– Что-то случилось? – Да там… Наверное, стоит туда вернуться, когда поправлюсь? – Сморщилась. – Как-то пришлось усыпить шесть собак за день. Я целую неделю плакала. – Вытерла глаза грязным бинтом. – Я такая глупая. – Вы не глупая, Рут. – Элис немного помолчала, потом: – А вы видели фейерверк вчера вечером? Я ходила в Монтгомери Парк, смотрела, как его запускают на другой стороне реки. Это было прекрасно, красные огни, синие, зеленые, а потом золотой каскад вниз со скалы, там, где замок. В квартире под нами заревел хеви-метал, слишком громкий звук искажался дешевыми колонками. Пол в комнате завибрировал. Рут безучастно посмотрела в окно: – Нужно было дать мне умереть. Я кашлянул. – Мне очень жаль. Она моргнула, посмотрела на меня. – Вы меня не помните? Эш Хендерсон? Я в тот день преследовал Потрошителя, на вокзале. В аварию еще попал. – О-ох. – Снова посмотрела в окно. – Я устала. – Мне очень жаль, что не смог тогда его поймать. Если бы он… Если бы я был тогда сильнее, я бы его схватил. Она глубоко вздохнула: – Вы кровью истекали. Но это не значило, что там не было моей вины. Элис наклонилась, положила руку ей на колено: – Вы были очень храброй, Рут, помогли Эшу. – Я медсестрой была. Мы… – Нахмурилась. – Нас там много было, на велосипедах, помогали собирать деньги для попавших в шторм. Делали это ради Лоры. Молчание. – Мы бы хотели задать вам несколько вопросов о том, что с вами случилось, Рут, о’кей? Как вы думаете, вы с этим справитесь? Она задрала джемпер, потом серую майку, обнажила голый живот. Под поясом джинсов исчезала сморщенная линия шрама. Другой шрам пересекал грудину слева направо, как раз по нижнему краю бюстгальтера. – Я с самого детства мечтала быть матерью. Чтобы два мальчика и две девочки. И чтобы мы ездили на каникулы, и домашние задания вместе делали, и чтобы мы были самой счастливой в мире семьей… Это все, чего я хотела. – Джемпер снова сполз на место. – А теперь все разрушено. Надо было дать мне умереть. – Понимаете, надежда всегда остается. Помните Лору Страхан? – Элис порылась в своей кожаной сумке, извлекла копию Касл Ньюз энд Пост. Протянула ей. Тот самый номер, что вышел на прошлой неделе. «РОЖДЕСТВЕНСКОЕ ЧУДО! ЖЕРТВУ ПОТРОШИТЕЛЯ ОЖИДАЕТ РАДОСТЬ МАТЕРИНСТВА». Положила газету на колени Рут: – Доктора говорили, что у нее никогда не будет детей, а теперь посмотрите на нее – на восьмом месяце уже. Рут несколько мгновений смотрела на газету. Потом – пам! – глухо так, и по шрифту расползлась неровная серая капля. Потом другая. Потом шмыгнула носом. Потом схватила газету и прижала к груди, как будто хотела, чтобы слова проникли через джемпер к ее покрытой шрамами коже. Элис положила руку ей на колено: – Вы больше не говорили с Лорой с тех пор, как на нее напали? Покачала головой. Щеки мокрые, на верхней губе серебрится капля. – А что, если я организую вам встречу с ней? Хотите? А потом запишем вас на прием в клинику для лечения бесплодия, послушаем, что они скажут. – Я не могу этому поверить… – Рут вытерла рукой дрожавшие губы. Элис снова сунула руку в сумку, достала пару бумажных платков. Протянула ей: – Я бы хотела поговорить о том, что случилось с вами восемь лет назад. Мы могли бы это сделать? Она взяла платки в одну руку, в другой все еще была зажата газета, приложила платки к глазам. Кивнула. – Хорошо, тогда сядьте удобнее и расслабьтесь. И… – А что, если я не смогу вспомнить? – Ну что же, есть специальные приемы, которые смогут помочь, если вы не возражаете. Ну, все в порядке? Еще раз кивнула. – Прекрасно. Мне нужно, чтобы вы сели удобно, сделали глубокий вдох и перенесли нас в тот самый день. – Голос Элис стал низким, точно таким же, каким она говорила сегодня утром в палате клиники. – Вспомните запахи. Звуки. Шумы, которые разбудили вас утром. – Еще ниже, еще медленнее. – Вы лежите в кровати, вам тепло и уютно, вы в приятном полусне, ваши мышцы расслаблены, вам приятно и тепло, вы