Поиск
×
Поиск по сайту
Часть 16 из 17 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Считай, что да, – невежливо отрезаю я, изрядно устав к концу второго дня динамить любопытную соседку. Ни Бампера, ни Мишку после всего случившегося девчонки не видели. Все решила охрана клуба – быстро и оперативно, воспользовавшись черным ходом. – Ну, хорошо, – соглашается девушка. – Не хочешь говорить – не надо. Слава Богу, цела и невредима вернулась. Между прочим, если бы не мы с Настёной, – повторяет в десятый раз, – ты бы лишилась куртки и телефона! А так… Та-ань, ну, скажи! – впивается в локоть, прижимаясь к плечу. – Это же он, да? – семенит рядом, заглядываясь на мой подбородок. – Вот это, на шее, – без стеснения тычет пальцем, – Бампер?.. Я же видела, как вы друг на друга смотрели! – Еременко! – я сержусь, натягивая высокий воротник футболки на самое горло. Как можно выше. – Тебе что, поговорить не о чем? Мы останавливаемся у широких дверей аудитории и смотрим друг на друга. Скрыть что-либо от общежитских девчонок непросто, и я стараюсь держать лицо. – Не-а, – ничуть не смущается Лилька, игриво ероша свой хвост. – О чем я должна говорить по дороге на нудную лекцию, Крюкова? – устало закатывает глаза. – О теории экономического развития аграрного сектора? Или о статистическом анализе?.. Нет уж, уволь! Это пусть наш Генрих Азарович перед студентами разоряется. Он у нас сейчас на повестке дня первый сказочник. К тому же, при ученой степени и на приличной зарплате! Кто-то толкает меня в плечо, пробираясь к входу в лекционный зал, и я, буркнув подруге дежурную отговорку, увязываюсь следом. Молча поднимаюсь между рядами парт к привычному месту и вдруг замираю, заметив сидящего там Серебрянского. При виде меня улыбнувшегося и предусмотрительно отодвинувшего стул. Какого черта? Он смотрит на меня и ждет, когда я спрошу, что побудило его вернуться на старое место, но у меня слишком плохое настроение и мне слишком безразличен ответ, чтобы докапываться до сути интриги. Я просто сажусь за парту, отворачиваюсь, раскрываю сумку и готовлюсь к лекции – очень серьезно и обстоятельно. – Добрый день, уважаемые студенты! Рад видеть вас бодрыми, полными сил и, что немаловажно, присутствующими в данной аудитории. Прежде чем я озвучу тему сегодняшней лекции и непосредственно приступлю к работе, хочу еще раз заострить ваше внимание на проблеме посещаемости. Вынужден даже! Напоминаю вам, мои дражайшие молодые коллеги, и попрошу передать всем отсутствующим на сегодняшнем занятии студентам, что Генрих Азарович – крайне занятой человек! И не факт, что у него найдется время для внеурочных консультаций по предмету, а уж тем более для выслушивания ваших жалких оправданий и фантастически интересных историй на тему: «Как я потерял память» или «Миссия сдачи сессии – невыполнима». Итак, на чем мы остановились в прошлый раз? Правильно, Захарова – «Финансы и финансовая система». Сегодня мы шагнем дальше и более детально рассмотрим такое понятие, как «Финансовый рынок». Что он собой представляет и как работает организованная система торговли финансовыми инструментами. Вспомним элементы структуры финансового рынка и формы движения капитала. А так же определим функцию, роль и задачи последнего в воспроизводстве рыночных отношений. Уважаемые! Взяли ручки, я, в свою очередь, мел, и потрудимся еще раз зачернить конспект и забелить доску всем нам известной и детальной схемой… Генрих Азарович замечательный лектор, мне интересен предмет, и через пять минут тщательного конспектирования я почти забываю о сидящем рядом Серебрянском, старательно следуя требованиям преподавателя. – Хорошо провела выходные? – голос Вовки звучит холодно, лицо повернуто ко мне, рука, лежащая на столе, сжата в кулак, и мне вновь хочется задернуть на шее воротник повыше. – Не жалуюсь. – Я вижу. Быстро же ты… нашла мне замену, Крюкова. – Мое молчание говорит само за себя, и парень решает, что вправе продолжить. – Всего ничего, как расстались, и на тебе – сюрприз. А еще говорила, что любишь… Странно, но упрек абсолютно не трогает меня, как и волнение – голос. – Ты тоже много чего говорил. – Ты сама виновата. Я просил, помнишь? – не стесняется напомнить Серебрянский. – У меня дома и раньше. Неужели так сложно было понять и прислушаться? Ничего бы не случилось, и мы были бы вместе, если бы ты… Это слишком и все еще больно – обида, предательство Вовки, его отказ от меня. Не отрывая взгляд от конспекта, чувствуя в душе просыпающееся раздражение, я честно предупреждаю свою недавнюю симпатию, чтобы держал свои мысли при себе: – Еще одно слово, Серебрянский, и пожалеешь, что сел рядом. Ты меня