Я обвожу взглядом обледенелую дорогу. До ближайших домов далеко, они скрыты деревьями, и никто не вышел, чтобы узнать, в чем дело. Человек, называющий себя Бексом, с трудом поднимается на ноги. Я принимаю решение подыграть ему и сделать вид, будто знаю его. Он потирает руку, затем с тревогой осматривает свою машину. Похоже, его больше беспокоит «Воксхолл», чем синяки. Бекс изучает указатель поворота, разбившийся от удара о «Приус», и вмятины на капоте, а я тем временем разглядываю его лицо. Оно добродушное, с темной щетиной. Почувствовав на себе мой взгляд, Бекс одаривает меня удивительно теплой улыбкой. – Черт, шеф, ну вы меня и напугали, – говорит он и, спустившись в кювет, осматривает передние колеса. Продолжая вести игру, я говорю, что это он нагнал на меня страху. В темноте я не вижу его лицо. Бекс виновато смотрит на меня и чешет подбородок. – Да. Извините, – говорит он, этот незнакомый человек, называющий меня своим шефом. – Послушайте, кажется, эта канава неглубокая, и есть надежда вытащить мою машину. И я помогаю ему подсунуть резиновые коврики под колеса, но все это время не расстаюсь с баллонным ключом. Когда двигатель заводится, Бекс по-детски радуется, издает крик и торжествующе хлопает по рулю. Я подталкиваю машину спереди, и с моей помощью он медленно выезжает задом из кювета на дорогу. По большей части констебль проявляет выдержку и практичность, но затем вдруг делает нечто совершенно безрассудное – слишком резко нажимает на газ, выбрасывая из-под колес фонтаны снега и льда, едва не сбивающие меня с ног. Я ору на него и отскакиваю в сторону. Он весело приносит свои извинения. Беглый осмотр показывает, что машина Лоры получила меньше повреждений. Правое переднее крыло погнулось, зажав колесо: наверное, именно поэтому я не смог тронуться с места. Злясь на себя, просовываю баллонный ключ между колесом и крылом и отжимаю крыло. Насколько я могу судить, с колесом всё в порядке, однако, когда я завожу двигатель, слышится крайне неприятный грохот. Я высовываюсь из машины и говорю, что на «Тойоте» далеко не уеду. – Ничего страшного, шеф, – успокаивает меня Бекс. – Я вас отвезу. «Вокс» в полном порядке. – Он с любовью хлопает красную машину, словно родитель, гордящийся своим ребенком. – Он тебе нравится? – спрашиваю я. – Я купил его на первую зарплату в полиции. Ни разу не доставлял мне никаких хлопот. – Бекс ловит на себе мой взгляд. – Чего я не могу сказать про свою работу. – Он тепло улыбается. Похоже, его настроение меняется с каждой минутой, как у ребенка. Я не хочу бросать «Приус» здесь, в безлюдной глуши, но Бекс обращает мое внимание на то, что мы недалеко от автосервиса в Саут-Миммс, и нужно только как-нибудь туда добраться. Превозмогая боль, я забираюсь в машину, дожидаюсь, когда Бекс развернет «Воксхолл», и мы трогаемся в обратном направлении. Силуэт Бекса смутно виднеется впереди, время от времени освещаемый фарами встречных машин. Где-то через милю я вижу, как его голова поворачивается: он смотрит влево вниз. Еще через четверть мили это повторяется снова. Я достаточно близко к «Воксхоллу», чтобы разобрать номерной знак. В двадцать минут четвертого утра машин на дороге почти нет, даже здесь, поэтому я нахожу безопасным достать свой рабочий телефон и, управляясь с рулем одной рукой, пробить номер по базе данных. Возвращается ответ: машина зарегистрирована на детектива-констебля Бехзада Парвина. Я ищу имя «Бекс» в списке контактов на своем телефоне. Оно в нем есть. Повинуясь порыву, я вызываю этот номер и вижу, как голова Бекса опять поворачивается. Значит, тогда он тоже говорил по телефону. Констебль отвечает. Я спешно придумываю какой-то пустяковый вопрос и завершаю разговор. «Приус» издает какие-то нехорошие звуки, и я испытываю облегчение, когда мы выезжаем на М-25 и прямо перед Саут-Миммс сворачиваем на просторную стоянку, залитую светом фонарей. Я останавливаюсь рядом с Бексом и оставляю на лобовом стекле карточку Службы столичной полиции, чтобы «Тойоту» не забрали на штрафстоянку. После чего открываю дверь «Астры». Левое переднее сиденье завалено обертками из-под сэндвичей, смятыми бумажными стаканчиками и номерами «Мейл»; с заразительной улыбкой и еще одним извинением Бекс сгребает все и бросает на заднее сиденье. Похоже, извиняться этот парень умеет. – Куда теперь, шеф? – спрашивает он. Я называю ему адрес, не уточняя, что там живет мой отец, и Бекс не показывает, что