в полной безопасности, и ничто не может потревожить вас… * * * …и потом я стою в углу комнаты, плачу, а ее увозят в морг. Ей всего сорок девять, но от нее ничего не осталось, кроме злокачественных опухолей и желтой кожи, натянутой на искривленные кости. – Бог с тобой, Рут. Соберись, пожалуйста. Всякое случается. – Андреа сидит на корточках рядом с тумбочкой, перекладывает содержимое в картонную коробку. Духи, игрушечная обезьянка, туалетный набор, увлажнитель для кожи из супермаркета. Конец жизни. – Ты помогать будешь или нет? Я помогаю. Не произношу ни слова. Стараюсь не хлюпать носом, чтобы снова не вызвать ее раздражения. Мы сдираем простыни с кровати, поливаем пластиковый матрас дезинфицирующим раствором и начисто его вытираем. Она уже четвертая, кто умер сегодня. Две пациентки с раком, одна с заражением крови и пневмония. Худые, хрипящие и одинокие. Лифт трясется и дергается, как будто плачет, пока спускаемся в кладовую. На металлических стенах выцарапаны имена и ругательства. Самый конец ночной смены, но я здесь совершенно одна. Все остальные давно спят, а потом пойдут в «Хромую ногу» в Логансферри – Джанет устраивает прощальную вечеринку. Дюжина измученных женщин с ввалившимися глазами будет сосать коктейли в пять часов утра. Но Джанет я никогда не нравилась, поэтому я здесь. Одна. Наверху, в треугольнике между главным зданием, административным блоком и корпусом в викторианском стиле, где держат психических пациентов, виднеется кусочек неба темно-темно-фиолетового цвета, как ноготь, когда его дверью прищемишь. На докторской парковке BMW и «порше» покрыты хрустящей изморозью, блестящей в свете ламп охранного освещения, а вот входом на подземную парковку мы должны пользоваться в полной темноте. Даже теперь, когда четыре медицинские сестры мертвы, а две в реанимации, освещение так и не включили. Повесили просто объявление, жирными такими буквами: «ВНИМАНИЕ: ОДИНОКИМ ЖЕНЩИНАМ НЕ РЕКОМЕНДУЕТСЯ НАХОДИТЬСЯ В ПАРКОВОЧНОЙ ЗОНЕ БЕЗ СОПРОВОЖДЕНИЯ». Это точно должно помочь. Правда, мне вроде не о чем беспокоиться, я сегодня без машины. Какой-то ублюдок угнал ее накануне Нового года, сжег и бросил рядом с Кэмберн Вудз. И теперь попасть в круглосуточный супермаркет настоящая проблема, а в холодильнике только баночный коктейль и оливки. Поэтому я поворачиваю налево, прохожу сквозь сломанную калитку под безжизненным взором камеры наблюдения, провода которой свешиваются с черного кожуха, и выхожу на Сент-Джасперз-лейн. Половина уличных фонарей не работает. Холодный воздух пахнет перцем и лимонами. Тротуар хрустит под ногами. Кучки гравия на бетонных плитах выписывают узоры вроде гусиной кожи, пачкают лед. Сую руки в карманы. Изо рта вырывается морозное дыхание и уносится ветром, словно привидение. Перешла дорогу. Нужно идти в обход, длинной дорогой. Мимо Сент-Джаспера, вдоль по Купар-роуд и потом вниз, к остановке автобуса, но гораздо быстрее срезать по Тремблерз-эли. Когда я ходила в школу – мне тогда было лет шесть или семь, – нам рассказывали, что маркиз Монтроз запер здесь в ловушку весь городской совет, загнал их в узкое пространство между гранитной церковью и лавкой аптекаря. Его люди перерезали всех, как свиней, и раскрасили стены их кровью. А головы подвесили над дверью Сент-Джаспера, чтобы все видели… Меня потом месяцами кошмары мучили. Я… Они не… Муниципальные службы так и не очистили аллею. Может быть, она слишком узкая для техники, а может быть, просто не захотели беспокоиться? Все обледенело, скользко. Сугробы хрустящего снега, и нужно идти очень аккуратно, чтобы не поскользнуться и не шлепнуться на задницу. И еще темно очень. Только пара фонарей на всем протяжении, и те еле светят. И… И я уже прошла половину пути… Пожалуйста… * * * – Все в порядке, Рут, ты в безопасности, помнишь? Ты в своей кровати, тебе тепло и уютно. Очень тепло и уютно, и с тобой ничего не может случиться, потому что ты в безопасности.