— А как, Дерис? — автоматически называет парня по имени Ходжес. — Ну, слушайте, безумной! А еще испуганной. Словно до нее только дошло, куда она попала, что она на такой улице, где девочки в форме частных школ не ходят, а тем более одни. МЛК-авеню? Добро, бля, пожаловать! — Он наклоняется вперед, сложив длиннопалые руки между колен, лицо становится серьезнее. — Она не понимала, что я шучу, представляете себе? Она запаниковала, понимаете? — Понимаю, — говорит Ходжес, и, хотя голос у него заинтересованный, он на самом деле находится на автопилоте, пораженный словами Невилла: «Я у нее игру забрал». Какая-то часть его ума говорит, что это не может быть связано с Эллертон и Стоувер. Но большая часть убеждена, что связь есть, и непосредственная. — Пожалуй, вы огорчились. Невилл философским жестом поднимает ободранные ладони к потолку, мол, ну что тут поделаешь. — Здесь место такое, слушайте. Это же Лоу. Она упала с неба и поняла, где она, вот и все. А я поскорее хочу отсюда вылезти. Пока есть возможность. Буду играть в первом дивизионе, хорошо учиться, чтобы получить хорошую работу, штоб… чтобы стать профессионалом. Тогда всю семью отсюда вытащу. Моя семья — это мама, я и двое братьев. Если бы не мама, я бы до такого не доучился, как сейчас. Она никогда не позволяла, чтобы мы в грязи играли. А если бы услышала это «штоб», то ругалась бы страшно! Ходжес думает: парень слишком хорош, чтобы быть настоящим. Но нет, вот он, сидит. Ходжес не сомневается, что парень говорит правду, и не хотел бы представлять, что случилось бы с сестренкой Джерома, если бы Дерис Невилл сегодня был на уроках. Хиггинс говорит: — Девочку дразнить, конечно, плохо, но, должен сказать, вы поступили правильно. Вы же подумаете о том, что чуть не произошло, если вам когда-нибудь еще захочется отколоть что-то подобное? — Ну конечно, сэр, подумаю. Хиггинс поднимает ладонь. Невилл не бьет по ней с размаху своей, а лишь слегка прикасается — с саркастической улыбкой. Он хороший мальчик, но все-таки здесь Лоутаун, а Хиггинс, как-никак, дядя полицейский. Хиггинс поднимается. — Ну что, можем идти, детектив Ходжес? Ходжес одобрительно кивает, слыша свое прежнее звание, но разговор еще не окончен. — Скоро. А что это была за игра, Дерис? — Древняя, — без колебаний говорит тот. — Типа «Гейм Бой», у моего младшего брата она есть — мама купила на барахолке, или как там это называется, — а у девочки немного другая была. Ярко-желтая, точно помню. Не совсем тот цвет, который обычно девушки любят. По крайней мере, те, которых я знаю. — А экран вы случайно не видели? — Краем глаза. Там рыбки стаями плавали. — Спасибо, Дерис. А насколько вы уверены, что она была под наркотой? По десятибалльной шкале: десять — абсолютная уверенность. — Ну, где-то так баллов на пять. Когда я подходил к ней, мне казалось на все десять, потому что она словно вот-вот собиралась броситься на проезжую часть, а там машина ехала здоровая, значительно больше, чем тот фургончик, который ее сбил. Я еще подумал: не кокаин, не метамфетамин, не «мулька» — что-то полегче, типа экстази или травы. — А тогда, когда вы начали над ней прикалываться? Когда забрали у нее игру? Дерис Невилл закатывает глаза: — Ну и быстро же она пришла в себя! — Хорошо, — говорит Ходжес. — Теперь у меня все. И спасибо вам. Хиггинс также благодарит, и они с Ходжесом направляются к дверям. — Детектив Ходжес? — Невилл снова на ногах, и Ходжес должен просто-таки запрокинуть голову, чтобы увидеть лицо парня. — Как вы считаете, если я сейчас запишу свой телефон, вы сможете ей его передать? Ходжес думает, потом достает из кармана ручку и дает высокому мальчику, который, возможно, спас Барбаре Робинсон жизнь. 