— Правильно, вы меня не упрекали, это делал я сам. Но я же не провидец! Я только хотел, чтоб умная и красивая девушка вас встретила там и помогла. А что вышло? С другой стороны я ничегошеньки не знал про «Римский заказ»! Никто из Фельзер мне ни единым словом… Впрочем, довольно об этом. Теперь слушайте меня, — Брук сделался необычайно серьезен. Глаза его блестели от волнения. Он возвысил голос и взял Стаса за руку. — Не теряйте надежду! Был бы я мушкетёром, я бы сказал — положитесь на мою шпагу! Кулачным бойцом или борцом — на мои бицепсы, стрелком — на мою меткость. Но я музейщик и ещё архивариус, и я буду действовать своим оружием. И уверяю вас, оно есть! Я напал на след одного важного документа. Мало того, замаячила возможность — чем чёрт не шутит, даже и саму статуэтку найти! А тогда… Нет, рано! Я ничего пока не скажу. Прощайте! Надейтесь, Вы меня поняли? Надейтесь! С этими словами старик пожал Стасу руку еще раз и быстро вышел из комнаты. Глава 52 Над большим ледником возвышалась тёмная гора. Несколько восточнее выступала ещё одна гряда. На ней виднелись сверкающие глетчеры и две островерхие вершины. Большая часть гряды была покрыта белым туманом, который постоянно менял свои очертания. Путешественники пошли по плоскому фьордовому льду, тянувшемуся от соседнего маленького островка. Туман немного рассеялся, и показалась полоска голой земли. Ещё несколько минут, и Кирилл, возглавлявший маленькую колонну, остановился. Чайка, как ни в чём не бывало, сидела на месте. Но причуды освещения не давали заметить её необычного цвета. Птица из-за скрывшегося за горами светила казалась тёмной, зато антрацитового цвета скала… — Ой-ты, утёс какой интересный, посмотрите, Кирилл Игнатьич, — Петя теперь, определённо, был пободрее, чем Тимофей. — Просто беркут на взлете! — Просто беркут, — повторил, словно эхо, Бисер. — Как? Это что же… «скала в форме птицы»? Кира, так ты нашёл? — ахнул биолог. — Я, ребята, совершенно уверен, что это здесь. Все приметы сразу сошлись. Только я хочу вместе с вами сделать решающий шаг. Полезли понемногу наверх. Тут сбоку что-то вроде ступеней есть, сдерживая волнение, — ответил тот. Действительно, казавшийся спереди неприступным высоченный каменный беркут, если обойти его слева, имел довольно широкие выступы, ведущие дугообразно наверх. Друзья поднялись уже метра на три от поверхности земли, когда эта природная лестница вывела их на площадку, совершенно незаметную снизу. Она начиналась у «глаза птицы» — выпуклого образования пористой тёмно-серой породы, и вела под углом от «клюва» назад. — Парни, а тут пещера, — воскликнул Тимофей, слегка опередивший других. Круглая дыра, частью полностью сливавшаяся с общим фоном, частью загороженная всё тем же «глазом», уходила куда-то вглубь скалы и терялась там в темноте. В неё, впрочем, вполне можно было пролезть, если хорошенько согнуться. — Стоп, а нет ли здесь какого-нибудь монстра? Не скормить бы этому «орлу» Петьку вместо лемминга. Как ты думаешь, Тима? Нет, серьёзно, я пойду на разведку, а вы оба тут подождите, — скомандовал Бисер. Но биолог возразил уверенным тоном. — Нет, если ты про зверье, то не волнуйся. Полярные монстры в скалах не живут. — Ну что ж, тогда вперёд, помолясь, — пробормотал в ответ Бисер и первым вошёл в проход. Они двинулись друг за другом по узкому лазу, освещая себе дорогу электрическим фонарём, однако скоро впереди посветлело, стало можно несколько распрямиться, проход расширился и вывел друзей в небольшую скальную полость, куда сверху проникал слабый свет. В ней всем, кроме могучего Решевского, удалось встать почти в полный рост. — Не поймёшь, как лучше — может, вовсе выключить фонарь? Эта штука сложена разными горными породами. Одни выветриваются и вымываются рано или поздно, другие почти нет. Сверху вот промыло канал, — Кирилл указал отверстие на своде, откуда проникали лучи. — Точно! И отсюда натягивает ещё снежку. Смотрите, братцы. Не так много, но всё же. В самом деле, камеру снизу устилал тонкий снежный покров, заискрившийся в электрическом свете. Петя перевёл фонарик на стену справа, затем слева, наконец посветил прямо перед собой… — Петь, стой! Слышишь? Не двигайся! Здесь рисунок и слова — крикнул, всмотревшись, биолог. Луч фонаря задрожал, поколебался и осветил, наконец, небрежно намалёванный белым знак и какую-то надпись. — Это ключ. А рядом два слова, только латинским шрифтом, — сказал Петя. — Во сяком случае не по-английски… я бы понял. — Одно слово я знаю. Действительно не по-английски. Тут написано: «Meise». Это по-немецки — «синица», — взволнованно подхватил Кирилл. — А другое я понимаю, так как это по моей части. «Paridae» по-латыни тоже «синица», только уже семейство, — дополнил биолог. — Значит нечего сомневаться — мы пришли в то самое место. Только здесь абсолютно пусто! — Кирилл растерянно посмотрел на товарищей, которые так же как и он, оглядывались кругом. — Стойте… — Петя сделал шаг к стенке с надписью и наклонился. Под ней на высоте полуметра порода образовала углубление, похожее на неширокий карман. — В этом месте что-то лежало! В «карман», как и всюду, намело снега в палец толщиной. На его поверхности чётко отпечатался четырёхугольный след от тяжёлого предмета. Все трое наклонились одновременно и едва не столкнулись лбами. — Точно! Четыре угла, на них или заклёпки, или гвозди. Дырочки в снегу видишь? — подхватил Тима. — И совсем недавно забрали! — Почему ты думаешь, что недавно? — не понял Кирилл. — Ну как же! Новый снег еще не запорошил отпечаток! — Верно! Но тогда… кто-нибудь видел рядом следы? Должен же этот некто… Ведь не птица стащила. Тут лежал предмет, похожий на ящик или шкатулку. Нет, скорей на сундучок. — Вот что, пошли обратно. В камере мы всё затоптали. Нас-то трое. А снаружи мы получше посмотрим. Путешественники сразу почувствовали, как устали и измотались. Для них, едва оправившихся от тяжёлой болезни, этот поиск был едва ли по силам. Спускались они медленно, молча, от прежнего воодушевления не осталось и следа. У подножия утёса они всё-таки осмотрелись. — Никаких следов, кроме наших, — хмуро сказал Решевский. — Здесь только медведь отирался. Это я и раньше заметил. Да и то такой… хилый, мелкий. Они повернулись спиной к скале и направились уже обратно, как вдруг над их головами раздался свист крыльев и птичий призывный крик. От неожиданности Решевский потерял равновесие и сел на снег. Над его головой пикировала чайка. Вот она ближе, ближе! Навстречу ей прямо с «беркута» вспорхнула другая. — Господи, это правда… я столько о них мечтал, и вот! Вот они, та-а-ам! Две прекрасные ярко-розовые птицы закружились над водой, вылавливая светлых мелких рачков-бокоплавов. А Орнитолог сиял! Он вмиг позабыл о своём нездоровье, о постигшей их всех только что неудаче. Откуда только взялись силы, но он снова вскочил на ноги и, к восторгу ошалевшего Петьки, пустился в пляс! Глава 53 Оскар Исаевич любил хорошую почтовую бумагу. В марках он тоже знал толк. Теперь можно было себя побаловать — заказать именные конверты. Можно было и слегка потешить свое тщеславие: перечислить звания и награды, коих накопилось уже не мало. Но такие заметные письма пропадали, марки отклеивали филателисты, и посему наученный горьким опытом, Брук отправил в Мюнхен заказным большое толстое, но самое неприметное письмо. Придя во вторник с работы, Анна-Мари привычно поставила машину в гараж, открыла почтовый ящик, рассортировала несколько конвертов и вдруг… С бьющимся сердцем она распечатала увесистый пакет и погрузилась в чтение. «В книжных мудростях сыскали мы, что недостойный сын церкви Карл похвалялся богомерзкими творениями и святую церковь не почитал, ни во что не ставил. Людишки его разбои чинят, сам он погряз во грехе и разврате. Старые люди порешили его казнить и наложить на его добро волчью серую печать. «Дабы никому неповадно было володеть Василиском, налагаем мы на него нашей властью волчье слово. И отныне мирянин ли, монах ли — не дерзай Василиска в отчей хоромине держати, а равно менять, продать и завещать. А не послушает, будет ему всякая порча и гибель. Даже и речи о нём держать не можно, и поганое имя его не называти. И быть по сему, пока не протечёт сто долгих лет, а тогда, не уничтожать, ибо работа мастера больно хороша, но в сокровищнице королевской схоронить и только зрелым мужам видеть оное дозволяти, за позор оный полновесные червонцы собирати, а червонцы те отдати для дел богоугодных и призрения вдов и сирот». Моя дорогая девочка, я постарался передать колорит документа, написаного по латыни на пергаменте гусиным пером. Ты знаешь, что я не могу сделать это на немецком. И потому избрал наш с тобой общий, а твой второй родной язык и стилизовал, как сумел. Я узнал, что твои предки старались отвратить родовое проклятие и обратились в соответствии с духом времени к служителям церкви. В Аугсбурге славилась игуменья Афра Иоганна Анна-Мария Еберберг. Она видела вещие сны и, после долгого поста и молитв, посовещавшись со святыми отцами, в строгой тайне рассказала об ниспосланном ей откровении. Тогда был составлен документ, который ты сейчас прочла, скреплён