Мэддокс закончил разговор с тяжелым сердцем и снова взглянул на часы: надо позвонить Энджи. Как-то у нее прошла встреча с медсестрой из Сент-Питерс? Он начал набирать Паллорино, когда больничные двери разъехались, и вошел Хольгерсен, весь блестящий от дождя, с Джеком-О под мышкой. – Сарж! – начал он, размашистой походкой спеша к Мэддоксу. – Нам нужно срочно двигать в управление – адвокат Зайны предлагает сделку. Зайна согласна кое-что рассказать о штрихкодовых! Глава 3 Энджи смотрела вслед Дженни Марсден, исчезающей в тумане и вечерней мгле, и думала, что старая медсестра права – тайна держит человека в плену. Тайна обладает немалой силой, коль скоро ее раскрытие угрожает положению и связям человека. Тайна прошлого Энджи выставляла ее жертвой, и от этого опускались руки, потому что копы – и в ее отделе расследований сексуальных преступлений, и в убойном, куда она мечтала перейти, – обладают превосходным чутьем на свежую кровь и незатянувшиеся раны. Как стая волков, они готовы наброситься на слабое звено в своей цепочке и покончить с ним – первобытный инстинкт выживания, ибо стая ровно настолько сильна и быстра, как ее слабейший представитель. А без своей стаи копу не выжить. С нелегким существованием единственной женщины в отделе Энджи справлялась просто: если кто-то угрожал или задирал ее, она сразу била кулаком в нос (это эффективно сдерживало женоненавистников вроде Харви Лео). Но как раз поэтому она и не горела желанием делать свой очень личный секрет всеобщим достоянием. Служебное расследование по факту применения чрезмерной силы еще не завершено, и Энджи меньше всего хотелось прослыть воплощением полицейской жестокости: в родном управлении и пальцем не пошевельнут, чтобы ей помочь. Полиция Виктории и без того не знает, как обелить свою репутацию после скандальной утечки в СМИ секретной информации по делу Спенсера Аддамса. Дженни Марсден скрылась за углом, и Энджи побрела по мощеному переулку, задержавшись перед тускло освещенным служебным входом. Закрыв глаза, она вдохнула запах дождя, впитывая звуки города и стараясь мысленно перенестись на тридцать два года назад, чтобы вспомнить, что случилось перед тем, как ее посадили в бэби-бокс. Туман и дождевая влага окутывали ее плащом. От мокрых булыжников поднимался своеобразный металлический запах, ассоциировавшийся у Энджи с падавшим снегом. Но память молчала. Тогда Энджи поднялась по ступенькам собора и потянула на себя тяжелую деревянную дверь. Внутри собор был огромен и величествен. Мигали свечи, тянясь маленькими золотыми язычками к витражам и густым теням под сводами. Над алтарем распятый Иисус поник головой в терновом венце с длинными острыми шипами; руки и ноги пригвождены к кресту. Энджи напрягала память, силясь услышать чудесное меццо-сопрано, выводившее «Аве, Мария» в тот роковой сочельник, – тот самый гимн, который пела, раскачиваясь на стуле, ее потерявшая рассудок приемная мать в психиатрической лечебнице Маунт-Сент-Агнес. От этого пения у Энджи пробудились непонятные мрачные воспоминания, дремавшие в самой глубине души. Она начала повторять про себя: «Аве, Мария, грация плена, доминус текум…», но в ушах эхом отдавались странные польские слова: «Утекай, утекай! Вскакуй до шродка, шибко! Шеди тихо! (Убегай, убегай! Забирайся сюда! Сиди тихо!)» Голос был женский. Значит, какая-то женщина кричала ей, маленькой, забираться в «ангельскую колыбель» и сидеть как мышка, чтоб ни звука? Энджи вспомнился рассказ приемного отца, Джозефа Паллорино: – На портрете, который мы с твоей матерью увидели в газетах, ты казалась копией нашей четырехлетней Энджи, погибшей в Италии в восемьдесят четвертом году. Такие же темно-рыжие волосики, тот же возраст, а главное, ее – в смысле, тебя – нашли у