Своего, изученного мальчика уродовать нельзя, а чужого, незнакомого, получается, можно? Изученный доктором Зерновым Петя в этот момент взмахнул ладошкой, что-то вскрикнул, повернул вспотевшую голову. От него вкусно пахло мальчишкой — детским волнующим запахом, который с годами меняется на тяжелый потный дух. — Кирилла уже несколько дней нет дома — исчез вместе с документами. Но он недалеко, он следит за нами, а прятаться больше негде. В Москве очень дорогое жилье, мы сняли комнату на неделю, завтра она заканчивается. Глупо — и прописка у меня есть, и профессия, а затеряться в огромном городе не умею. Деньги заканчиваются, руки опускаются, идти к себе боюсь — там и украшения в сейфе, и шуба хорошая — можно продать. Я должна быть при Пете, иначе он украдет его из садика, из квартиры. Нужна такая работа, куда бы его пускали. На рынок с детьми берут — вы не знаете? Она вдруг горько заплакала, очень по-детски, хлюпая носом. Боясь потревожить Петю, Комбат глазами указал на салфетницу, но Алена Игоревна отыскала бумажные платочки в сумке и стала торопливо водить ими по лицу. Она видела, что сильный, уверенный папа Сережи Новикова сомневается в ее странной истории. Сомневается, потому что она и сама в нее с трудом верит. Умом принять такое непросто. Но сердцем, сердцем она чует беду. Страшную, липкую, тягучую опасность. Совсем не такую, что грызла душу, когда умирал первый муж. Тогда была безнадежность и обреченность. Здесь — страх пострадать от чужого безумия и непонимание, как выжить. Там, на родине, было ясно, что тело спасти уже нельзя. Но душе болезнь подарила время и успокоиться, и подвести итоги, и дать напутствия. Сейчас времени нет — надо спасаться. От опасности, которая столь же неопределенна, сколь велика. — Вы пять лет в городе — у вас не появилось подруг, знакомых? Ваших, только ваших, о которых он не знает? — Не появилось. На работе есть Маша, очень хорошая. Но Кирилл в курсе нашей дружбы. Да и дети у нее, трое — Ванька-семиклассник и десятилетние девочки-близнецы. — К моим друзьям пойдете? На время спрячетесь, потом подумаем. Рублев осторожно вынул из прижатого Петей кармана мобильник и набрал Андрюху Подберезского. Назвал адрес магазина, в кафетерии которого находился, попросил приехать поскорее. Алена уже не плакала, она свернула из салфетки кулечек и ловко складывала в него обломки подарочного автомобильчика. — Он проснется — обязательно спросит, а я соберу как-нибудь. — Бросьте заниматься глупостями — это одноразовая игрушка. Пока малыш спит, а мой друг едет — пойдите купите такую же — он протянул деньги. — Спасибо, хорошо, — учительница послушно взяла купюру и быстро ушла. Десять минут Комбат ждал спокойно, еще через пять поймал себя на том, что сильно волнуется. Еще через семь примчался Андрюха, и они вместе побежали в отдел игрушек. Продавщица помнила их компанию и любезно сообщила, что мама (так она определила Алену) после первой покупки больше не появлялась. Петька уже что-то пробормотал — он просыпался. Борис Иванович стоял посреди торгового зала с маленьким мальчиком на руках и чувствовал себя полным идиотом. — Хорошо, ты хоть фамилию ее знаешь — уговаривал Андрей, а пацан проснется, адрес назовет — сейчас дети все свои реквизиты наизусть шпарят. — Она мне не врала, Андрей. Не врала, и точка. Что-то случилось… * * * Если бы Борис Рублев мог почувствовать тот доводящий до тошноты страх, которым была пронизана Аленина жизнь в последние несколько месяцев, он поверил бы. Если не рассказу, то ощущениям. Но, к сожалению, Комбат не обладал даром телепатии. Умная, деликатная учительница была всего лишь женщиной, а значит, фантазеркой и актрисой. Тем более сам он был настроен по отношению к ней весьма романтически. Запутанная история про