Глава 1 Все возвращается к началу…Вторник, 2 января Энджи Паллорино несколько раз сфотографировала служебный вход в Сент-Питерс – вспышки казались ослепительно-белыми и четкими в пелене мелкого дождя, мягкого и вкрадчивого. В этот час на второй день нового года в канадском Ванкувере было уже темно и холодно: промозглая стылость пробирала до костей. Казалось, сырость навсегда угнездилась внутри, и уже никогда не согреться. Отступив под слабую защиту карниза, Энджи взглянула на часы: шестнадцать пятьдесят одна. Женщина, обещавшая прийти на встречу, опаздывала. Придет ли она вообще? Наверное, стоило назначить встречу с удалившейся на покой медсестрой где-нибудь в другом месте, а не в старом мощеном переулке между больницей и собором. Но здесь началась эта история, и Энджи хотелось вернуться к истокам, чтобы найти ответы – кто она и откуда. Все произошло в похожий вечер – темный, сумрачный, зимний, только тридцать два года назад это был Рождественский сочельник и начинался снег. С неба падали крупные пушистые хлопья. Зловещей тенью серого камня высился собор Св. Петра – готические шпили терялись в густом тумане. Подавляя невольную дрожь, Энджи подняла фотоаппарат и сделала несколько снимков арочных окон и витражей, освещенных колеблющимся тусклым светом. Слова отца, сказанные две недели назад, вспомнились с пугающей отчетливостью: «В восемьдесят шестом году в сочельник, когда твоя мама пела в хоре во время праздничной мессы, на улице произошла разборка между какими-то бандами. Сидевшие в соборе слышали выстрелы, крики и визг шин. Тебя нашли в «ангельской колыбели»… Длинные рыжие волосики и босые ножки. Зимой – и босиком! Легкое розовое платьице – нарядное, но старое, рваное и залитое кровью…» Прерывисто вздохнув, Энджи убрала фотоаппарат в сумку и принялась растирать левое плечо. Место, где пуля разорвала мышцу, еще болело. К счастью, кость не задета, важные нервы и сухожилия целы, но от простого усилия поднять и удержать фотоаппарат рука неприятно ныла. Сзади послышалось гулкое эхо шагов. Энджи обернулась. С оживленной и ярко освещенной Франт-стрит в переулок свернула женщина – грузная, невысокая, в пальто до колен и с раскрытым черным зонтиком, блестевшим от дождя. На плече большая черная сумка. У Энджи от волнения перехватило горло. – Миссис Марсден? – уточнила она, когда женщина подошла ближе. – Просто Дженни… Простите, что опоздала, – голос был низкий и добродушно-ворчливый. Голос старой нянюшки. Женщина встала рядом с Энджи под карниз, спасаясь от дождя, который заметно усилился и барабанил по лужам. – Никак не успевала встретиться с вами днем, в светлое время. В темноте здесь и испугаться недолго, – Дженни тихо засмеялась, отряхивая зонт. – На пенсии-то совсем не синекура. В столовой для бездомных, где я волонтер, можно с ног сбиться, особенно зимой. Когда сходит праздничный глянец, пожертвований куда меньше. Люди замыкаются в себе, когда наступает холодный январь, а с ним приходит время рассчитываться с долгами… – Спасибо, что вообще выкроили для меня время, я ведь предупредила непозволительно поздно. – А как же иначе! Когда вы позвонили и сказали, что стараетесь разобраться в старой загадке малютки из «ангельской колыбели» по просьбе подруги… – медсестра повернулась к запертым на засов гаражным дверям и словно бы встряхнулась. – Больше тридцати лет прошло, а все будто вчера было: сочельник, сигнал из бэби-бокса на весь приемный покой, выстрелы на улице и трезвон соборных колоколов… – Дженни кивнула на дверь: – Теперь-то отсюда мусор забирают, а тогда вот тут и находилась «ангельская колыбель», а вход в больницу был вон там, рядом, – она указала зонтом. – «Скорые» заезжали в переулок, пока не соорудили новый вход, побольше, и парковку на Франт-стрит… – Джейн помолчала. – Первое в стране безопасное место, где мамаши, оказавшиеся в тяжелой ситуации, могли без страха оставить своих младенцев. Если у ребенка не находили следов жестокого обращения, в полицию не обращались, подкидыш уходил на усыновление… – Бывшая медсестра пристально вглядывалась в Энджи в свете тусклых ламп, словно что-то ища. – А почему ваша подруга заинтересовалась