собора, в котором пела твоя мать, почувствовавшая в молитве некую связь с тобой. Она была убеждена, что это ты, что тебя вернули под Рождество, как Божественного младенца в яслях. Твоя мать увидела в этом знак свыше и сразу поверила, что ангелы принесли нашу Энджи обратно, и мы должны сделать все, чтобы удочерить тебя и с полным правом привести домой… Энджи передернуло. Приемные родители ничтоже сумняшеся вставили ее в пустоту, образовавшуюся после гибели ребенка, заменив прежнюю Энджи на новую, из бэби-бокса. Они даже назвали ее так же и позволили считать, что она и есть их дочка, а шрам на лице остался от злосчастной итальянской аварии. Вот это так кризис самоидентичности… Выйдя из собора, Энджи направилась к Франт-стрит, куда манили ярко освещенные витрины. Каблуки сапог гулко стучали по булыжникам, и от этого звука делалось холодно и пусто. В душе рождалось ощущение обреченности, неминуемого поражения. Ей никогда не узнать правды. Раз материалы дела уничтожены за давностью лет, а детективов нет в живых, возможность провести собственное расследование превращалась в мираж. Остановившись у нового входа в больницу, Энджи снова обратила внимание на «Старбакс» через дорогу. Некоторое время она сквозь пелену дождя вглядывалась в окна кафе, затем обвела взглядом верхние этажи и соседние заведения. В оцифрованной газетной статье были фотографии, сделанные вскоре после перестрелки у больницы. Полиция оцепила собор, и свидетели вместе с кучкой зевак собрались на противоположной стороне улицы – правда, тогда там еще не было «Старбакса». Спасаясь от дождя, Энджи встала к стене, вынула новый смартфон, купленный после того, как рабочий телефон пришлось сдать вместе с жетоном и пистолетом, – и открыла закладку с оцифрованными газетами. Ага, вот и фотографии. Человек двадцать в теплых куртках и шапках стоят под густым снегопадом в ярком свете прожекторов съемочной группы местных теленовостей, а поперек натянута желтая лента, означающая границу оцепления. В кадр попали и полицейские, и розовая неоновая вывеска: «Розовая жемчужина». Энджи подняла глаза. Давно ли здесь «Старбакс» вместо ресторана? Что еще было в этом помещении после закрытия «Розовой жемчужины»? Это можно выяснить в следующий приезд в департаменте городского развития и лицензирования коммерческой деятельности, но спросить тоже можно… К тому же она с удовольствием выпила бы горячего сладкого кофе. Натянув капюшон, Энджи вышла под дождь и пересекла Франт-стрит. В этот вечерний час в «Старбаксе» было малолюдно: одинокий посетитель с ноутбуком сидел у дальней стены, и две женщины – как показалось Энджи, медсестры из больницы – вели разговор, устроившись в креслах в углу. Тихо играла музыка – что-то из лирического джаза. Энджи заказала капучино и брауни. У девушки за прилавком было кольцо в носу, металлический штырек в верхней части уха и татуировка в виде большой паутины на толстой шее. Ячейки паутины напоминали чулок в сеточку, едва не лопающийся на толстом белом бедре. Готовый костюм для «Шоу ужасов Рокки Хоррора»… Энджи подошла к концу стойки, где молодой бариста делал ей кофе, и спросила: – А вы не знаете, давно тут «Старбакс»? Бариста задумался, гримасничая от усилий. – Года четыре или пять, – он повернулся к татуированной коллеге: – Мартина, не знаешь, сколько это кафе работает? Девушка покачала головой без малейшего интереса. – У нас трубу прорывало полгода назад, – продолжал бариста, сосредоточенно взбивая в чашке пену. – Пришлось все ремонтировать, поэтому выглядит как новенькое. – А что здесь было до «Старбакса»? Молодой человек взглянул на нее: – Китайский ресторан, чуть не с самой постройки дома. – Он улыбнулся: – Я почему знаю – бывший хозяин, старичок китаец, живет над нами. – А как