операцию на щенке, нелепые поиски элементов поведения доктора Франкенштейна в личности собственного супруга казались слегка преувеличенными. Комбату на ум пришло вычурное словечко «экзальтация», которым обычно характеризовались чуть более кисейные барышни, чем он подбирал для себя. Он решил, что после уточнения деталей, так сказать проведения рекогносцировки на местности, рассказ Алены Игоревны станет более стройным и приземленным. И вот — уточнять детали некому. Рассказчица исчезла вместе со своими домыслами. А подвергаемый риску похищения Петька остался при малознакомых дядях и китайской игрушке. Петька проснулся и сразу же поинтересовался не мамой, а машинкой. На время его отвлекли вновь купленным самосвалом. Двое крупных, спортивно сложенных мужчин озабоченно курили на крыльце, а ладный, не похожий ни на одного из них мальчик гонял вокруг их высоких армейских ботинок пластмассовый грузовичок. — Вообще-то, Боря, — неторопливо рассуждал Андрей, — если верить этим учительским байкам — первый ход сделан верно. Сам посуди: пацана у матери спереть, рук не окропив, — она до Интерпола дойдет. А если саму убрать на время — кто мальчишкой озаботится? Опять же — мама сбежала, так папа при сыночке остался. И увезти его может, и на лечение отправить — закон не возбраняет. Ждем, сейчас этот папаня из-за любого угла показаться может. Понимает ведь — Петя маленький, но не грудной, орать не будет. Всегда сказать можно, что маму в школу срочно вызвали, а он на смену явился. — Думаешь, нас пасли? А я не заметил! Маловероятно… Мы с тобой не первый день знакомы — я любую слежку кожей чувствую. Не пилась бы мне водка, разговор бы не клеился, если бы кто-то нас контролировал. Ты давай пробегись по подсобкам и туалетам, может, барышня без сознания где-то лежит. Милицию и охрану поднимать нельзя — пацана живо заберут и к отцу-благодетелю переправят. Если глупость какая-нибудь произошла — сами разберемся. — Под глупостью он имел в виду обморок, удар по голове в служебном помещении с целью отобрать кошелек, снять серьги или колечко. — А где мама? — звонкий Петькин голосок не был ни тревожным, ни испуганным. — Она бабушку одного двоечника в толпе увидела и побежала догонять, чтобы… — Знаю, чтобы дать совет, как правильно учиться! — Петька деловито перебил его, с урчанием объезжая тяжелый рифленый каблук берца. — Она всегда родителям слабых школьников всякие советы дает. А «двоечник» говорить нельзя, это обидное слово. Кто сегодня слабоват, завтра может подтянуться! — Да ты просто Сухомлинский! — присвистнул Рублев. — Неа, я Зернов, как папа. И мама тоже. А раньше были — Пацерка, это бусинка по-белорусски. Мы ведь раньше в Белоруссии жили… — Пацерка, почти пятерка… Хорошая фамилия для учительницы, правда? Комбат уже видел, что Подберезский возвращается ни с чем, виновато разводя руки в стороны. Ни в местах общего пользования, ни в открытых подсобках Алены не было. Не успел Подберезский рта открыть, как Рублев принял решение и поспешил его озвучить. — Догнала твоя мама эту бабусю и пошла с ней к слабому ученику помогать домашнее задание делать. А нас с дядей Андреем попросила за тобой присмотреть, в гости позвать, яичницей угостить. — Она яичницу ненавидит! И я не ем — щеки потом чешутся. Я рыбку жареную люблю! Горяченькую! — Купим, разогреем! — коротко заметил Андрей. Петьку ответ устроил, он заерзал на руках у Бориса, потом объяснил: — Поставьте меня на пол, я не маленький, сам пойду! «И то правда», — про себя заметил Рублев. Он был предельно собран и внимателен. В то, что из-за прилавка выскочит доктор Кирилл Зернов и схватит малыша, он не верил. Не того полета птица. Почти спиной к спине, не упуская из виду ни одного замешкавшегося, замедлившего шаг, они двигались к