этим случаем? Энджи переступила с ноги на ногу, чувствуя, что эта много повидавшая на своем веку женщина догадывается об истинной причине ее расспросов, но она не была готова признаться, что это ее усадили в бэби-бокс в памятную ночь восемьдесят шестого года. Набрав побольше воздуху, она ответила: – Это ее нашли тогда в «ангельской колыбели». Моя подруга всего две недели назад узнала, что ее удочерили. Она всю жизнь считала себя кем-то совсем другим и теперь жаждет как можно больше узнать о себе, о своих биологических родителях и почему она оказалась в бэби-боксе. Вы, конечно, знаете, что ванкуверская полиция пыталась расследовать этот случай, но не нашлось ни одной зацепки, и в конце концов дело было закрыто. – И подруга обратилась к вам, потому что вы работаете в полиции Виктории? – Ну, почти. У меня как раз образовалось немного свободного времени… Не по ее воле Энджи отстранили от работы после того, как она застрелила маньяка-убийцу Спенсера Аддамса по прозвищу Креститель. Неподчинение прямому приказу, нарушение протокола процедуры задержания, неоправданное применение силы, наглядное доказательство приступа неподконтрольной ярости и провал в памяти стали достаточным основанием отобрать у Энджи жетон и пистолет до окончания независимого расследования, вдобавок к начатому внутреннему разбирательству в ее, можно сказать, родном полицейском управлении. В худшем случае независимая комиссия признает ее действия незаконными, и тогда дело могут передать в прокуратуру. Впереди маячила вполне реальная перспектива обвинения в уголовном преступлении. Обиднее всего, что ее сняли с нового одиозного дела, вскрывшегося в ходе активных поисков Спенсера Аддамса, на которого вышла именно Энджи. Она кашлянула. – В общем, мой приезд сюда и наш разговор станут первым шагом моего собственного расследования, – Энджи улыбнулась медсестре. – Я нашла вашу фамилию в газетной статье от восемьдесят шестого года. Сейчас газеты оцифровывают, вот я и нашла. На момент инцидента с «ангельской колыбелью» Интернет был еще в зачаточном состоянии, поэтому в Сети мало сведений. Конечно, газеты можно найти в городской библиотеке в отделе микрофильмов, но вот материалы дела, к сожалению, уже уничтожены – по прошествии определенного срока вещдоки утилизируются. Поэтому все, что вы сможете рассказать о той ночи и собственно «ангельской колыбели», крайне ценно. Дженни кивнула, не сводя испытующего взгляда с Энджи. – Концепция современных бэби-боксов берет начало от средневекового «колеса подкидышей», появившегося в Европе в двенадцатом веке. Католические монахини, стараясь как-то сократить число детоубийств, приспособили обычные бочонки с отверстиями сбоку, вставленные в стену монастыря. Матери, которые не могли, допустим, прокормить ребенка, получили возможность положить дитя в бочонок, повернуть отверстием внутрь, потянуть за шнур звонка и уйти незамеченными. Современные детские боксы работают по тому же принципу. Мать, не имеющая возможности или желания заботиться о ребенке, вместо того чтобы бросить его умирать, может анонимно положить младенца в кроватку за надежные, с электронным управлением, дверцы. Бэби-бокс находится в наружной стене отделения неотложной помощи… – Но я читала, что первую «ангельскую колыбель» закрыли? – Да, из-за юридических неувязок, – старая медсестра отступила к самой стене – дождь полил стеной. Поднявшийся ветер резкими порывами задувал в переулок. – Через четыре месяца после того, как заработал бэби-бокс, туда положили здорового младенца мужского пола всего нескольких часов от роду. Этот случай привлек внимание международных СМИ и Всемирной организации здравоохранения. Специалисты ВОЗ выступили с заявлением, что бэби-боксы нарушают права детей знать историю своей семьи и возможные наследственные заболевания. Я-то эту точку зрения не разделяю, – сказала Дженни. – У ребенка в первую очередь есть право на жизнь, а прочее уже по обстоятельствам. Сами посудите, какая польза от истории семьи, если тебя выбросили умирать в мусорный бак? – Дженни со вздохом покачала головой. – Тем не менее протест ВОЗ напомнил об отсутствии законодательного