узнал его. Вместо этого он вводит адрес в навигатор, закрепленный на приборной панели, выруливает со стоянки и снова направляется на север. У него добродушное лицо, большие руки, густые черные брови и теплые манеры большой дружелюбной собаки. Я мысленно представляю себе, как легко у него получается заставить людей расслабиться и заговорить, однако по-прежнему не знаю, можно ли ему доверять. Поворачиваюсь к нему. – Ты следил за мной. Это что еще за хренотень, твою мать? Бекс смущенно молчит. – Ты сказал, что тебе приказал старший детектив-инспектор Гарднер. Я тебе не верю. Я не верю, что мой босс приказал тебе следить за моей машиной. – Это правда, сэр. В определенном смысле. Я отмечаю почтительное «сэр». Что это – знак уважения или же Бекс хочет усыпить мою бдительность? – Что означает «в определенном смысле»? Бекс обгоняет грузовик и смотрит на меня. – Я пришел на службу в десять вечера и разбирал бумаги в дежурке, когда позвонил Джерри… старший детектив-инспектор Гарднер – и сказал, что вы подверглись нападению, после чего исчезли. Ему нужен был надежный человек, чтобы присмотреть за вами. – Он так сказал? – Я тотчас же примчался к вашему дому, по дороге едва не столкнувшись с парой ночных автобусов. У него мягкий голос, с южно-лондонским акцентом, и тихий, так что временами мне приходится наклоняться к нему, чтобы расслышать его слова. Я машу рукой, приглашая его продолжать. – Когда я туда приехал, все было темно. Затем я увидел, как вы раздвинули шторы и выглянули на улицу. Я доложил Джерри, что вы дома. Собрался было зайти к вам домой и поговорить с вами, но тут вы вышли на улицу и сели в «Приус». Я решил поехать следом за вами, на тот случай, если вам понадобится помощь. Но как же вы меня напугали! Там, на дороге… Когда я решил, что вы меня не узнали. Он снова бросает на меня взгляд. Мне хорошо знакомо такое выражение лица. Я видел его у многих молодых полицейских. В нем сквозит нетерпеливое рвение. Бекс похож на большого лохматого лабрадора, которому только и хочется, что быстро бегать и еще чтобы его гладили. – Ты кому-то звонил, – говорю я, ловя себя на том, что тоже начинаю говорить тихо. – Ты звонил кому-то из машины, только что, когда мы ехали в Саут-Миммс. – Я никому не звонил, – говорит Бекс. – Я всё видел. Я видел, как ты смотрел вниз. – Я отправил текстовое сообщение. Доложил Джерри Гарднеру, что мы встретились. – А второй раз? Ты опускал взгляд дважды. Бекс улыбается и качает головой: – Я же должен был проверить, что пришел ответ, правильно? Я молча жду, не зная, верю ли хоть единому его слову. Бекс смотрит на мои руки. Непроизвольно я также опускаю взгляд. Сквозь пластырь просочилась кровь. – Шеф, вам неплохо бы наложить швы, – говорит Бекс. – На сегодня с меня больниц достаточно, – я качаю головой. Смотрю детективу-констеблю Бехзаду Парвину в глаза и по-прежнему не могу определить, на чьей он стороне, но, с другой стороны, сколько еще я смогу обходиться совсем один? В салоне стоит удушливая жара, и мне отчаянно хочется потянуться, но, когда я делаю так, это не помогает. Снова выпрямляюсь. Человек, называющий себя Бексом, не говорит больше ни слова, полностью сосредоточившись на дороге. Еще через несколько миль я вижу, как он сворачивает на погруженную в темноту полосу торможения, затем на погруженную в еще большую темноту второстепенную дорогу. «Воксхолл» начинает карабкаться в такой крутой подъем, что я тревожусь, хватит ли сцепления покрышек, но Бекс, похоже, абсолютно уверен в своей старой потрепанной машине и с воодушевлением нажимает на газ. Мы проезжаем выцветший знак фруктового сада, припорошенный снегом. Затем – ярко светящийся указатель стоянки для передвижных домов: «Зеленая роща: доступное решение жилищной проблемы». Он оставляет плывущее в ночной темноте остаточное изображение, печальный мигающий негатив рекламы доступного жилья. Мы сворачиваем на обледенелую дорожку, освещая лучами фар два ряда домиков. Самые внушительные похожи на небольшие коттеджи, с крыльцом и ухоженными растениями, согнувшимися под снегом. «Доступные решения жилищной проблемы» немногим лучше поставленных на стоянку передвижных домов. Я прошу Бекса остановиться в дальнем конце, у автофургона, тускло освещенного дежурной лампой. Рядом стоит ржавый зеленый «Рено Меган». Вот здесь живет мой отец, с тех самых пор как уволился из полиции. Бекс глушит двигатель и тянется к двери, но я