Андрюхиному автомобилю. Петя на удивление быстро уловил ритм шагов Комбата и семенил рядом, точно укладывая два своих шажка в один его. Со стоянки выехали быстро, разговор вели вполголоса. — У меня тут поблизости одна хорошая знакомая живет, к ней поедем, — уверенно заявил Подберезский. Рублев понимал, что такое решение — палка о двух концах. С одной стороны, мальчишка будет досмотрен, непутевой барышне Андрей не доверил бы ребенка. С другой — она в десанте не служила, интернациональный долг с оружием в руках не исполняла. Если пацана найдут — защитить не сможет. — Кто такая? — Комбат тянул время для принятия окончательного решения, пока они стояли на светофоре. Мигнет зеленый, колеса закрутятся — и двенадцать секунд до перекрестка. Надо сейчас решить — направо к ней или прямо — к нему, Борису Ивановичу Рублеву. — Вообще-то, одноклассница — случайно встретились на сайте. Знаешь, сейчас все там пасутся, odnoklassniki.ru называется? — Ты сам давно у нее пасешься? Она с детьми-то как? Умеет? — Нормально умеет, девчонка у нее десятилетняя. Мужа нет, вдова чеченская. Между прочим, и со «Стечкиным» дружит, и с «Макаровым» знакома. Галей зовут. Загорелся зеленый, Андрюха выжал сцепление и приподнял брови, слегка повернув лицо в сторону своего боевого командира. — К Гале, — скомандовал тот. Пока Подберезский ловко выруливал из пробок и нырял в знакомые подворотни, Рублев пристально вглядывался в поток машин. Нет, слежки точно не было. * * * Ира Волошко была самой обеспеченной ученицей в школе: могла себе позволить ездить на занятия на такси, заказывать на большой переменке пиццу из ресторана, складывать учебники в фирменную сумку от Гуччи. Она пользовалась такой дорогой косметикой и парфюмерией, что некоторые разбирающиеся в запахах учительницы чувствовали неловкость за собственный «массовый» парфюм. Ничему этому никто бы не удивился, учись Ира в элитной гимназии или частном пансионе. Но она была десятиклассницей обычной микрорайонной школы, наполненной детьми рядовых рабочих и служащих. Просто у нее неожиданно нашелся папа. До пятнадцати лет папы в их с мамой жизни не было совсем. Никакого. Ни воскресного, ни субботнего, ни одноразовых маминых поклонников. Потому что мама их не заводила. Она постоянно работала водителем троллейбуса. На сытую безбедную жизнь себе и дочери зарабатывала, жилье трехкомнатное имела в собственности, к мужчинам была абсолютно равнодушна. Иру родила в коротком незарегистрированном браке и от ее отца никогда ничего не ждала. Они прожили два года и мирно разбежались. Ни любви, ни ненависти эти люди друг к другу не испытывали — только скуку и взаимную усталость. До семи лет Ира жила у бабушки в деревне Ельники. Ирочка водилась в основном с соседскими мальчишками — играла в «кича», в догонялки, футболила мяч по пустырю. Иногда ее брали за грибами или на рыбалку — она не мешала, спокойно брела рядом с кем-нибудь, не замечая ни подосиновиков, ни поклевки. Иной раз Петька или Гришка задерживались у густого куста, расстегивали или приспускали штаны, расставляли ноги пошире и звонко поливали листья, ветки, траву пахучими струями. Ире тоже хотелось попробовать так, но бабушка объяснила, что ей полагается присаживаться «на корточки», потому что она все-таки девочка. К счастью, проследить, как внучка писает, бабушка не удосужилась — не бегать же с пятилетней кобылицей в нужник. Зато мальчишки от души хохотали, когда она, подняв на пузе футболку и опустив джинсы до колен, ловко направляла струйку на листья лопуха. — В платье половчей получится, а то под конец все равно намочишь колошины, — советовали пацаны. И она тренировалась над зловонной прорубью в крепком полу «куриного домика» на задворках. Если сильно потерпеть и потом быстро раздеться — получалось почти как у Петьки. А ноги помыть нетрудно, хуже, если носки или гольфы замочишь. Незаметно взять у бабки мыло и так же тайно вернуть его на место было непросто. Но и здесь она справлялась. Обидно, что с наступлением осени «тренировки» приходилось прекращать — застирывать и сушить колготки было слишком заметно, а ходить в мокрых — неприятно. Так что зимой она, как и бабушка, пользовалась ведром и для крупных, и для мелких делишек. Между прочим, старушка утверждала, что и Петька с Гришкой так делают, и даже взрослые дяденьки. Переезжать из деревни в Москву Ирочка не хотела. В школе ей не понравилось. Во-первых, все дети, кроме нее, декламировали стихи, пели песни, умели лепить и рисовать. Некоторые даже знали буквы и могли читать. Учительница не ругала отстающих, но мама вечно была недовольна. Тогда-то впервые Ира узнала, что она — безотцовщина. Спросила у учительницы, но та успокоила ее: «безотцовщин» в классе целых пять, а к концу выпуска станет шесть или семь. — Откуда вы знаете? — грустно поинтересовалась угловатая, коротко стриженная Ирочка. — Из опыта работы, — так же грустно ответила не очень женственная, с мужской прической учительница. А про себя добавила, что и сама она, и ее сынок — тоже полусироты. — А я умею писать, как мальчик, стоя! — похвасталась неуспешная ученица, чтобы добавить уверенности и себе, и собеседнице. — А вы? — Как мальчик? — учительница прикусила губу, чтобы не расхохотаться. Ее восьмилетний сын как раз плохо это умел и совсем не желал учиться. — Нет, как мальчик, то есть как дядя, я не могу, только как тетенька. И ты уже переучивайся, пора. Начинай отращивать косички, ногти покрась, если хочешь… В младших классах Ире повезло — ей досталась очень добрая и умная наставница, почти реабилитировавшая ее после оголтелой деревенской вольницы. Хорошо бы, не только Ирочка, но и мама прислушалась к советам педагога… С мамой Ире было скучно. Они редко беседовали, никуда не ходили вместе, кроме магазинов и поликлиники. Если бы не одноклассники, учебники и телевизор, девочка бы не знала, что бывает кино, зоопарк, музыкальные школы и спортивные секции. В их маленькой семье заботились только о еде, здоровье, деньгах. Даже к бабушке мама ездила, исключительно чтобы взять что-то с огорода, помочь продать излишки урожая, подремонтировать ветшающий дом. Ближайшие родственники практически не разговаривали между собой, не скучали, не испытывали тревог и волнений. Они жили, как живут птицы или пчелы, — трудились, чтобы питаться, питались, чтобы трудиться. Сравнение с птицами и пчелами Ира не сама придумала — его подсказала одна красивая девочка из их класса, живущая с ней на одной лестничной площадке. В самом начале первого школьного года эта девочка два раза приходила к ней в гости, просто так, поиграть. У нее были с собой сухари в мешочке и разрезанное пополам яблоко. Яблоко тогда Ира съела целиком и очень удивилась, что соседка обиделась. Теперь-то она знала, что надо было взять только одну из двух половинок. Знала, но все равно не очень понимала почему. В восьмом классе жизнь Иры Волошко круто изменилась. Во-первых, в школу пришла работать Она — Алена Игоревна. Такие красивые, добрые и умные женщины до этого встречались только в кино. А эта — живая, настоящая — стала их классным руководителем. Она подолгу разговаривала со всеми учениками и с ней проговорила целый час. Весь этот час у Иры ком стоял в горле. От старшей собеседницы так вкусно пахло, что вдыхать хотелось бесконечно. А руки — какие это были руки! Тонкие пальцы, узкие ногти, ни одного заусенца или трещинки. Во время беседы эти руки ласково трогали компьютерные кнопки, занося в специальный виртуальный журнал Ирочкины особые приметы. Да-да, особые, то есть