регулирования деятельности бэби-боксов в Британской Колумбии, и в восемьдесят восьмом «ангельскую колыбель» закрыли. – Но сейчас при больнице работает новый бэби-бокс, со стороны Франт-стрит? – напомнила Энджи. – Да, но программу возобновили только в 2010-м! Потребовалась недюжинная настойчивость, изобретательность и взаимодействие с правительством и другими заинтересованными организациями, чтобы этого добиться, – вздохнула Дженни. – С точки зрения закона вопрос бэби-боксов до сих пор не урегулирован до конца, поэтому наша местная программа работает в рамках действующего законодательства, по которому оставление ребенка является уголовным преступлением. Правда, полиция и генеральный прокурор наконец согласились не преследовать мамаш, если у ребенка нет следов жестокого обращения. Сотрудники больницы тоже не обязаны теперь сообщать о факте появления подкидыша в бэби-боксе или устанавливать личность матери, даже если биологическая мамаша анонимно лежит у нас несколько дней после родов, при условии, что новорожденный был оставлен в безопасном месте… – Дженни взглянула Энджи в глаза: – Но малютка, которую нашли в восемьдесят шестом, никак не была новорожденной. Дженни надолго замолчала, и сказанное будто повисло в холодном воздухе. Ветер изменил направление, с воем проносясь по переулку и стряхивая с карниза холодные капли. – Хотите посмотреть новую колыбель? – предложила Дженни. – Я могу показать изнутри, как она работает. Я предупредила в больнице, они не против. – Спасибо, – отозвалась Энджи. Ее вовсе не тянуло в старую католическую больницу из страха перед неприятными воспоминаниями, но, с другой стороны, при виде «ангельской колыбели» что-нибудь может шевельнуться в памяти! За этим она сюда и приехала. Ей очень хотелось вспомнить больше, чем бессвязные картинки и отдельные эпизоды, не дававшие покоя. Они вышли на Франт-стрит, показавшуюся на редкость оживленной и шумной после пустого переулка. Начинались вечерние пробки. Шины скрипели на мокром асфальте. Машины сигналили. Автобусы, вздыхая, оставляли за собой белые клубы выхлопных газов, долго висевшие в холодном воздухе. Витрины сияли, хотя пелена дождя немного размывала яркость красок, а над магазинами, уходя в низкое облачное небо, высились жилые дома и офисные здания. Дженни Марсден провела Энджи мимо ряда «Скорых» перед отделением неотложной помощи, остановилась под навесом и снова отряхнула зонт. Рубиново-красный свет от вывески с красным крестом сообщал ее лицу некий потусторонний оттенок. – Вот новый бэби-бокс, – сказала она, закрыв зонт и кивая на стену. Сбоку от входа можно было видеть фреску – склоненная, будто в печали, женская голова с развевающимися волосами, подобными ангельскому крылу, – будто ангел ее защищал. Рядом с фреской, выведенные мягким курсивом, читались слова: «Ангельская колыбель Святого Петра», а ниже, на уровне пояса взрослого человека, находилась маленькая квадратная дверца в металлической раме, похожая на окошко со ставнями. – Дверка никогда не запирается, – произнесла Дженни. – Мамочка может открыть бокс, положить новорожденного в кроватку, а спустя тридцать секунд после того, как дверь снова закроется, в приемном покое раздается сигнал. Тогда медсестры подойдут и заберут оставленного ребенка. Энджи сглотнула. От уличной сырости ее пробирала дрожь. – Пойдемте, я покажу, как она устроена внутри. Медсестра провела Энджи через приемную и свернула в пахнущий чем-то медицинским коридор, где стояли пустые каталки. В стене на высоте примерно метра от пола были вделаны двойные дверцы. Напротив стояли четыре пластиковых стула. Дженни Марсден повернулась к своей спутнице и некоторое время молча разглядывала девушку в резком свете потолочных ламп. Энджи, в свою очередь, пристально смотрела на старую медсестру: густые волосы острижены в длинное каре, кожа сухая и тонкая, как бумага. Глубокие морщины вокруг рта и широко поставленных добрых карих глаз напоминали карту долгих лет сочувствия и печали. У Энджи мелькнула мысль, что это морщины человека, который не способен оставаться равнодушным к чужой боли. Она где-то слышала, что самоотверженность не способствует карьере