Пожалуй, последняя фраза была лишней. Но что сказано, то сказано. Само как-то сказалось… – Лев Давыдович Махно не любил, – Фрунзе по-прежнему смотрел прямо на Кравцова. – Не доверял, и, наверное, не напрасно. Махно – не наш. Крестьянский вождь, остальное – от лукавого. Назовись он хоть социал-демократом, хоть трудовиком[9], а все равно не с нами он был. Хотя до времени и не против нас. – Да, – согласился Кравцов с очевидным. – Так и есть, но вы спросили, каким он был. Я попытался ответить. – Вызывал симпатию? – пыхнул трубкой Фрунзе. – Скорее располагал к себе. – А говорят, бандит… – Сам никогда, – покачал головой Кравцов и, затушив окурок, все-таки взял с тарелки бутерброд. Колбаса пахла чесноком. И от этого запаха рот Кравцова непроизвольно наполнился слюной. «Прямо как собака Павлова…» – Он был человек чести, – сказал бывший командарм, возвращая Фрунзе твердый взгляд. – За разбой, насилие расстреливал. Уважительно относился к женщинам, не был антисемитом… Много у нас таких командиров? – Опасные вещи говорите, товарищ Кравцов, – усмехнулся чем-то, несомненно, довольный командующий. – Ну, вам как бывшему покойнику пока можно. Однако в дальнейшем я бы на вашем месте воздержался. Да и сейчас. Со мной – одно дело, а… гм… с кем-нибудь другим – не советовал бы. – Понимаю, – кивнул Кравцов и откусил приличный кусок хлеба с колбасой, лишая себя возможности продолжать разговор. – Я читал ваши «сочинения», – Фрунзе не возмутился и продолжал говорить как ни в чем не бывало. – Весьма занимательные, надо сказать, обзоры. Содержательные и написаны хорошо. Но вам, Максим Давыдович, не помешало бы подучиться… Как смотрите, товарищ Кравцов, если мы вас в Академию РККА пошлем, в Москву? «В Москву?» Перед глазами сразу же встало лицо Рашели. Она смотрела на него, словно бы спрашивая с укоризной, и ты еще сомневаешься? – Согласен, – прожевав кусок, ответил бывший командарм. – Ну, вот и отлично! – еще шире улыбнулся Фрунзе. – Тогда вы, товарищ Кравцов, едете со мной. Я как раз в Москву… А вернетесь после учебы, лично буду рекомендовать вас на корпус. Лады? 3 Москва встретила дождем, вернее, грозой. Пока грохотал гром и молнии гвоздили темный город, Максим Давыдович оставался в бронепоезде Фрунзе. Сам командующий уехал буквально за несколько минут до того, как хлынул ливень. Его ждал известный своей педантичностью Троцкий, и Фрунзе счел за лучшее не входить с предреввоенсовета Республики в конфликт по пустякам. Любит точность, будет ему «швейцария»! А Кравцов задержался, предпочтя плотный завтрак в поезде командующего путешествию через полгорода на своих двоих, да еще и на голодный желудок. Ему спешить некуда, вот он и стоял в тамбуре пульмановского вагона, предназначенного для порученцев и штабных, курил и смотрел на льющуюся с грозных небес воду. Ему было о чем подумать. Как ни крути, с приездом в Москву для Кравцова опять начиналась «новая жизнь». Здесь, в столице, его ожидали встреча с Рашель и неопределенность судьбы. И то, и другое ощущалось как нечто накрепко вплетенное в саму основу его нынешнего бытия и как таковое с трудом постигалось – если было вообще возможно для охвата – быстрой и поверхностной по своей природе человеческой мыслью. «Экзистенциализм, однако…» Гроза выдохлась вдруг. Лениво упали на мокрую землю последние крупные капли, небо неожиданно очистилось, и солнечные лучи заставили засверкать мокрую листву липы, росшей совсем рядом с железнодорожными путями. Кравцов отбросил окурок, закинул за спину вещмешок, и, пожелав всем, кто оказался рядом, «счастливо оставаться», отправился искать Академию РККА. Впрочем, все оказалось куда сложнее, чем он мог себе вообразить. Начать с того, что Кравцов практически не знал Москвы. До революции побывать в Первопрестольной не сподобился, а во время Гражданской приезжал обычно не один и каждый раз как-то устраивался. Не то теперь. Кравцов лишь в самых общих чертах представлял, что Военная академия РККА находится где-то на Воздвиженке и что это «где-то» территориально примыкает к Александровскому саду, а значит и к Кремлю, в котором Макс Давыдович как раз бывал неоднократно. Предполагал он так же, что дорога туда от Брянского вокзала неблизкая, но и вообразить затруднялся, как намучается, выспрашивая у хмурых и немногочисленных прохожих дорогу через путаный лабиринт чужого города. Москва казалась пустоватой и обветшалой, но новая экономическая политика явно начинала приносить свои противоречивые плоды. Тут и там на выцветших стенах домов виднелись вывески, писанные по новой орфографии, когда на холстине, сделанные, что называется, на живую нитку, а когда и основательные – с претензией – деревянные, укрепленные на массивных железных костылях. В нижних этажах зданий – в полуподвалах и цокольных