знаешь. Знает, а потому молчит. Достаточно долго, чтобы я успела исписать два чистых листа предметной информацией прежде, чем он вновь решился затронуть меня. Но Серебрянский не был бы сам собой, если бы не напомнил, чем он взял меня в первый раз. Как только я успокаиваюсь и с головой ухожу в спектр использования денежного капитала и его влияния на социально-экономические отношения, на мою половину парты ложится свернутая в трубочку записка. Смешно! Неужели это когда-то развлекало и умиляло меня? Только не сегодня. Не тогда, когда я перевернула страницу своих ошибок, а следом еще одну, безуспешно пытаясь найти оправдание своим поступкам и выбросить из головы одного наглого рыжего типа. С такими яркими голубыми глазами, что в них можно смотреться как в небо до бесконечности, думая о всякой ерунде. Я продолжаю писать, и через пять минут рядом с первой запиской ложится вторая. Еще через время к ней добавляется третья… четвертая… и я уже еле сдерживаюсь себя от того, чтобы не вскочить и не заехать Серебрянскому сумкой или чем покрепче по лбу, напомнив тем самым о нашем последнем с ним разговоре. Проходит пятнадцать минут, прежде чем Вовка решается заговорить. Но в этот раз его голос звучит надтреснуто и глухо. – Таня, можно я сегодня приду к тебе? Пожалуйста. Я даже не делаю вид, что удивляюсь. – Нет. – Я хочу. Я скучаю, Тань. Я был придурком, признаю. Просто вся эта ситуация с моей семьей и твоя несдержанность… В общем, я жалею, что так поступил. Я был не прав и никогда не думал расставаться с тобой по-настоящему. Просто хотел, чтобы ты поняла, как важно для меня, как важно для нас, чтобы ты изменилась. А ты такая равнодушная. Да еще и вот это… – Палец Вовки неожиданно касается моего подбородка. – Это больно. Вот теперь я вскидываю голову. – Больно? – выдыхаю куда горче, чем мне бы того хотелось. – Больно, Серебрянский, это когда твой близкий человек напрямую говорит, что ты его разочаровала и уходит к другой. Когда отворачивается от тебя, не дав опереться о плечо, зная, что ты в этом плече так нуждаешься. Когда его «вдруг» смущают нормы поведения, которые он до этого вполне себе лицемерно принимал, и ты сама. Ты всегда знал, какая я. Я никогда не играла с тобой. Не подхожу? Не надо. Вали к монахам, праведник! Переживу! Но подачки за закрытыми дверьми мне больше не нужны!.. А вот это, – отдергиваю воротник футболки, полностью обнажая шею, – это не больно, Вовка. Это – теперь не твое дело, понял? Не понял. Судя по тому, как обиженно поджались губы, и засопел нос – не дошло. – Вот. Ты снова так поступаешь с нами, Таня. Как всегда. Сама ставишь рамки, за которые боишься перешагнуть. – Что? – не понимаю я. – Ты сказала – близкий человек. Слово «любовь» ничего не значит для тебя, Крюкова, потому тебе и не понять, как больно, когда твой не близкий, а любимый человек упрямится, вместо того, чтобы понять и пойти навстречу. Ты зациклилась на своей обиде и дальше носа ничего не видишь!
– Знаешь что, Серебрянский, я не собираюсь все это слушать. Вали к своей Сомовой! Кстати, а чего это твоя пассия сегодня ни кует, ни мелет? Ее не смущает то факт, что ты тут расселся? Удивительно, но Вовка стыдливо краснеет, быстро скользнув взглядом по уткнувшейся в конспект подруге детства. Замкнутой, тихой девушке, но если отбросить личную неприязнь, то вполне себе симпатичной. – Наташа… понимает меня. Она хороший человек, но она мне больше друг, чем, э-э, чем… – Чем кто? – я не жалею его. Подобные высокие отношения далеки от моего приземленного понимания. – Я не люблю ее. А в качестве своей девушки – едва терплю и ничего не могу с этим поделать. Хотя старался, честно старался, но не могу. – Зато она нравится твоим родителям. – Да, – соглашается парень, – нравится. Всегда нравилась. А я, каждый раз, когда… – мой взгляд слишком прямолинеен, и все же он заставляет себя договорить, – когда я с ней, думаю: почему она – не ты. Почему тебя нет рядом? Когда мы расстались, я был уверен, что ты позвонишь. Одумаешься. Мне казалось, что я хорошо тебя знаю, Таня, ведь мы так долго были вместе. – Зря стараешься, Серебрянский, – я отворачиваюсь и умудряюсь что-то писать под несмолкаемый голос лектора. – Я не приемлю шантаж ни в каком виде, так что ты изначально выбрал провальный вариант моего перевоспитания. Я верила тебе и ждала, до определенного момента. И простила бы тебе родителей, ты знаешь, как болезненно я воспринимаю свои недостатки. Но только до того момента, как ты вернулся к Сомовой и преподнес вашу связь, как выбор. – Если бы ты только любила, ты бы меня поняла. И простила. – Черт! Заткнись, а! Что ты разнылся, как девчонка! Я тебе не твоя Наташка, сопли