– Вопрос, что будет, если боец попадет в роту, в которую он не хочет. Какие могут быть варианты? Раздосадованный Килько смотрел на Арину с укоризной: – А вы сами как думаете? Мало ли кто и чего хочет? Раз выбрали его, записали, то все – вариантов нет. Будет именно в этой роте. – А если боец после подобного распределения запишется добровольцем в отряд смертников? – не унималась Арина. Тут и среди бойцов, и среди офицеров послышался удивленный вздох. – То есть как – запишется? Сам? – Килько уставился на Арину, как будто она собралась добровольно прыгать в пасть белой акулы. – Ну да. Запись добровольцем будет приоритетнее? – совершенно не обращая на всех внимание, уточнила Арина. Несколько секунд лицо Килько менялось от удивления до непонимания, а потом – и полнейшего недоверия. Постояв еще пару секунд, он все же нашел в себе силы и ответил на вопрос: – Да, добровольная запись всегда приоритетнее. – Спасибо, господин генерал, – Арина широко улыбнулась. Килько кивнул, развернулся и все с тем же идиотски-удивлённым выражением лица зашаркал в сторону своей отдельно стоящей резиденции. По дороге он подозвал своего помощника, сына своего давнего друга, Андрея Понкратенко: – Андрюша, приготовь мне баньку, вискарик тот, на который я пару дней назад прицелился, что-нибудь на стол метни и вызови Катеньку. – Арсений Иванович, сейчас все сделаем. Что бы вы хотели на ужин? Или просто закусить изволите? – Ну, что бы я хотел?.. Закусить бы я хотел. Какой-нибудь ветчинки там разной, разносольчиков всяких. И, давай-ка, пусть стейк мне сделают. А Катьку давай побыстрее. – Все сделаем Арсений Иванович. Все быстренько сделаем. – Давай, сынок, давай. Килько похлопал Андрея по плечу, и тот побежал исполнять приказы. Сначала Андрей забежал на кухню, сказал поварихам все, что требуется. Потом понесся в погребок, который стоял отдельно и был замаскирован под стратегический объект. Достал виски, который ему еще на той неделе показал Арсений Иванович. А уж потом он забежал в медицинскую часть, где быстро нашел маленькую, очень худую девочку Катю. И бросил ей: – Беги, мойся, благодетель твой ждет. И Андрей побежал готовить дом к приходу хозяина. Катя с поникшей головой пошла в столовский душ. Чтобы понимать, что представляла из себя Катя внешне, нужно было рассматривать ее именно в душе, раздетой. На вид, несмотря на полные девятнадцать по паспорту, Кате можно было дать не больше тринадцати лет. Этот эффект усиливал и небольшой Катин рост – около ста пятидесяти сантиметров. Она была худенькая, с прозрачной, голубоватой кожей, из-под которой то тут, то там выпирали тончайшие косточки. Светлые жидкие волосы длиною чуть ниже плеч всегда были собраны с тонкий хвостик. Губы были маленькими, но не сказать, чтобы тонкими. Высокие выпирающие скулы дополняли образ. Если бы она похудела еще хотя бы на пару килограммов, то отличить от девушки, страдающей анорексией, ее было бы невозможно. На всем этом блеклом фоне, пожалуй, больше всего выделялись огромные серые глаза. Они были слегка навыкате, но это их совсем не портило. Светлые ресницы были очень густыми. Обрамляли глаза две ниточки бровей, которые были заметны, только если приглядываться. Как называла ее дома мать: мечта извращенца. Мать ее никогда не любила и считала, что в роддоме девочку подменили. Мать у Кати была очень красивой, но жутко зловредной бабой, поэтому, когда ее убила жена любовника, которой Катина мамаша названивала на протяжении лет трех и наговаривала в трубку гадостей и пошлостей, никто из знакомых не удивился. Сейчас Катя стояла под душем и беззвучно тряслась в рыданиях. Она ненавидела Арсения Ивановича, ненавидела Андрея, ненавидела сторожа Костика. Последний охранял склад с продуктами для офицеров. Он был в родстве с Арсением Ивановичем и жил в пристройке к дому генерала. Каждый раз, когда старый, вонючий, сморщенный Арсений Иванович звал ее, она рыдала. Только потом она узнала, что, оказывается, «ей нравится» делать ему минет, оказывается, «она страшно рада» это делать и «безумно» ему благодарна. А тогда, в тот первый раз, когда он затащил ее в свой дом, она от шока не могла даже слова вымолвить, только что-то бессвязно мычала. А Арсений Иванович пихал и пихал ей свой член все глубже и глубже в горло. Она начала давиться и плакать. А он решил, что ей нравится и она плачет от радости. Это ей поведал Андрей через два часа после ее первого раза с Арсением Ивановичем, когда порвал ей девственную плеву, насилуя в коридоре дома все того же Арсения Ивановича. Еще он рассказал ей, что его отец – лучший друг Арсения Ивановича, и ему, Андрею, точно ничего не будет за это. Но если она что-то скажет благодетелю, то ее найдут мертвой в выгребной яме, а уж замену ей найдут быстрее, чем будет приготовлен обед. После случившегося Андрей сунул ей в руки немного фруктов со стола Арсения Ивановича и отправил