— Как я мог хотеть ее убить, если я ее первый раз вижу? Скажи, чужеземец, это правда, что у нее разные глаза? — Убить, принести в жертву — какая разница?.. Погоди… Как первый раз видишь? — У нее разные глаза, чужеземец? Синий и зеленый? Как у бога Итшахра? — Подожди… — Олег вскинул пальцы к вискам, потер кожу. — Подожди… К тебе во дворец мы ходили… Да, без нее. Кто же потащит женщину, да еще рабыню, в покои правителя? За такое оскорбление и под топор угодить недолго… В мою светелку ты тоже не приходил. Разве пристало правителю страны шляться по таким конуркам, одарять визитами простых смертных? — Женщина!!! — не дождавшись ответа, возопил Аркаим. — Женщина, подойди ко мне, и я одарю тебя самым большим изумрудом, что есть в моей сокровищнице! — Я? — не поняла невольница, но почему-то встала, подошла к замотанному в войлок плененному правителю и даже склонилась над ним. — Ты звал меня, мудрейший? — Да, да, да, восхитительная моя девочка! Да, это твои глаза! Это знак, это сокровище, это чудо! Это глаза бога, это глаза священного пророчества! Наконец я нашел тебя, женщина! Прекраснейшая моя! Я одену тебя в шелка и бархат, я украшу тебя золотом и самоцветами! Ты до самой смерти будешь ступать только по парчовым подушкам, которые станет подкладывать тебе под ступни сотня самых ловких слуг. Ты будешь есть только из оникса и яшмы, спать в пуховых постелях, ты станешь сидеть только на мехах, каждое твое слово будут записывать за тобой с этого дня и до самой смерти… — …которая наступит в ближайшие дни, — прервал велеречивый поток Середин. — Тебе повезло, что он связан, девочка. Не то за твою жизнь никто не положил бы и половины беличьего уха. Мудрый Аркаим взвыл и принялся отчаянно колотить головой по овчинной скрутке. — Значит, великий Раджаф обманул меня, когда сказал, что ты намерен принести мою рабыню в жертву? — задумчиво произнес Олег. — Хотя нет, не обманул. Он всего лишь не мог себе представить, чтобы избранная, рождающаяся на Земле раз в сто лет, жила у тебя в доме, а ты бы не подозревал о ее присутствии. Забавно… Боги продолжают шутить. Да еще как! Получается, я примчался ее спасать, а вместо этого сам же тебе ее и показал? Да, боги ныне изрядно, изрядно позабавились. Надеюсь, теперь им захочется отдохнуть… — Продай рабыню, чужеземец, — перестав биться в конвульсиях, вполне спокойным голосом предложил пленник. — Продай, я дам тебе за нее столько самоцветов, сколько она весит… Нет, я дам тебе столько, сколько ты сможешь унести! Любовод застыл с полуоткрытым ртом, из которого торчал кусок мяса. — Слушай меня, чужеземец. Я дам тебе за нее столько самоцветов, сколько вы сможете унести все, все вместе! Купец издал какой-то сипящий звук, вынул кусок изо рта, шумно сглотнул, наклонился вперед: — Ты это, друже… Невольница добрая больше двух самоцветов и на греческом торгу не… — Остынь, Любовод. — Олег забрал у него мясо, надкусил с обратной стороны. — Посмотри, кто с тобой торгуется. Он муху с носа своего согнать не может, а ты на его сокровища дутые соблазняешься. — Вы пленили мою плоть, — рассмеялся мудрый Аркаим, — но не мою сокровищницу. — Все, все, садись, друже, — вдруг забеспокоился купец. — Урсула, и ты от полонянина отойди. Сядьте. Перекусите. Неча о полон всякий язык трепать. — И, значительно понизив голос, закончил: — Стража кругом, друже. А ну, слово лишнее услышат? Опосля перемолвимся. У меня до тебя и так разговор есть важный… Покамест молча сидите. Ни к чему нам уши лишние. Путники замолчали, думая каждый о своем. Мудрый Аркаим тоже больше не