наклонилась, еле слышно проговорила несколько фраз. Судно на воздушной подушке, подвалившее к гавани через полчаса после описываемых событий, едва можно было разглядеть сквозь сплошную пелену дождя. Матросы спустили сходни, и с хохотом, писком и визгом на берег посыпалась молодежь, парни и девушки с полсотни ребят в одинаковых оранжевых с белым куртках. Они мигом заполнили узкую пристань и устремились в ресторанчик, сувенирные лавки, в морскую кассу. Словом, туда, где сухо и тепло. Шумная ватага рассредоточилась. Они распрямились, отряхнулись, сложили зонты, сняли капюшоны и сбросили куртки в кучу. Вот тут и стало видно, что цвет кожи у них от халвы до молочного шоколада. Попадались изредка белые или совсем чёрные ребята, но большинство принадлежало к промежуточным частям спектра. Они болтали, вернее, трещали между собой на английском и французском. И скоро из оживлённых диалогов не осталось, к сожалению, сомнений, что: — Ни одна мокрая курица не рубит на итальянском! — верещала по-английски хорошенькая кудрявая девчонка в кассе. — Я замёрзла, мне есть охота. Я хочу купить зонт и карту. И что? Как я объясню? Я не хочу крысу вместо кролика! Эй, есть кто не бессловесный? Высокий красивый парень в красной майке с надписью «Профи» протиснулся к ней через толпу. — Есть! А что мне за это будет? — он состроил многозначительную мину, девчонка стала с готовностью кокетничать, позабыв про капризы, как вдруг стоящий рядом с ней малый энергично запротестовал: — Стой, полегче, это моя подружка! Но конфликта не вышло. Первый, широко улыбнувшись, протянул ему руку. — Привет, ребята, будем знакомы. Я — Рикардо. — А я Бернадетт. Мы с Даниэлем оба студенты из Камеруна. А ты? — девчонка уже была не против дружить втроём. — Я предлагаю выпить кофе и потрепаться. Пошли, тут рядом в двух шагах «La Veranda». Есть возражения? — предложил им Рикардо. По отсутствии возражений троица проследовала мимо расписания и окошек кассиров к выходу, снова облачилась в свои оранжевые куртки, нахлобучила капюшоны и вынырнула в промозглый сумрак. Рикардо заказывал студентам еду и кофе, помогал выбрать сувениры. Они купили бейсболки и очки с белым кантом. Они болтали, он больше слушал. Наконец пришла пора прощаться. Договорились созвониться и непременно встретиться. За окном прояснилось, но дул холодный ветер. Ребята пожали друг-другу руки и разошлись в разные стороны. Бернадетт побежала в парикмахерскую. Даниель отправился прямо в отель, а Рикардо… Старый рыбак, чинивший сети напротив, смотрел на улицу из своей мастерской. При первых лучах солнца он приоткрыл окно. — Чёрт его знает, не поймёшь этих нынешних. Во, разбежались. Кто из них девка, кто парень? Все в штанах, как солдаты, честное слово. Очки на всех, фуражки на всех, то ли дело в пятидесятых, — махнул он рукой и занялся снова работой. — Комиссарио? Лейтенант Пиранделло, к Вашим услугам. Не нашли, но найдём, я уверен. Мы всех оповестили на островах, но… Что Вы, ну какой он приметный! Не забудьте, что у нас игры «Рома». Начинают как раз сегодня. Да, спортсмены, и болельщики тоже. Хлопотно будет, кстати. У одного уже куртку стащили. Ну конечно, студенческие. Только это же «ЕА Рома». Что это за свинские буквы? Есть не повторять за Вами каждое слово! Есть объяснить, но не повторять! «ЕА» — это европейско-африканские игры, значит здесь полно африканцев! Есть в следующий раз не быть балбесом и докладывать сразу толком! Глава 17 — Екатерина Александровна, а Екатерина Александровна? — окликнула Катю немолодая акушерка, когда она, придя с «пятиминутки» спешно рассовывала по карманам обычные мелочи. — К Вам тут один настырный такой! Уж я ему говорила, чтобы попозже. А он талдычет: знаю, что обход, знаю, что времени нет. Мне бы, говорит, представиться только, а потом, говорит, и подожду сколько надо, и тут пока в холле посижу. — Если хамит, гоните в шею, Марь Афанасьевна, — пробурчала занятая своими мыслями Катя. — У меня неправильное положение плода, эндомитриоз, очередная четырнадцатилетняя мамаша. — Да нет, так он вежливый, но. — Но что? — Катя первый раз внимательно посмотрела на пожилую женщину. Верно, молодой отец из этих новых. Что-нибудь, ясно, сунул уже, вот она и мнётся. Зарплаты грошовые, что удивляться. Ох, да всегда так было и будет. Только со мной этот номер не выйдет, и я. — Катерина Александровна, он передать просил. — Акушерка опять заколебалась, и Катя, тихо свирепея, резко спросила: — Ну? — Вы, говорит, доктору Сарьян только скажите: «Котик, это Барсик» — и всё. — Несчастным голосом пролепетала Мария Афанасьевна, с ужасом ожидая расплаты от строгой завотделением. — Ирбис, батюшки, Ирбис! — вместо этого засияла Катя, и, не глядя на ошеломлённую Афанасьевну, вылетела за дверь. Она бросилась ему на шею, сразу и не колеблясь узнав в седом модном господине с молодым загорелым лицом школьного друга Кирку, выскочившего как чёрт из табакерки в самый нужный момент из своей заграницы. Когда через несколько часов они встретились у метро, была уже половина шестого. — Нет ты мне скажи, как же ты это вспомнил? — тараторила Катя, уцепившись обеими руками за рукав Кирилла и счастливо улыбаясь. Сейчас трудно было бы, пожалуй, узнать в этой, порозовевшей от радости оживлённой стрекотухе строгую «патологиню», «шефу» в белом или зелёном халате, шествующую по коридорам больницы в сопровождении ординаторов и студентов. — Ты бы хоть позвонил сначала, у меня дома хоть шаром покати, я же с дежурства. Надо ведь нам спокойно потрепаться, так куда бы. Ну ничего, сообразим. Да, а Афанасьевна-то моя, акушерка! Котик и Барсик. Это ко мне-то! Умереть и не встать! Скажи, ты меня сразу узнал? А то у меня тут Валька Попова была. Я открываю дверь, а она: доктор Сарьян, говорит, здесь живёт? — Объясняю по пунктам. Не спеши. Я тебе уже двадцать лет твержу, — начал Кирилл. — «Свадьба в Малиновке». В ней мой папа когда-то одну партию пел. Но мы с тобой и «Свадьбу в Малиновке» переплюнули. Двадцать пять. — Не перебивай старших. Я тебя на целый год, между прочим, опередил. Так или нет? И что это твоя акушерка Котику удивилась? Вас, Катек, отродясь этими Котиками звали. — Ну, не колхозники же из Загорья. Кстати, а про то, что ты Барсик? Кто ещё это знает? — Да никто, Кать, конечно. Стеклярус — это давно. Снежный барс Ирбис — после Кавказа. Барсик — наше с тобой. Я тогда ведь к тебе во время сессии один притопал. На окно посмотрел от Проточки, лампу твою зелёную увидел и рискнул, хоть уж часов двенадцать было. Помню, звонить не стал. Постучал просто в стенку. И надо же было маме твоей услышать!