спать в ее каморку в столовой. А потом случилось то, что окончательно ее сломило. По дороге, прямо за воротами дома Арсения Ивановича, ее схватил огромный двухметровый сторож Костик и изнасиловал прямо под забором. После этого она не могла нормально сидеть несколько дней. И теперь каждый ее поход к Арсению Ивановичу протекал по сложившемуся сценарию: сначала она делала минеты Арсению Ивановичу, потом в сенях ее трахал Андрей, а после – и Костик. Она, сразу поняв, что деваться ей совсем некуда, во второй раз попросила Костика не трахать ее под забором, а добровольно отправилась к нему в каморку. Еще она попросила Костика использовать хоть какую-то смазку, так как Костик особенно уважал анал, а, учитывая его причиндалы внушительных размеров, после Костика последствия длились всегда не один день. Поскольку она именно просила, а не требовала, и всегда выполняла все его желания, Костик согласился. И вот опять наступил этот день. В другие, обычные, дни она старалась вообще не показывать нос из госпиталя, чтобы лишний раз не сталкиваться ни с кем из троих. Но сегодня был именно такой день, который нужно было просто пережить. Иногда она задумывалась, что, может быть, надо было отправиться в отряд смертников. И тогда ничего бы этого с ней не случилось. Но потом она вспоминала, насколько она маленькая и слабая, вспоминала, что у нее ничего не получалось, кроме хороших перевязок и подготовки нужного оборудования для медицинских манипуляций. Она никому ничего не рассказывала. Но доктора, с которыми она работала, и остальные медсестры ее очень жалели, потому что каждый раз, когда она возвращалась после вызовов Арсения Ивановича, она ходила в слезах, потухшая и очень молчаливая. Сослуживцы Кати, конечно, догадывались о том, зачем генерал вызывает Катю, но выяснять что-то и заступаться за нее никто не решался. И в этот раз все прошло как обычно, как десятки раз до этого. Но на следующий день Катя чувствовала себя не такой подавленной. Она с самого утра и весь день думала о том, что ей рассказал Арсений Иванович. Несколько часов – пока он ел, пил виски, пока она делала ему минет – Килько непрерывно возмущался наглостью нынешних новичков. Он рассказал о какой-то девушке, которая мучила его вопросами и требовала ответов. Он был крайне поражен такой наглостью и просто не представлял, что бывают такие бесцеремонные особи женского пола. Еще он обмолвился, что, несмотря ни на что, эта девушка была либо крайне удачлива, либо очень подготовлена. Все испытания она прошла наравне с мужчинами, и только несколько представителей сильного пола смогли обойти ее в результатах. Катя несколько раз задавала Арсению Ивановичу наводящие вопросы, спрашивала, как зовут девушку, но он никак не мог вспомнить. Поэтому вся ночь прошла у нее гораздо легче. Она думала только о том, чтобы узнать имя. И когда Андрей сказал, что, кажется, зовут девушку Арина, Катя была почти счастлива. А когда пришла очередь Костика, она едва обращала внимания на его телодвижения. И, уходя, сказала ему: – До встречи! Костик, который был тайно влюблен в Катю, был счастлив. Швах После того как генерал Килько удалился, оставшиеся зашептались, заговорили, взялись обсуждать складывающуюся ситуацию. Офицеры поглядывали на Арину – каждый по-своему: кто-то с удивлением, кто-то с пониманием. Она заметила взгляд Ничипоренко. Тот смотрел на нее иначе, нежели обычно. Теперь его взгляд испепелял. Ничипоренко прекрасно понимал, к чему клонила Арина. Ухмыльнувшись, он подошел к Арине и Герману: – Поздравляю вас! Отведя их в сторону, он продолжил: – Генерал Килько не придает значения некоторым наградам и поощрениям – тем, что практикуются у нас. Но, за это мы никак не можем его судить. На то он и генерал! Он расплылся в кошачьей улыбке, поглядывая то на Арину, то на Германа. При этом Арина видела его глаза. В них горел холодный всепожирающий огонь. Ей стало очень не по себе. Внезапно она поняла: Ничипоренко будет ей мстить. Возможно, он обсуждал с другими офицерами свои планы на нее. И, конечно, всем очевидно: раз она подняла тему про выбор между двумя ротами и запись в смертники, значит, в одну из рот она точно не хочет попасть. Получалось, он понял, что она не хочет попасть именно к нему. Впервые с момента приезда Арине стало по-настоящему неспокойно. Если Наталья рассказывала правду, а Арина в этом не сомневалась, то получалось, что Ничипоренко – садист и маньяк. И если он поставил себе цель, он ее будет добиваться. «Надо как-то дожить до завтрашнего дня, а там уже все будет видно», – подумала Арина. В этот момент Ничипоренко перестал улыбаться, на долю секунды лицо его перекосилось от злобы. И Арина увидела его истинные чувства. Однако через секунду Ничипоренко взял себя в руки и заново растянул губы в улыбке. От этой натянутой улыбки его лицо становилось еще более неприятным. Ничипоренко продолжил: – В общем, так, ребят… У нас есть спецэкипировка для тех, кто показал лучшие результаты, и сто грамм, которые мы выдадим уже сегодня. Также объясним схему завтрашнего соревнования, хотя вам будут сделаны поблажки завтра в любом случае. Ну, и подписать, а затем вручить вам кучу документов – нужно уже сейчас. Единственная проблема состоит в том, что документы на Германа будут готовы через пятнадцать минут, а тебе, Арина, за документами нужно подойти через часок. Но там совсем ненадолго. Подойти нужно будет в казармы, которые расположены справа, за офицерским корпусом. Там будут обитать солдаты из Брянска, когда они прибудут. И хотя этот корпус на самом деле строился давным-давно для мирных жителей, теперь там будут располагаться они. А потом всех вас соединят вместе, поскольку узнать сослуживцев нужно до того, как вы с ними окажетесь на передовой. Там будет размещаться и моя рота, скорее всего. К сожалению, документы и все награждения остались там. В общем, ты подходи туда через час. Это приказ генерала, а я его с удовольствием исполню. Он развернулся и зашагал к группе своих офицеров: – А ты, Герман, пока оставайся здесь. Твои награды сейчас принесут, – бросил он на ходу. Первые несколько секунд Арина не могла вымолвить ни слова. В ее голове крутились вопросы: «Что делать? Как быть? Что он задумал?» Герман стоял и смотрел на Арину. Он тоже не совсем понимал, что должно случиться дальше, но все происходящее совершенно ему не нравилось. Он сказал Арине: – Слушай, все это звучит очень странно. Давай, мы пойдем туда вместе? Арина кивнула: – Безусловно, я очень буду рада. Ни за что бы не отказалась от твоей компании. Прошедшие отбор все еще находились на улице. Офицеры, большинство которых были из рот Ничипоренко и Ковальского, что-то рассказывали. Кто-то из них объявил, что сегодня, по случаю раннего отбора успешных бойцов, отбой переносится на более позднее время. Поэтому все остались на улице, тем более что вечер был чудным. Теплый ветерок, небольшая прохлада, которая постепенно опускалась на землю как будто одновременно с темнеющим небосводом. Кто-то притащил воду из столовой и пару лимонов. Люди старались насладиться последним мирным вечером. Они думали, что, возможно, уже совсем скоро они окажутся на передовой. Герман стоял и вспоминал детство. Такой же теплый вечер. Они с мамой и сестренками только похоронили отца. Прошло всего-то месяца два. Но задолго до этого была куплена путевка. И вот они берут с собой бабушку и отправляются на юг. Мама плакала, а он, еще совсем мальчишка – ему было двенадцать, – подошел к ней и сказал, чтобы она не плакала просто так, что она может плакать только у него на плече. Теперь он мужчина в их доме. А еще сказал, что он будет заботиться о ней, о сестрах и о бабушке. И мама перестала плакать, повернулась к нему и очень долго рассматривала его лицо. Казалось, она разглядывала каждую его черточку. А потом прижалась своей щекой к его щеке и сказала, что он напоминает ей его отца. А еще сказала, что не просто верит, но и знает, что он будет главным в их семье, и что, несмотря на свой возраст, он уже мужчина. Потом так мягко улыбнулась и сказала, что в двенадцать лет мужчина должен иметь детство и что она со всем сама справится с его помощью. Но он должен помнить, что детство – есть детство. Потом Герман вспомнил, что по возвращении домой с юга он начал очень много заниматься. Одновременно с этим один выходной в неделю он помогал в ближайшем кафе – был разнорабочим. Кафе было армянским, и там очень вкусно готовили. Это было любимое кафе отца. И когда отец умер, то хозяин кафе пришел к ним в квартиру и принес маме немного денег и несколько огромных сумок с продуктами. И сказал, что если им понадобится любая помощь, то они могут обращаться к нему. Еще Герман вспомнил, что когда он пришел к хозяину кафе, Мушегу Карапетовичу Карапетяну, тот очень удивился, когда он отказался взять деньги, а вместо этого попросил дать ему возможность работать один раз в неделю, в воскресенье. И Мушег Карапетович дал ему работу. Герман приходил в шесть утра, уходил в шесть вечера, делал любую порученную ему работу. Этот приработок позволил скапливать небольшие суммы денег и отдавать их маме. Герман сдержал свое слово и был опорой семьи. Воспоминания Германа были прерваны одним из офицеров роты Ничипоренко, который несколько раз толкнул его в плечо: – Эй! Ау! Ты меня слышишь? Герман потряс головой, чтобы отогнать болезненные воспоминания. А офицер продолжил: – Я тут уже несколько минут тебе кричу. Ты чего, уснул с открытыми глазами? Али болеешь? Так мы тебя быстро вылечим, – захохотал он. – Я просто задумался. Так, что тебе от меня нужно? – Тебя просят пройти в казарму для награждения. – Прямо сейчас? – Ну да, а это проблема? Передать командиру, что не придешь? – растягивая слова и меняя тембр голоса, издевался офицер.