этажах – открылись уже какие-то лавочки, где торговали съестным и зеленью, кустарные мастерские и даже кафе. Увы, но заведения новоявленных буржуа, какими бы мелкими и неказистыми они ни казались, человеку, живущему на обычный строевой оклад командира батальона, были не по карману. Во всяком случае, человеку, не занимающему никакой приличной должности, а именно таким и являлся на данный момент Кравцов. Поймав себя на этой мысли, Максим Давыдович хмыкнул, пожал мысленно плечами и пошел дальше, поскольку проезд на трамвае оказался для него недостижимой роскошью. Попытка сесть на одно из этих погромыхивающих на плохо уложенных рельсах «чудовищ» закончилась выяснением неприятной истины: ездили москвичи не за деньги, а по годовым билетам и маршрутным карточкам, получить которые можно только в общественных организациях и учреждениях. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, извольте познакомиться с отрыжкой военного коммунизма! Но и это не все, хотя для Кравцова и того вполне достаточно. До десяти утра проезд, оказывается, разрешался лишь рабочим и служащим, следующим к месту работы, а куда «следовал» Максим Давыдович, никто не знал. Не было у него на этот случай правильно оформленной бумаги. Тем не менее до Академии он все-таки добрался. Однако на этом мытарства Кравцова не закончились. Нет, не так. Мытарства-то как раз завершились, но «одиссея» только началась. Кравцов вошел в вестибюль Академии РККА и остановился, размышляя над тем, что ему теперь следует предпринять. Здание, в котором ныне размещалась академия, в прошлой жизни являлось чем-то вроде охотничьего клуба. Во всяком случае, Макс Давыдович определенно что-то такое слышал еще в Одессе, да и декор фойе наводил на определенные размышления. С обеих сторон от пологой мраморной лестницы застыли с подносами в лапах – для визиток, по-видимому – чучела огромных медведей. В простенках между высокими окнами висели оленьи и кабаньи головы на дубовых и буковых щитах, рога маралов и лосей, оскалившие клыкастые пасти «посмертные маски» волков и рысей. По лестнице и через просторный вестибюль проходили военные в привычно разномастной форме, обмундированные кто лучше, кто хуже, точно так же, как и разнившиеся по возрасту – от совсем молодых до «старых», но никому из них до Кравцова дела не было. Пришел, значит надо. Стоит – его дело. Но тут Максиму Давыдовичу наконец улыбнулась удача. – Максим? Кравцов обернулся на голос. К нему через вестибюль шел высокий молодой командир с узким, отмеченным почти девичьим румянцем лицом и пронзительно голубыми глазами. – Кравцов! А говорили, погиб ты! – Здравствуй, Юра! – Кравцов шагнул навстречу Саблину и от души обнял старого друга. Впрочем, если мерить обычными мерками, какой ему Саблин друг?! Так, приятель. Может, сослуживец. Они и знакомы-то были всего ничего. Но тот год – с весны восемнадцатого по лето девятнадцатого – казался теперь длинным как жизнь. И случилось тогда с ними на Украине много такого, что с иным кем и за всю-то жизнь не произойдет. – Два! – ткнул Кравцов пальцем в ордена Красного Знамени на груди Саблина. – Когда успел второй получить? Где? – В Крыму, – коротко объяснил бывший комбриг, имея в виду и время и место. – Мы с комиссаром моим, Мехлисом… Не знаю, ты с Левой Мехлисом знаком или нет? – Мехлис? – переспросил Кравцов, пытаясь вспомнить. Фамилия была ему знакома, но подробности в памяти не всплывали. – Комиссар? Комиссар чего? – Сорок шестой дивизии. – Так ты уже начдив! – поднял бровь Кравцов. – Был начдивом, – махнул рукой Саблин. – Сейчас мы все только слушатели. Вон Гай кавкорпус в бой водил, а тоже сидит как миленький и сочинения о роли гоплитов в Пелопонесской войне пишет. А с Мехлисом мы всего-навсего цепи поднимали. Сам понимаешь, обычное дело под пулеметами… Постой! – встрепенулся Саблин. – А ты здесь как? – Да, вот учиться послали… И завертелись жернова пока еще не истории, а военно-партийной бюрократической машины, но «E pur si muove!», как говорится. И все-таки она вертится! «Ну, где-то так и есть…» Саблин, ухвативший буквально с первых слов рассказа суть возникшей проблемы, взял Кравцова «на буксир» и поволок по инстанциям. Тем более что Кравцов, как выяснилось, «что дите малое», а москвичи… «Ну, что я тебе буду рассказывать о москвичах, если ты петербуржец!» – Уж не знаю, право, где тебя, Макс, носило, но дороги от Брянского вокзала до центра, если через мост, минут десять-пятнадцать, никак не более. И в трамвае, голубь мой, проезд за деньги разрешен. Дорого, конечно, но не смертельно, хотя до десяти часов утра, и в самом деле, не актуально… Перво-наперво они отправились к военному коменданту города, поскольку Кравцов пока был в Москве никто, и только комендант мог сделать его «кем-то». А