выдохнул ни звука. Воины Вения так и не нашли ни клочка пригодной для захоронения своих товарищей земли. Павшие стражники были отнесены шагов на сто вдоль скалы, уложены бок о бок в трещинке полуметровой глубины и заложены камнями. Говорить о «земле пухом» тут язык не поворачивался, но хотя бы от хищников, лис и грифов тела были укрыты надежно. Быстро собравшись, небольшой отряд двинулся через кустарник, потом через новые каменные россыпи. Пленного стражники подвесили на веревочные петли и, перекинув их через плечо, несли по двое, сменяясь каждый час. На отсутствие кляпа во рту никто внимания не обратил: Аркаим благоразумно помалкивал, и уставшие люди особо к нему не приглядывались. К вечеру путники добрались до скал. Олег, не имевший припасов, кроме сушеного мяса и сечки, подумал о том, что здесь, среди камней, можно было бы развести огонь, не боясь, что его заметят. Увы, ни одного дерева среди сухих, еще не растрескавшихся скал вырасти не смогло. — Давай здесь устроимся, друже, — предложил Любовод, указывая на две соприкасающиеся вершинами скалы, основания которых расходились на добрую сажень. — Тесновато, зато ни с одной стороны не дует. Да и теплее в тесноте. Ныне уж не лето. Будута в ногах ляжет, как верный холоп… Ты мешок развязывай, не медли. Не то куска в темноте не увидим… А невольница твоя — в головах, дабы сны нам послаще снились. В потемках было не до красоты, поэтому извлеченный из мешка холопа мясной орех, хорошо просоленный и подкопченный, просто разрезали на четыре куска. Любовод, откусив немного от своей доли, закрутил головой и еле слышно произнес: — Бежать нам надобно, колдун. Бежать, и немедля. Завтра али послезавтра. Не то поздно будет. — Как бежать, зачем? — не понял ведун. — Мы же все выполнили. Вернемся в Каим, получим от Раджафа награду, корабль, да и на Русь отправимся. Мы же все, что он желал, добыли. И брата его повязали, и осколок нашли… Ты нашел осколок? — Да нашел, нашел, — отмахнулся купец, — не о нем речь. Едва мы вернемся, Раджаф нас убьет. Велит казнить. Всех. Ну разве что кроме холопа. — Но он обещал… — Да какая разница, что он обещал… — еще больше понизив голос, просипел купец. — Это же правитель! Все их обещания — что ветер морской. Пока вам по пути, он в радость, как переменился — токмо веслами махать успевай. Ох, избаловали тебя князья русские наградами да любовью своей. Им-то ты всем по нраву приходился. Как беда — золота отсыпь, ведун все сделает, а опосля уйдет тихо, не надобно ему ничего. Вот ты верить-то и привык. А Раджаф обманывает, обманывает, поганец. Я это враз почуял, когда он торговаться не стал. Видано ли дело — полста лет торговли беспошлинной! Да любой боярин от одного намека такого удавится. Я мыслил, хотя бы до пяти лет доторговаться. Коли совсем прижмет, то хоть до трех. А он со всей щедростью без счета отсыпал. А ты знаешь, когда люди самыми щедрыми бывают? Когда знают точно, что обещаний сполнять не придется. Когда вообще мошну развязывать не понадобится. С самого начала нас казнить собирается Раджаф. Но пока нужда в головах и руках наших имеется, терпит. Али забыл, для чего ему путники, в пророчестве помянутые, нужны? На плаху в тот же миг уложить! — Этого не может быть… — не поверил ведун. — Он же клялся… Как можно дать слово — и обмануть? — Легко. Коли ты князь, хан али каган — то легко. Про спасение страны помянешь, про нужды народа своего, коего тысячи тысяч, — да и нарушишь. Нешто, мыслишь, оставит он в живых девицу, кровь которой способна с трона его сбросить и страну с ног на голову