его зовут? – сразу спросила Энджи. – Мартина, как старикана из прежней забегаловки зовут, не помнишь? – Кен Линг… Или Ли, как-то так. – Мартина вытерла руки о фартук, взяла металлическую кружку и начала ополаскивать в раковине. Бариста подал Энджи чашку капучино. – Он каждый день спускается в районе двух, газетку полистать. Всегда берет зеленый чай с молоком и садится вон там, если не занято. – Значит, завтра он тоже будет? Бариста фыркнул. – Ну, если ничего не произойдет… По этому китайцу можно часы сверять. Окрыленная новой надеждой, Энджи взяла кофе и брауни и отошла к окну на Франт-стрит. Присев на высокий стул, она пригубила капучино, всматриваясь в фотографию в смартфоне. Если старый китаец работал здесь в восемьдесят шестом или знает тех, кто работал, у нее будет первый свидетель. Хоть есть с чего начинать. Завтра утром она поедет к вдове старого детектива в Норт-Шор, а к двум вернется сюда, чтобы застать бывшего владельца «Розовой жемчужины». В крайнем случае в городском архиве наверняка найдутся его имя и адрес… Или можно подняться на второй этаж и звонить во все квартиры, спрашивая Кена Ли… Воспряв духом, Энджи откусила половину брауни и, жуя, набрала Мэддокса. Наслаждаясь вкусом шоколада, она слушала гудки в трубке, но включился автоответчик. Энджи сбросила звонок и с трудом проглотила кусок враз пересохшим горлом. Мэддокс сейчас занят делом девушек со штрихкодами, ее делом!.. Это Паллорино с Мэддоксом, идя по следу «Крестителя», обнаружили и спасли шесть юных девушек со странными татуировками. Энджи стало обидно до слез. Она спасла Мэддоксу жизнь, а он теперь работает над самым резонансным и одиозным расследованием в истории Виктории – без нее! Дело, без сомнения, будет стремительно разрастаться, когда начнут выявляться связи за границей, а ей остается лишь наблюдать со стороны, гадая, когда-то она сможет вернуться в полицию и сможет ли вообще. Паллорино взяла чашку и начала мелкими глотками пить капучино, рассматривая огромную каменную больницу через собственное отражение в стекле. Потемневшая от дождя, угнездившаяся рядом с довольно зловещим готическим собором, больница Сент-Питерс навевала какие-то диккенсовские ассоциации, словно старинный особняк с галереями, переходами, леденящими драмами и тайнами. Здесь ее когда-то оставили. Отсюда началась ее новая жизнь в качестве Энджи Паллорино. На этом месте с грифельной доски ее детства были начисто стерты ранние воспоминания… Снаружи дождь превратился в снег, поваливший густыми хлопьями, которые плавно летели к земле большими невесомыми серебристыми листьями и укрывали крыши припаркованных машин и холодную мостовую. Странное, неправдоподобное ощущение посетило ее, словно оказавшуюся на стыке двух личностей – неизвестной малютки и Энджи Паллорино. Вместе с чувством нереальности пришел страх, будто прорастая из глубокого подвала души, из ее похороненного прошлого, ощупью пробираясь в настоящее. Энджи решительно подавила этот страх: ей остается только идти вперед. А для этого предстоит сперва вернуться на тридцать лет назад. Глава 4 Среда, 3 января Энджи проехала через висячий мост Лайонс-Гейт. Дворники скрипели, очищая стекло от слоя влаги, – моросил зимний дождь. В полдвенадцатого утра машин было сравнительно немного. Внизу отливали металлом воды залива Беррард. Слева, у пляжей Китсилано и Спаниш-банкс, больше десятка грузовых судов стояли в тумане, ожидая возможности войти в порт – ванкуверские грузчики бастовали уже вторую неделю. Справа, почти неразличимый в такую погоду, угадывался белоснежный американский вулкан Бейкер, зато впереди, на другом берегу залива, четко вырисовывались лесистые склоны Норд-Шор – лучи солнечного света иногда пробивались сквозь облака, плывшие над зеленым