комендантом, на удачу, оказался снова же земляк с Украины – комбриг из 58-й дивизии Петр Пахомович Ткалун. Знакомство, разумеется, шапочное, но все-таки знакомство. – Кравцов… – наморщил высокий лоб Ткалун. – Постой, постой! Максим Кравцов? Командарм-восемь?! Так ты живой, получается?! – А живым, Петр Пахомович, – тут же вставил попыхивающий трубочкой Саблин, – есть, пить надо. И крышу над головой, потому что так есть хочется, аж переночевать негде! – Сделаем, – улыбнулся Ткалун. – Как землячку не порадеть! Но в результате Кравцов получил все то же самое, что получил бы на его месте любой другой военный, приехавший на учебу в Москву. Тот же черный пайковый хлеб, те же талоны на питание… и та же маршрутная карточка для проезда на трамвае да несколько билетов в Большой и Художественный театры. Последнее обстоятельство неожиданно показалось Максу весьма и весьма соблазнительным. Но вот жилье бывший командарм, вполне возможно, получил чуть лучшее, чем многие другие. – А давай его к нам, во Вторую военную гостиницу, – предложил Саблин. – У меня как раз сосед съехал. – К Никитским воротам, что ли? – нахмурился Ткалун. – Так у вас же там жить невозможно. В прошлую зиму, говорят, не только мебель, но и паркет в печках пожгли. – Так точно, ваше благородие! – сверкнул голубизной глаз Саблин. – Как есть пожгли, басурмане! И обои со стен ободрали и сожгли. Варвары-с! – Ну и? – Ткалун в отличие от Саблина был занятым по службе человеком и тратить дорогое казенное время на глупости не желал. – Отремонтировали в июле, – кисло «закруглил» тему шутник, и, получив все необходимые бумаги, Кравцов и Саблин отправились на Бульварное кольцо. Двухэтажное здание бывшей третьеразрядной гостиницы размещалось на небольшой площади около Никитских ворот. Место показалось Кравцову смутно знакомым, но опять, как и во многих других случаях, чувство это было сродни дежавю. Ничего определенного, лишь смутный образ, словно птица, летящая сквозь клубящийся туман. Видел как-то Кравцов такой пролет чайки сквозь затопивший Эдинбург вечерний туман… «Эдинбург?! Какой, к бесу, Эдинбург?! Я же и не был там… никогда». И такое уже тоже случалось. Вдруг всплывало в памяти что-то «совсем не то», и что с этим делать, Кравцов совершенно не представлял. Он предполагал, впрочем, что подобные странности – суть манифестации некоего системного расстройства психики, но сообщать об этом кому бы то ни было не собирался. Он совершенно не хотел возвращаться в разряд увечных. А посему… «Перетрем! – твердо решил Кравцов, обозревая окрестности своего нового местопребывания. – А муку съедим!» По здравому размышлению, место могло показаться ему знакомым оттого, что живо напоминало события минувших лет. Война – она и в Москве война, как и в любом другом месте. От сгоревшего большого дома, выходившего фасадом на бульвар, остался только скелет. На стенах вокруг легко различимы выщерблины, оставленные пулями и осколками, а посередине площади высилась огромная куча битого камня… – Это еще с октябрьских боев осталось, – пояснил Саблин. – Тут в округе несколько зданий артиллерией разбили, вот камни и собрали. Есть мнение, памятник Кропоткину из них построить. «А, точно! – вспомнил Макс. – В феврале же умер князь Кропоткин!» Впрочем, в то время Кравцов все еще пребывал «по ту сторону Добра и Зла», но имя великого теоретика-анархиста напомнило ему еще одну причину, по которой сблизились он и Саблин тогда, в восемнадцатом. Саблин, как и Макс, происходил из бывших студентов, ставших офицерами военного времени, и к тому же состоял до недавнего времени в партии социалистов-революционеров. «Кругом бывшие, – пошутил тогда всегда веселый и легкий на шутку Юрий. – Хорошо еще, что не бывшие девушки…» А гостиницу на самом деле недавно отремонтировали, что по нынешним временам следовало полагать чудом. И комната – после долгого и нудного препирательства с комендантом – Кравцову досталась отменная. Просторная, с высоким венецианским окном, камином и свеженастеленным дощатым полом. Стены заново оклеены весёленькими бумажными обоями, а из мебели присутствовали просторный кожаный диван-софа, потертый, но как будто бы пригодный еще для сна и отдыха, стол, стул, тумбочка и роскошная деревянная вешалка. Мебель, надо полагать, привезли из какого-нибудь склада-распределителя, отобрав по списку-минимуму, но для Кравцова все это: и комната, и мебель – представлялись какой-то невероятной удачей, сродни божественному промыслу. – Ну, вот, – сказал, улыбаясь, Саблин и обвел комнату одним движением узкой «интеллигентской» кисти. – Владей, Макс! Полулюкс, даже женщину привести не стыдно. «Это да…» – неожиданно Кравцов почувствовал, что краснеет, ну или кровь в голову ударила, что с медицинской точки зрения в сущности одно и то же.