не подберу, и не мечтай! Нечего меня взвешивать с ней на чаше весов, кто лучше и достойнее! Я – это я, и точка! – Да, ты не она. – Я хуже, – я отбрасываю ручку, больше не в силах делать вид, что слежу за темой лекции. – Хуже и когда-нибудь ты это окончательно поймешь. Я не прощаю предательства. Никогда, никому. Ни себе, ни даже собственной матери, не говоря уже о тебе, Серебрянский. – Ты тоже, Крюкова, не была паинькой, – отрезает зло Вовка. – Я не слепой. И как он? – наклоняется к моему лицу, повышая голос. – Лучше меня знает, что тебе нравится и как? Тот, кто был с тобой? Я его знаю? Это удар ниже пояса. Я достаточно корю себя сама, чтобы терпеть упреки, касающиеся моих поступков, от кого бы то ни было еще. Тем более от бывшего парня. Я молчу, бледнея от злости, когда рука Серебрянского неожиданно ложится на мою шею, а большой палец касается щеки, поглаживая ее. Спустившись на подбородок, поглаживая след чужого внимания. – Я подожду. Даже после всего – дам тебе время подумать, Таня. Понять, что мы оба погорячились. Я вскакиваю стремительно, опрокинув стул. Не зная, что во мне вскричало больше – возмущение или тоска. Не так по Вовке, как по тому, что было так привычно и понятно. Очень близко сердцу, моим, пока его у меня не отобрали. – Еще одно слово, и ты не достанешься даже Сомовой, Серебрянский, клянусь! – Татьяна! – осторожно окликает меня лектор, когда я, сбросив в сумку учебные принадлежности, несусь к двери между рядами парт. – У вас что-то случилось? И я отвечаю честно, прежде чем покинуть притихшую аудиторию: – Случилось, Генрих Азарович. У меня случился жизненный коллапс! * * * Неразбериха. Тупик. Разочарование. Полная задница! А мне все никак не удается нащупать под ногой твердую почву, чтобы просто оттолкнуться и идти дальше. Все равно куда, лишь бы с целью и высоко поднятой головой. Который день я так и топчусь на месте, тщетно запрещая себе копаться в себе, просто дрейфуя по течению, с головой ныряя в спасительный омут учебы и подготовки к сессии, но мысли снова и снова то тут, то там подстерегают меня, заставая врасплох. Я не могу дождаться выходных и сбегаю в свой город уже в четверг днем, купив билет на трехчасовую электричку, оставив Лильку с Настей без своей компании в походе в кино. Этим утром из разговора с Женькой, выстроив целую цепочку обходных путей и вопросов, я узнала, что Рыжий в порядке – жив, бодр и замечательно здоров, и теперь даю себе полное право и настоятельный приказ выкинуть парня из головы. Забыть! А если честно, то хотя бы попытаться, потому что забыть его не получается. Никак! Как и его слова, адресованные матери. Только сейчас пожелавшие обрести свой собственный смысл в моей голове. А именно, что сказаны оказались не в оправдание чьей-либо вины, из-за которой парень оказался в больнице, а в мою защиту. Словно Рыжему важно было защитить меня. Глупость! Ерунда! И придет же в голову! Родной Роднинск полон зеленой листвы, майской суеты и шума. Я иду по улице с рюкзаком за спиной, разглядывая дома, чувствуя тихую знакомую радость от того, что вернулась домой. Туда, где мне столько лет было просто и легко за широкими надежными плечами отца. Пусть иногда и немного одиноко без вечно отсутствующей мамы. Я застаю Снусмумрика на детской площадке у своего подъезда, играющего с детьми. Рассекающего песок в старой песочнице колесами красной пожарной машины, бурчащего под нос знакомое: «Дррр-дррр-хэннэннэн! Ррррр!», – и только заметив худенького мальчугана, вспоминаю, что снова забыла предупредить отца о своем преждевременном возвращении домой. Мысль о том, что он дома с Элечкой, заставляет меня застыть на месте и, сделав нетвердый шаг в сторону, опуститься на скамейку, поставив рядом с собой рюкзак. – Здравствуй, Танечка! Приехала на выходные? – интересуется, бегущая по дальней аллейке с авоськой соседка, в приветствии взмахнувшая мне рукой, и я согласно киваю головой в ответ. – Да, Марин! Приехала… И затихаю на какое-то время, уйдя мыслями в себя. Сижу, слушая щебет вечернего двора, наблюдая за мальчишкой и перелетающей по площадке стайкой детей, размышляя о том, как все зыбко в этой жизни и непостоянно – симпатия, чувства, отношения… даже родительский дом и внимание. Уже жалея о том, что поддалась порыву и не осталась в общежитии. Что не задержалась еще хотя бы на ночь. Отец подходит незаметно и совсем не с той стороны, с какой я могла ожидать. Опускает теплые ладони на плечи и, наклонившись, целует меня в щеку. Не удержавшись, в крепком объятии приподняв со скамейки, расплывается в радостной улыбке:
Перейти к странице:
Подписывайся на Telegram канал. Будь вкурсе последних новинок!