19 Холли везет их обратно на Нижнюю Мальборо. По дороге Ходжес рассказывает ей о разговоре с Дерисом Невиллом. — В кино они бы влюбились друг в друга без памяти, — задумчиво говорит Холли, когда он заканчивает рассказ. — Жизнь — не кино, Холл… Холли… — Он едва не называет коллегу «Холлиберри», но в последний момент удерживается. Не время для легкомысленных шуток. — Понимаю, — говорит Холли. — Поэтому я в кино и хожу. — Ты, наверное, не знаешь, делали ли «Заппиты» желтыми? Как это часто бывает, у Холли факты всегда под рукой: — Их делали в десяти цветах — и да, желтый тоже был. — Ты думаешь о том, что и я? Что есть связь между тем, что произошло с Барбарой, и с теми женщинами на Хиллтоп-курт? — Не знаю, что именно я думаю. Хотелось бы вот так посидеть вместе с Джеромом и подумать, как тогда, когда Пит Зауберс был в беде. Просто посидеть и все обсудить. — Если Джером вечером прилетает и с Барбарой все действительно будет хорошо, то, пожалуй, можно завтра. — Завтра — твой второй день, — говорит она, заворачивая к их парковке. — Второй из трех. — Холли… — Нет! — сердито говорит она. — Даже не говори! Ты обещал! — Она переключает передачу в режим парковки и разворачивается лицом к нему. — Ты убежден, что Хартсфилд притворяется, не так ли? — Да. Может, не с того самого момента, как он открыл глаза и мамочку позвал, но, не сомневаюсь, с тех пор он уже далеко ушел. Может, и совсем восстановился. Он разыгрывает полукататонию, чтобы не попасть под суд. Хотя, наверное, Бэбино должен был бы знать. У него же должны быть анализы, томография всякая… — И вот подумай. Если он способен мыслить и если бы он узнал, что ты опоздал с лечением и умер из-за него, как ты думаешь, что бы он почувствовал? Ходжес ничего не говорит, а Холли отвечает за него: — Он был бы рад, рад, рад! Бляха-муха, в восторге был бы! — Хорошо, — говорит Ходжес. — Я тебя услышал. Остаток сегодняшнего дня и еще два. Но на минуточку забудь про меня. Если он каким-то образом может влиять на людей за пределами палаты… это же страшно. — Я знаю. И никто нам не поверит. Это тоже страшно. Но ничто меня так не пугает, как мысль, что ты можешь умереть. Он хочет обнять ее за эти слова, но у нее сейчас одно из таких необнимательных выражений лица, поэтому он поглядывает на часы. — У меня встреча, не хочется заставлять даму ждать. — Я в больницу. Даже если меня не пустят к Барбаре, там, наверное, будет Таня, и она обрадуется, когда увидеть друга. — Прекрасная мысль! А перед тем я бы хотел немного услышать о доверенном лице, которому передали дела «Санрайз Солюшн». — Его зовут Тодд Шнайдер. Он входит в юридическую фирму, в названии которой шесть фамилий. Их офис в Нью-Йорке. Я его нашла, пока ты говорил с мистером Невиллом. — По айпаду? — Да. — Ты — гений, Холли! — Да нет, это простой компьютерный поиск. Это ты умный, что первый подумал об этом. Если хочешь, я ему позвоню. — На ее лице заметно, насколько ее ужасает такая перспектива. — У тебя нет необходимости этого делать. Просто свяжись с его офисом и попробуй договориться, чтобы я с ним поговорил. Завтра рано утром, если можно. Она улыбается: — Хорошо. — Улыбка сходит с ее лица. Она показывает на верхнюю часть его живота. — Болит? — Немного. — Сейчас это правда. — Сердечный приступ — это было хуже. — И это тоже правда, но так, возможно, будет недолго. — Если увидишь Барбару, передай привет от меня. — Конечно. Холли смотрит, как он переходит к своей машине, обращая внимание на то, как он, поправив воротник, берется за бок. Женщине хочется заплакать. Или, может, завыть от того, как это ужасно несправедливо. Жизнь может быть ужасно несправедливой. Это она знает еще со школьных лет, когда все над ней смеялись, но это до сих пор ее удивляет. Не должно бы, но удивляет. 20 Ходжес снова едет через весь город, крутит радио, ищет что-то добротное из тяжелого рока. Находит «Зе Кнек» на БАМ-100 с песней «Моя Шерон» и прибавляет звук. После песни диджей говорит о том, что на восток со Скалистых гор надвигается буря. Ходжес не обращает на это внимания. Он думает о Брейди и о том, где же он впервые видел эти «Заппиты». Их раздавал Библиотечный Эл. Как же его фамилия? Никак не получается вспомнить. Если вообще когда-то он её знал. Когда он приезжает к «водопою» с забавным названием, видит Норму Уилмер за столиком в глубине, подальше от безумной толпы бизнесменов, толпящихся возле стойки, которые шумят и хлопают друг друга по спинам, наперебой заказывая напитки. Норма сменила медицинский халат на темно-зеленый брючный костюм и туфли на низких каблуках. Перед ней уже стоит бокал.