медсестер – куда проще живется здоровым эгоистам, которые умеют отделять от себя работу и дистанцироваться от страданий пациентов. В полиции, кстати, то же самое: отзывчивые на этой работе не задерживаются, да и долголетием похвастаться не могут. Способность наступить на горло своему сердоболию – вопрос выживания. – Как, говорите, зовут вашу подругу? – невзначай спросила Дженни Марсден. – Я не говорила, – через силу улыбнулась Энджи. – Она пока предпочитает сохранять анонимность. Медсестра обдумывала ее слова. По коридору с каталкой пробежали два санитара. – Понимаю, – сказала она наконец и с заблестевшими глазами поспешила отвернуться к стене: – А это внутренние дверцы бокса… Энджи шагнула вперед и вгляделась. Внутри кабинка, выкрашенная в теплый фиолетовый тон, оказалась неожиданно просторной – одной высоты с коридором. Дверца в дальней стене вела на улицу. Посередине стояла чистая пластмассовая кроватка примерно три на четыре фута. Да, здесь вполне могла уместиться четырехлетняя девочка… Матрас в кроватке был накрыт мягкой белой фланелью, а в углу сидел желтый мишка в красном свитере с надписью «Больница Сент-Питерс». Глазки-бусинки плюшевого медведя пристально уставились на Энджи, и ей вдруг заложило уши от резкого звона при виде этих черных блестящих глазок. Ее бросило в жар, голову словно распирало изнутри. Энджи с трудом вздохнула, справляясь с настоящим цунами эмоций. – В восемьдесят шестом году «ангельская колыбель» почти не отличалась от этой, – тихо проговорила Дженни Марсден. – Мы все были в шоке, найдя там окровавленную, но при этом молчащую девочку. Такая красивая малютка – беленькая, а волосы темно-рыжие, но такое, знаете, драное розовое платьице с расползшимися кружевами… Мы не сомневались, что за ней сразу придут. Видно же было, что у ребенка есть семья, о ней явно заботились. Но никто не пришел и не позвонил, и ни тогда, ни потом к нам в больницу не доставили мамашу с травмами или ранами. Другие больницы в городе тоже не отметили подозрительных случаев. Загадка. Абсолютная тайна. – А расскажите… расскажите поподробнее о ребенке, – хрипло попросила Энджи. – Рот у нее был порезан чем-то острым – попало и верхней, и нижней губе. Из раны обильно текла кровь – весь матрац в кроватке пропитался и перед платья. Малютка судорожно, как спасательный круг, стискивала игрушечного мишку, которого мы сажаем в кроватку. Медвежонок, кстати, тоже был в крови. Девочка была в состоянии шока – серые глаза круглые и большие, как блюдца, и ни единого звука, как будто уже выкричала все, что могла, и давно находилась в таком состоянии… Энджи повернулась к замолчавшей медсестре. – Глаза такого же цвета, как у вас, – еле слышно сказала Дженни. Ее взгляд метнулся к шраму, пересекавшему слева губы Энджи. – И волосы такого же густого оттенка, цвета древесины бразильской вишни… Щекам Энджи стало горячо. – В статье, которую я прочла в Интернете, кроме этих деталей, почти ничего не было. – Полиция просила сохранить остальное в тайне. Сказали, это поможет расследованию. Мы отнеслись к просьбе очень серьезно – как я уже сказала, состояние малютки шокировало всех. Каждая из нас ждала ответов, и если не откровенничать с журналистами означало помочь полиции, мы выполнили это самым добросовестным образом. У Энджи защипало глаза. Ее удивляла столь эмоциональная реакция, но узнать, что тридцать лет назад люди не остались равнодушными к ее беде и желали получить те же ответы, которые она сейчас ищет… Это рождало в Энджи чувство сопричастности месту – и этой женщине, разделившей с ней частичку прошлого. Это давало ощущение корней, которые она не переставала искать с того дня, как признание отца стало для нее громом среди ясного неба. – Неразглашение информации, – понимающе отозвалась Энджи. – Но срок давности уже прошел: какие бы улики ни нашлись тогда в «ангельской колыбели», они давно уничтожены. Я утром наведалась в управление полиции Ванкувера, мне это подтвердили. Ни материалов дела, ни приобщенных вещдоков – ничего не сохранилось. Процедура сбора и хранения вещественных доказательств тоже претерпела кардинальные изменения: теперь у нас стало как