– О, Дэвид, мне так жаль. – Похлопала рукой по спинке раскладного стула. – Садись сюда, ты должен все мне об этом рассказать. О господи, приехали. – Может быть, позже. – Мясистая лапа провернула пробку, потянула за нее. Пробка пумкнула, вылетая из бутылки, вслед за ней потянулся завиток бледного газа. Он наполнил два бокала, потом полез в пластиковый пакет и протянул мне банку газировки. Все правильно. Я щелкнул язычком банки и наполнил свой бокал ярко-оранжевым шипучим соком. Хитрюга поднял свой: – Тост – за Эша, за друзей. И за свободу. За месть… Чокнулись. Он сделал глоток. Всосал сквозь зубы воздух. Слегка вздрогнул. Потом сел на стул. Сгорбился: – Чертов Эндрю. Два года. Два проклятых года. Я всем рассказал о наших с ним отношениях. * * * – Нет, не так… А вот так… так будет хххаа… хорошо. – Хитрюга мигнул сначала одним глазом, потом другим, потом сел на корточки, прижав колени к животу, и упал вперед, где так и остался стоять, опираясь на локти и колени. Задницей вверх. На нем не было ничего, кроме пары черных трусов «Келвин Кляйн». Он постоял немного, потом покачнулся и свалился на бок. Поверх нового ковра была постелена простыня, этого, как оказалось, было вполне достаточно. По крайней мере, у него была подушка. Добавить к этому пару банных полотенец вместо одеяла, и… Не так чтобы замечательно, но после всего того бухла, которое мы уговорили, он наверняка ничего не заметит. В ванной кто-то громко блевал, чаша унитаза усиливала звуки, эхом разносившиеся по всей квартире. Хитрюга пару раз дернулся, затем испустил длинный глухой стон. Потом последовала пауза. Засопел. Я бросил на него еще одно полотенце, взял две пустые бутылки из-под шампанского и то, что осталось в бутылке виски из супермаркета. Отнес на кухню и поставил рядом с электрическим чайником. Взял из раковины таз для мытья посуды. Когда я вернулся в гостиную, он лежал, распластавшись на спине, и храпел так, что воздух вокруг вибрировал. Полотенце, оно же одеяло, сползло на одну сторону, обнажая громадный бледный волосатый живот. Храп на пару мгновений прервался. Хитрюга прохрипел что-то вроде имени и снова захрапел. – Несчастный придурок. – Набросил на него полотенце. – Постарайся не захлебнуться в собственной блевотине посреди ночи, ладно? – Выключил свет. Закрыл дверь. Оставил его наедине с самим собой. Шум смываемой воды в унитазе. Кто-то полоскал рот. Сплюнул. И наконец в прихожую нетвердым шагом вошла Элис. Клетчатая пижама застегнута криво, левая сторона на одну пуговицу выше правой. Спутанные волосы торчат в разные стороны. – Бррр… – Давай-ка в койку. Приложила правую руку к виску: – Как-то не очень хорошо себя чувствую… – Ну да, а кто в этом виноват? Дверь в ее спальню была раскрыта. Небольшая комната с односпальной кроватью, гардероб и маленькая прикроватная тумбочка. Центральное место в комнате занимал плакат с картиной Моне, сплошь зеленые, синие и лиловые цвета. Забралась в кровать, натянула пуховое одеяло до подбородка: – Бррр… – Пол-литра воды выпила? – Поставил на пол таз, ей под голову. Если не промахнется, завтра утром пол не будет заблеван. – Эш… – Пару раз чмокнула губами, как будто пробовала что-то горькое. – Расскажи мне сказку. – Ты что, шутишь? – Хочу сказку. – Ты взрослая женщина, и я не рассказываю сказок… – Пожаааааалуйста! Серьезно? Посмотрела на меня, моргнула, под налитыми кровью глазами серые мешки. Вздохнул: – Ладно. – Уселся на краешек кровати, убирая вес с правой ноги. – Давным-давно жил-был на белом свете серийный убийца, и звали его Потрошитель. И любил этот самый Потрошитель зашивать игрушечных кукол в живот медицинским сестрам. Но не знал он, что охотится за ним храбрый полицейский. Улыбнулась: – А полицейского звали Эш, правда? Его ведь так звали? – Кто сказку рассказывает, я или ты? Восемь лет назад Я врезал по двери, распахнув ее настежь. Обогнул толпу старых пердунов в домашних халатах и шлепанцах, окутанных облаками сигаретного дыма. Куда, черт возьми, он… Вот, по другую сторону низкой стены, отделяющей каслхиллскую больницу от автомобильной парковки. Беременная женщина, выкрикивая ругательства, колотит по окну древнего «форда-фиесты», с ревом отъезжающего от обочины. Ругань у меня за спиной – это констебль О’Нил врезался в толпу куривших пенсионеров, лицо раскраснелось, на щеках блестит пот. – Вы его взяли? – Я что, твою мать, похож на того, кто его взял? Давай за машиной. БЫСТРО! – О господи… Он неуклюже вскарабкался на низкую стену, направляясь к нашему ржавому «воксолу», припаркованному на двойной желтой, как раз в том самом месте, где остановка запрещена. Беременная женщина стояла посреди дороги, грозя кулаком вслед «фиесте», которая, виляя, выезжала через ворота больницы на Нельсон-стрит. – ЧТОБ ТЫ СПИД ПОДХВАТИЛ И СДОХ, ВОРЮГА ПРОКЛЯТЫЙ! Я затормозил рядом с ней: – Вы его лицо хорошо разглядели? – Он, сволочь, мою машину украл! Вы видели? – Вы узнаете его, если увидите снова? – У меня собака в багажном отсеке! – Закрыла руками рот. – ТОЛЬКО ВЕРНИСЬ СЮДА, ЗАДРОТ ЧЕРТОВ! Патрульная машина с визгом рванула от бордюра и остановилась, скрипя тормозами, на противоположной стороне дороги. О’Нил опустил стекло: – Он уходит. Я указал женщине на больницу: – Не уходите отсюда, пока с вас не снимут показания, поняли? – Потом подбежал к машине и запрыгнул внутрь. Хлопнул дверью. Ударил О’Нила по плечу: – Дави на газ! Он так и сделал, и старый «воксол» рванул вперед в облаке дыма от покрышек. Вырвались на Нельсон-стрит, едва не столкнувшись с малолитражкой. Водитель нажал на гудок, глаза на лоб вылезли, рот перекосило от ужаса. О’Нил удержал машину – обе его руки намертво вцепились в руль, зубами закусил нижнюю губу – и погнал ее вверх по холму. Мимо окон понеслись газетные киоски, магазины с коврами и парикмахерские. Я вцепился рукой в ремень безопасности, врубил сирену с мигалкой.