перевернуть? Нешто оставит он жить того, кто знает, где и как делать это надобно? — Подожди, Любовод, — забыл о еде Середин. — Зачем ему мы? Ведь мы привезем ему Аркаима! Раджафу больше не нужно будет его бояться. — Подумай сам, друже, кого он предпочтет повесить. Чужеземцев без роду и племени, забредших на его земли, — али собственного брата родного, пусть даже с ним и случилась сильная размолвка? Опять же, колдун, коли нас казнить, зубы у мудрого Аркаима выдернуты будут начисто. Ничего он сотворить не сможет без алтаря тайного, без девицы с глазами разными да без осколка седьмого. А коли Аркаима жизни лишить — зубы-то останутся. И опасные, как и прежде. Ты, ты, колдун, разбудил их бога мертвых, не Аркаим. Стало быть, и все остальное ты сотворить способен. Кто же тебя отпустит, друже? Не безумен великий Раджаф глупость подобную сделать. Ты даже в порубе опасен будешь, ибо убечь способен. Нет, колдун. Раджаф каждого из нас на мелкие кусочки порубить прикажет, в разные концы страны эти кусочки отправит, да еще там, на местах, сжечь велит и пепел развеять, дабы уж точно никаких следов не осталось. — Вот проклятие… — Чем дольше думал Середин над словами друга, тем яснее понимал, что тот прав, прав от начала и до конца. — Что же ты тогда в поход супротив Аркаима пойти согласился? Пошто на гору за мною лез — да молчал. — Ты, никак, забыл, колдун, что товар наш в кладовой во дворце Аркаимовом лежал? Да и сейчас лежит. За ним, за добром своим, и пошел. Опять же, из столицы, из заточения никто бы нас так просто не отпустил. Убечь оттуда и думать глупо. А вот из отряда в походе отлучиться — это уж любой сможет. Особливо на обратном пути, когда стражей осталось всего-то ничего. — Их все равно вшестеро больше, чем нас, Любовод, — покачал головой Олег. — Не управимся. Тихонько убежать тоже не получится. Нас слишком много, чтобы разом скрыться. Вений заметит. И уйти не даст. Понимает ведь, что великий Раджаф с ним за подобный промах сотворит. Тут никаким Аркаимом не откупишься. — Да вижу я, вижу, — еще тише зашептал купец. — О том и речь веду. До леса день пути остался. Там, за деревьями… Да коли в темноте… Да неожиданно… Да коли Вений за нами следить не станет… Сами стражники внимания не обратят. Ты на них посмотри, они токмо об отдыхе думают, каждую версту, что до реки осталось, считают. И с нами за все время хлопот ни разу не случилось. А как ты сотню на гору смог поднять, то и вовсе зауважали, совсем своим считают. Нет, друже, без команды сотника нас никто не хватится. Пойдут вперед и не оглянутся… — Ты, Любовод, слишком долго кругами вокруг мысли своей ходишь, — наконец не выдержал Олег. — Прямо скажи, чего задумал? Купец наклонился к нему и зашептал самое главное на ухо. В редкий сосновый лес отряд вошел уже к вечеру следующего дня. Могучие стволы вцеплялись похожими на паучьи лапы корнями в трещины скального грунта, что изредка перемежался травяными полянками либо могучими валунами, на которых места для жизни еще не нашлось. Как раз возле одного такого камня размером с двухэтажный дом и остановились люди на новый ночлег. Здесь хвороста для разведения огня уже хватало — но стражники слишком вымотались, чтобы тратить драгоценные силы на организацию костра. Тем более что еды у них пока хватало, варить ничего не требовалось. Наскоро перекусив, Олег первым завернулся в овчину, позволив невольнице прижаться к боку. Как обычно в таких случаях, сон не шел. В голову лезли мысли о подлости великого Раджафа, лицо щекотали волосы девушки, со всех сторон доносилось