отличительные, индивидуальные, только про нее и ни про кого больше. Оказалось, что отсутствие папы — особенность, неналичие подруг в классе и вне его — тоже. И безразличная занятая мама, и очень похожая на нее, только во всем деревенская бабушка. Даже мальчишки, Петька и Гришка, с которыми она виделась каждое лето, но зимой никогда не переписывалась, не общалась в «аське», не знала номеров телефонов. И то, что в классе были мальчики, с которыми она за много лет учебы не обмолвилась и словом. Девочки такие, кстати, тоже были… Красивая учительница целый рассказ про нее «настучала» в свой маленький компьютер. Потом дискотеку придумала провести и даже Ирочкиной маме звонила, чтобы обязательно дочку отправила на общеклассное мероприятие. Мама сильно удивилась звонку — разве она запрещает? Пусть идет дочка, если хочет. Обычно Ира не хотела — ей было лень: скучно и неинтересно. Но в этот раз пошла и весь вечер просидела рядом с классной, вдыхая ее духи и слушая голос. Неразвитое сознание восьмиклассницы Волошко сделало первое в жизни яркое открытие — один человек может быть небезразличен другому не только потому, что кормит или одевает, а просто так. Девочка не была знакома с такими тонкими понятиями, как привязанность, обаяние, искренность. В четырнадцать лет она познала их сразу, стихийно и сильно, на фоне просыпающихся гормональных всплесков. Учительница стала ее кумиром и фетишем одновременно. Ей хотелось так же пахнуть, выглядеть, говорить. Невольно, подсознательно она копировала тембр ее голоса, походку, жесты. Некоторые внимательные одноклассницы сразу заметили метаморфозы, случившиеся с заурядной безликой Ирой Волошко. И, будь они обусловлены желанием понравиться мальчишке из класса или двора, могла бы Ирочка быть бита. Но «виновника» ее чудесного преображения вычислить не удалось, поэтому ни одного синяка или тычка она не получила. Зато стала получать очень приличные отметки, сначала по информатике, потом и по другим предметам. Стабильная «троечница» за полгода переродилась в обнадеживающую «хорошистку». Учебники перестали казаться ей материалом для растопки бабушкиной печки: они стали источником общения с Ней, Аленой Игоревной. А в конце восьмого класса с Ирой случилось второе чудо — в ее жизни появился папа. Он, в отличие от любимой Алены, не стал ни эмоциональным потрясением, ни объектом для подражания. Дочка даже удивилась не очень сильно, когда однажды вечером за ужином мама объявила: — Батя твой звонил, зайти хочет. От бабушки Ира знала, что папа у нее был, «да весь вышел», то есть уехал работать на Север и денег не присылал. А мама не просила, ей своих хватало. Ирочка никогда не страдала от его отсутствия, не интересовалась, как он выглядел, что любил, чем занимался. Ей не было любопытно, почему папа сошелся с мамой, почему расстался. Она вообще о нем не думала. Даже то, что ее фамилия не совпадает с маминой и бабушкиной, казалось обычным делом, не вызывающим кривотолков. — И что мне с ним делать, про что говорить? — Ира просила совета скорее по привычке, чем искренне. Сценарий «дежурных» бесед прочно сидел в ее голове, навязанный сериалами. Надо спросить о здоровье, о работе, о повседневных привычках. Курит ли? Читает ли газеты? Какие передачи обычно смотрит? — Он откуда взялся? С Севера? — она сама не знала, зачем спросила. Вообще-то, было безразлично, где обитает незнакомый и неинтересный ей папа. Мама не знала ответа, она пояснила, что сегодня раздался телефонный звонок: некто представился Виктором Волошко и попросил разрешения увидеться с дочкой. — Голос вроде его, — мама тоже не выказывала ни волнения, ни любопытства. Единственное, что могло обозначить ее интерес, — она не переоделась в пестрый халат, а осталась в джинсах и свитере.