во многих других странах – дела хранятся определенный срок, а затем подлежат уничтожению. Детективов, которые вели это расследование, уже нет в живых. Я договорилась встретиться с вдовой одного из них, но вряд ли я услышу что-нибудь важное. Дженни Марсден кивнула, покусывая нижнюю губу. – Может, вы помните, во сколько сработал сигнал из бэби-бокса? – подсказала Энджи. Версию Джозефа Паллорино она уже знала и теперь хотела послушать как можно больше свидетелей. – Около полуночи, – ответила старая медсестра, – когда сочельник сменился Рождеством. Потом сразу зазвонили колокола собора. Я была занята на сестринском посту, когда раздался сигнал. Мы неоднократно сталкивались с ложными тревогами – любопытствующие иногда открывали дверцу поглядеть, что там внутри, но в ту ночь вышло иначе, – Дженни смотрела на кроватку невидящим взглядом, будто заново переживая события тридцатилетней давности. – Я открываю створки, а там сидит малютка и смотрит на меня. Изо рта льется кровь, а ручонки вцепились в игрушечного мишку. Я… Это был настоящий шок, я никогда прежде ни с чем подобным не сталкивалась… – Дженни помолчала, справляясь с собой. – Должно быть, ее забрали откуда-то в большой спешке, она была одета совсем не по погоде и даже не обута, хотя туфельки у нее наверняка были – подошвы ножек оказались в очень даже хорошем состоянии. Правда, малютка была очень худенькая… – А дальше? – не выдержала Энджи. – Я закричала, прося помощи. Ко мне подбежали санитары и врачи из «Скорой». Мы отвезли девочку в операционную, остановили кровь, провели общий осмотр. Дежурный врач зашил ей порез на губах. Вызвали медсестру, обучавшуюся судебной медицине, чтобы она… гм… – Провела осмотр с целью выявления возможного изнасилования? – Ну, в общем, да – и сделала снимки, пока мы работали. Основная задача стояла стабилизировать общее состояние пациентки… Потом приехали полицейские, задавали вопросы, пригласили педиатра и социального работника. У малютки выявили признаки недоедания и дефицита витамина D – судя по всему, она мало бывала на солнце. Возраст определили где-то в районе четырех лет – ну там, по плотности и прорезыванию зубов, росту трубчатых костей, по эпифизарным пластинкам, по закрытию определенных зон роста – это все известные методики… Правда, для четырех лет девочка заметно отставала в росте и весе. Энджи чувствовала, что напряжение, как змея, навивает все новые кольца под ложечкой. – Значит, налицо были признаки запущенности и отсутствия должного ухода, – стараясь, чтобы не дрогнул голос, произнесла она. – Причем в течение длительного периода, если хотите мое мнение. Не исключено, что и в течение всей жизни. Энджи медленно набрала в грудь воздуха и спросила: – А что там с признаками изнасилования? – Явных следов проникновения не было – анальных или вагинальных разрывов, характерных следов в паховой области, но это не всегда означает, что… – Дженни кашлянула и полезла в карман за платком. – На теле девочки были синяки – и старые, и свежие. Некоторые на внутренней стороне бедер. На рентгене врач заметила костную мозоль на левой лучевой кости – ручку ей явно не складывали, кость срасталась сама… – медсестра высморкалась. – Простите. У каждого медработника есть такой случай, что и рад бы забыть, да не получается… У меня вот этот. – Я знаю, – быстро сказала Энджи. – В Виктории я работаю в отделе расследований преступлений на сексуальной почве и неоднократно видела детей, беззащитных перед насилием или страдающих в отсутствие должного ухода со стороны взрослых. Энджи знала, что это такое, каждой молекулой своего существа, вот почему и стала полицейским. Вот почему расследовала преступления специфического рода. Вот отчего каждое утро вставала с постели и шла работать. Но даже в самых диких фантазиях ей не приходило в голову, что мотивация, двигавшее ею жгучее желание справедливости для жертв сексуального насилия могли сформироваться и подпитываться подавленной детской психологической травмой, жизнью, полной побоев и насилия, которую она вела, пока однажды зимней ночью ее не нашли в «ангельской колыбели» ванкуверской больницы. Прошлое, которого она не помнит.