необычайно громкое в ночи потрескивание деревьев, перекличка ночных птиц, голоса выставленных в дозор стражников. Ведун только-только начал погружаться в дрему, когда его плеча коснулся купец: — Пора, друже. Самая ночь, все спят до единого. Токмо стражник один за валуном бродит. А луна, луна из-за туч выбралась. Яркая, что свеча восковая. Середин недовольно поморщился, перебрался через рабыню, подцепил оружие, опоясался. Сладко зевнув, он поднял лицо к черному, как траурное платье, небу, усыпанному бесконечными блестками, средь которых белым матовым прожектором красовалась луна. Что же, неплохо. Не нужно заговор на кошачий глаз творить. — Где он? — Там, дальше… Рядом с Аркаимом лежит, — шепотом ответил купец. — Угу. Тюк с пленником, выделяющийся среди спящих людей неестественной формой, лежал шагах в десяти, между двумя крупными воинами. Олег, стараясь не наступить на отдыхающих воинов, приблизился, наклонился над Вением: — Сотник, вставай… — My? — сонно приподнял голову воин. — Вставай, сотник, разговор есть. — Какой разговор, чужеземец? Ночь вокруг. Токмо нежити в такое время неймется. — Ей самой, сотник. Давай отойдем, разговор есть. Срочный, важный. Идем. — Чужеземец… — словно упрекнул Олега стражник, но поднялся, подхватил меч. — Здесь отчего не скажешь? — Шуметь не хочу. Спят же все. Вений встряхнулся, словно выбравшаяся из реки собака, помахал рукой дозорному и двинулся вслед за Олегом. Ведун торопливо обогнул валун, пригнулся, проскальзывая под ветвями усыпанной ягодами рябины, зашел за другой камень, отгораживаясь от лагеря еще одной преградой, и направился между соснами. — Стой, чужеземец! — не выдержал сотник. — Куда идешь? К латам диким завести собрался? Давай, сказывай, чего хотел? — Ну как знаешь, — обернулся Середин, отер правую ладонь о рубаху и вытянул саблю. — Э-э… Ты это чего, чужеземец? — растерялся стражник. — Не хотел зарезать тебя сонного, сотник, — пожал плечами Олег. — Предпочитаю честный поединок. Защищайся. — Ты чего, чужеземец… обезумел? — попятился Вений. — У тебя плохо с памятью, сотник. Али забыл, как вешал меня, как по твоей милости я дважды в петле под балкой дрыгался? Пришла пора платить. Защищайся. — Но это был приказ великого Раджафа! — Моей шее плевать, кто отдавал преступные приказы. Главное, что исполняли его твои руки. Впрочем, дойдет очередь и до Раджафа. А теперь — защищайся. — Мы же… Мы же оба Каиму служим, чужеземец! Вместе Аркаима брали, вместе тяготы похода несли. — Мы оба воины, Вений. Мы оба выбрали своим делом ратную работу, мы жили и учились ради сражений. Мы должны радоваться каждой возможности подраться! Чего же ты медлишь? У нас есть хороший повод для поединка. Так вынимай меч и дерись. А если трусишь, так и скажи. Закрой глаза, и я убью тебя быстро и не больно. — Да будь ты проклят, юродивый! Мы одержали победу! Нас ждет слава и награды! — А если я не хочу, чтобы награды, добытые моими потом и кровью, достались такому уроду, как ты? Палачу, подонку, отребью рода человеческого… — Олег вытянул саблю, пощекотал ее кончиком кадык каимца. — Ты сдохнешь здесь, ублюдок, ты останешься валяться без погребения. Дикие лисицы сожрут твою плоть, крысы поселятся в твоей голове, а черви… Терпение сотника лопнуло — он выдернул меч, отбросил ножны, отступил на шаг и пригнулся, взявшись за рукоять двумя руками. Олег испытал легкое разочарование. Он, как честный человек, рассчитывал провести равный поединок. А тут такое… Неужели сотнику непонятно, что воин, удерживающий меч двумя руками, — это гарантированный труп?