морем. Снежные шапки гор сверкали идеальной белизной. Вдова ванкуверского детектива Арнольда Войта жила у своей дочери на склоне одной из этих гор. Войту в восемьдесят шестом поручили расследовать дело «ангельской колыбели». Под тихую музыку на волне «Си-би-си» Энджи в прокатном «Ниссане Альмера» свернула на Марин-драйв. Служебную «Краун Вик», в числе прочего, тоже пришлось сдать, при этом Энджи обязали каждый рабочий день отзваниваться в управление – ей ведь продолжали платить по прежней ставке. «Отстранение – это тебе не отпуск», – подчеркнул сержант Мэтью Веддер. Она с волнением думала о выводах независимой комиссии, решение которой не только может перечеркнуть ей карьеру, но и упечь под суд. Энджи Паллорино, коп до мозга костей, боялась даже представить, каково будет превратиться в обвиняемую. Чтобы отвлечься, она нажала на «иконку» хэндс-фри на контрольной панели и снова набрала Мэддокса – пока только он знал о том, что Энджи когда-то нашли в ванкуверском бэби-боксе. Ей хотелось поделиться тем, что она узнала от медсестры. Вчера Энджи звонила ему из гостиницы, но всякий раз попадала на автоответчик. Не прозвонив и сигнала, телефон сразу переключился на голосовую почту. Энджи ехала по Марин-драйв, слушая записанное приветствие Мэддокса. Остановившись на красный свет, она начала надиктовывать сообщение: – Мэддокс, это я. Слушай, позвони мне! Я еду к вдове Войта в Норт-Шор. Ванкуверская полиция освобождала архивные помещения и уже уничтожила старые вещдоки… Энджи закончила звонок с тягостным чувством. Ей не хватало Мэддокса, и от этого становилось не по себе. Она не желает по кому-то тосковать, не нужно ей никаких привязанностей! Пальцы крепче сжали руль. Увидев на светофоре зеленый, Энджи нажала на газ. Вечером они в любом случае увидятся – Мэддокс заказал столик в «Голове короля» по случаю ее «дня рождения». Фарс условного праздника стал положительно нестерпимым после того, как Энджи увидела бэби-бокс. Ведь на самом деле никто не знает, когда она родилась и у кого! Супруги Паллорино просто ткнули пальцем в календарь – им, видишь ли, показалось, что начало ее новой жизни должно примерно совпадать с началом года, но третье января уже чуточку отстоит от новогодних праздников, значит, у девочки будет свой «особый» день… Энджи свернула налево, в Лонсдейл, невольно думая о своих приемных родителях. Она с Мириам и Джозефом Паллорино жили тут, в Норд-Шор, до окончания процедуры удочерения. Отец рассказал, что социальный работник и детский психолог наведывались по нескольку раз в неделю, а речевой терапевт заново учила Энджи говорить и занималась с ней английским. К тому времени взрослые начали подозревать – либо малютка росла в иной языковой среде, либо до нее никому не было дела. «Утекай, утекай! Вскакуй до шродка, шибко! Шеди тихо!» Энджи откуда-то знала смысл застрявших в памяти слов: «Беги, беги! Забирайся сюда, внутрь!» Теперь она не сомневалась, что в детстве понимала по-польски и что голос, в панике заклинавший ее сидеть тихо, принадлежал матери или женщине, заботившейся о ней как мать. Дорога пошла в гору. После поворота Энджи сбросила скорость и сверила адрес на столбе, отмечавшем начало крутой аллеи. Да, вдова Арнольда Войта живет здесь. Энджи подъехала к большому бревенчатому дому, выкрашенному бледно-серой краской, и остановилась у гаража. Охваченная волнением и ожиданием, она глядела на дом. Сейчас она лично встретится с женой полицейского, который занимался поисками ее родных три десятилетия назад. Глава 5 – Входите, пожалуйста, я Шэрон Фаррадей, мама вас ждет! – Дверь открыла хрупкая брюнетка с небрежным понитейлом, который, однако, украшал обладательницу: выбивающиеся вьющиеся пряди красиво обрамляли лицо. – Проходите к ней сюда.