печатью и вручён главе рода Фельзер. Он хранится не в городском архиве, а в епископальной библиотеке. Но у меня есть свои источники — тут очень кстати пришлось увлечение нынешнего прелата Дома византийскими рукописями и орнаментами. Я не провидец, безгрешностью тоже не могу похвалиться, но интуиция у меня есть. Я искал и нашёл, а как имя игуменьи прочитал… Ты посмотри, как её зовут! Не смейся над стариком, а подумай, какой теперь идёт год. Я считаю, этого «Януса» надо найти и поступить, как предписано. Я почему-то полностью уверен, что тогда всё будет в порядке. Я сумел убедить Стаса, и он ожил и надеется. Я желаю вам обоим от всего сердца удачи и счастья. Да, ты спросишь, почему «Янус»? В нашем государственном архиве среди трофейных бумаг отыскались дневники Бенедикта Гольдшмидта. В них подробно изложена история того, где хранился «Римский заказ», а также куда и почему он позже попал. Я скопировал тебе нужные страницы и вложил в этот конверт. Кроме того, мой заказчик, стальной магнат, странным образом оказавшийся тоже замешанным в историю с этой династией ювелиров, свёл меня с нужными людьми. Я с их помощью раздобыл сложным, кружным путём ещё один документ, который тебе изложу своими словами в приложении к письму. У меня получился небольшой рассказ. Будь, пожалуйста, снисходительна к моему стилю — я не писатель. Позвони, очень тебя прошу, Стасу и он тотчас вылетит к тебе. Твой верный, бескорыстный поклоник Оскар Брук. P. S. Поцелуй родителей и передай от меня: это был, вне сомнений, Камиль Каро. Они поймут. К44444444444444444444 О. Б. — Боже мой, — прошептала Анна-Мари, прочитав письмо, — неужели кончится этот кошмар? Я просто не смею верить. Ну, скорей! Она развернула сложенные листки и впилась потемневшими тревожными глазами в текст. Шевелюра Миши Гольдшмидта напоминала спелую рожь. Его синие глаза блестели из под фуражки, пшеничные усы весело топорщились, а золотистые волосы отросли точно не по уставу. Жизнь была хороша! Война близилась к концу, и майор медицинской службы даже в полевой форме чувствовал себя как в парадной. А два дня отпуска после ранения ещё подняли настроение бравого офицера. Вечером намечались танцы! В уцелевшем ресторане «Золотой гусь» нашлись два венгерских скрипача и старенький пианист — инвалид первой мировой. У разведчиков имелся харч, у самого Мишы — трофейный коньяк. И девушки… нет, откуда столько девушек, одна лучше другой? Город полуразрушен, вокруг дымятся развалины, а жизнь идёт. Он бысто шёл в поисках пекарни, которую научили найти ребята. Узкий переулок сделал коленце вправо. Аккуратная церквушка сменилась полуразрушенным складом, и раскуроченный сад вывел на «Улицу роз». Наверно, здесь раньше было ухожено и нарядно. Даже сейчас… Роз не видно. Но кустарник покрылся жёлтыми цветами — весна! Молодой офицер оглядывался, улыбался, но не сбавлял темпа. И вдруг приостановился. — А это что за улица? Почему ёкнуло сердце? — Михаила охватило странное ощущение. «Опасность? Рядом снайпер? Я расслабился как кот на солнышке. А тут не Питер, это Дрезден. Это Дрезден, улица, вернее «Мост босых» — «BarfuBer Brucke». У чистокровного немца Мишы было два родных языка. Он чудом избежал унижений и репрессий, уготованных людям, имевших несчастие так называться в эти грозные годы. Принимали ли его за еврея? Не исключено, но видно, антисемитов он тоже счастливо миновал. Как бы там не было, он кончил Медицинскую Академию и успешно увлечённо работал, а потом сделался полевым хирургом. Случилось так, что родители его умерли рано. И единственный родственник, о котором он знал, родственник по отцовской линии, человек, носивший фамилию — Гольдшмидт… Господи, ну конечно! Это было поздним вечером вьюжной петербургской зимы. В дверь позвонили, мама с папой заволновались, а когда пришедший отряхнул снег и снял калоши, долго тихо говорили с ним о чём-то на кухне. Мамы уже не было в живых, когда папа ему рассказал. Он попросил: «Мишенька, нам пишет твой дядя Бенедикт. Если времена изменятся, может, тебе удастся его найти. Он боится нам навредить, и потому… Ну, сам понимаешь. Вот, почитай! Ты уже большой, если станет совсем опасно, уничтожишь. Да, и еще. Запомни адрес! Хотя бы адрес выучи наизусть: Дрезден, «Мост босых» одиннадцать, кондитерская господина Краузе, второй этаж». «Бедный папа, его тоже скоро не стало. Где-то давно пропало, затерялось старое письмо. И вот он стоит тут почти рядом. Красный дом с проломанной крышей — дом под номером двадцать девять. Поискать? Смешно даже думать. И вообще пора закругляться, его ждут.»