кладу руку ему на плечо, останавливая его. – Оставайся здесь. Вид у Бекса недовольный, но я оставляю его в машине и с трудом хромаю по обледенелой дорожке. * * * Дверь открывается в то самое мгновение, когда я нажимаю на звонок, и появляется лицо Пола, серое в ночной темноте. Он медлит, словно ждет, что я что-то скажу, но я молчу, и он отступает в сторону, пропуская меня. Вот только в дверях тесно, поэтому Пол без улыбки втягивает живот. Я протискиваюсь мимо него в комнату, и он следует за мной, сопя носом. Просторные джинсы, старая мешковатая футболка; отец выглядит более грузным, чем я его помню, и более сгорбленным. Он указывает своей толстой рукой на потертое кресло, и я удивляюсь тому, с какой готовностью опускаюсь в него, как у меня по-прежнему все болит, какой туман все еще стоит у меня в голове. Пол предлагает мне выпить. Я прошу крепкий чай и жду, пока он втискивается в крохотную кухоньку. И снова чувствую нарастающее беспокойство. Что такого знает Пол, чего не знаю я? Кем мы были друг другу в течение последних полутора лет? Но, по крайней мере, его неподвижный дом ничуть не изменился. Сколько уже лет живет здесь мой отец, но он по-прежнему ведет себя словно иностранный турист в незнакомой стране. Все его имущество кажется временным. Тут и там я вижу безделушки, среди которых вырос. Пластмассовая Пизанская башня из какого-то давным-давно забытого отпуска, вазочка со стеклянными фруктами, которую любила моя мать, но только с нее уже очень давно не вытирали пыль. Пол возвращается с полицейской кружкой для меня и банкой пива для себя и плюхается во второе кресло. Он внимательно наблюдает за мной, хотя внешне это незаметно; глаза у него вроде бы слезящиеся, а взгляд рассеянный. Пол держит меня своим периферийным зрением. Это один из приемов, которому я научился у него. Почему ему? Ну почему, во имя всего святого, вчера вечером я позвонил именно ему? – Ты содержишь свое жилье в порядке, – говорю я, решив сохранять внешнюю непринужденность. – Дела у меня идут нормально, – говорит Пол, дергая за кольцо-открывашку и разглядывая банку так, словно в ней заключен смысл жизни. – Следить за своим домом я умею. И я работаю. Хочешь мою визитную карточку? На самом деле я помню, что у меня как-то была его карточка: ее взял на конференции по безопасности констебль, вместе с которым я работал в другом участке. Уволившись из полиции, Пол преподнес себя частным советником по безопасности; его услугами пользовались бизнесмены, считавшие, что по той или иной причине они нуждаются в дополнительной безопасности – англичане, русские, китайцы и кто там еще. Также отец время от времени подрабатывал во второсортных клубах, присматривая за вышибалами и дежуря на входе. Те, у кого не всё в порядке с законом, любят иметь на своей стороне тех, у кого есть связи в полиции. Они рассуждают, что в этом случае их могут предупредить об облаве или в случае необходимости замолвить за них словечко. Иногда, как я слышал, отцу звонили те, кто находился по ту сторону закона, – скажем, мелкий торговец наркотиками, решивший завязать, или шлюха, которой угрожал ее сутенер и которой требовалась помощь более неофициального характера. Пол по-прежнему наводил на людей страх одними своими габаритами. И вот он рассматривает мои руки, лицо и шею так, будто только что их заметил. – Наверное, тебе больно. – Не так, как могло быть. – На самом деле шея разболелась сильнее, но я не собираюсь ему об этом говорить. Пол медленно кивает. Ни один его сын, никто, носящий фамилию Блэкли, никогда не станет нытиком, и даже сейчас я нахожу детское удовлетворение в том, что он заметил мой стоицизм. – И все же тебе нужно показать свои раны. – Ты ждал моего звонка, – говорю я, меняя тему. – Ты нисколько не удивился. – Слежу за его реакцией. Я отчаянно стремлюсь ухватиться за что-нибудь, что позволит мне разобраться в происходящем, но это всё оказываются тонкие соломинки. Легкая усмешка доходит почти до свинячьих глазок отца. – Я не был уверен, – говорит он. – Я думал, что ты можешь позвонить, но ты мог и не позвонить. – После того, как я звонил вчера вечером. Пол изучает меня долго и пристально. – После этого, – соглашается он, приподнимая банку с пивом. Встает с хриплым присвистом и достает из буфета плитку темного шоколада. – У меня к этому времени просыпается голод. Я полагал, такое происходит, когда становишься старым. Я имею в виду, очень старым.