Неудивительно, что в таком состоянии духа он не дал ни пфенига чаевых немногословному таксисту, который остановился на Гартенштрассе, напротив Концертного Дома, украшенного надписью «Рождественский благотворительный концерт». Неся под рукой коробку с подарком для Софи, Мок вошел в огромный вестибюль великолепного здания, недавно спроектированного Гансом Поэлцигом. В раздевалке он оставил верхний гардероб и подарок, после чего двинулся к двустворчатым дверям, у которых вышколенные билетеры спорили с каким-то человеком. — У вас нет именного приглашения! — кричал билетер. — Прошу удалиться! — Вам не нужны мои деньги? — Мок узнал голос Смолара. — Чем они хуже денег других людей? Может, их вам оставить, чтобы вы пошли за пивом? Может, вам не нравится, что я без фрака? Мок подскочил к Смолору и взял его под руку. — Этот господин не испытывает к вам доверия, — Мок, удивленный неожиданно всей ситуацией, кинул насмешливый взгляд на билетеров. — И правильно, потому что, судя по вашим губам, вам уже давали водку в начальной школе вместо рыбьего жира. Мок оттащил Смолора в сторону, не обращая внимания на пораженных швейцаров. — Ну и что? — спросил он. — Порядок. Утро у госпожи Пфлюгер. Потом у вас дома. Обе. Все время репетировали, — вздыхал Смолор. — Благодарю вас, Смолор, — Мок смотрел признательно на подчиненного. — Еще около двух недель. Держитесь. А потом в награду за хорошую работу вы получите неделю неоплаченного отпуска. Перед самими праздниками. Сегодня вы уже свободны. Смолор приподнял шляпу и, волоча ноги, направился к выходу, в котором блестели белоснежные крохотные манишки, блестки, китайские веера и разноцветные перья. Мок достал приглашение и встал в очередь за какой-то тощей дамой, которая в одной руке держала лорнет, в другой — длинный мундштук с дымящейся папиросой. Билетеры не требовали от нее приглашения, а полностью уважительно оставили бороду на груди. — О, кого я вижу?! — закричала дама. — Неужели это вы, господин маркиз? О, что за честь! — возбужденная дама повернулась к стоящим за ней людям, чтобы поделиться с ними своим замечательным открытием. Ее внимание привлек стоящий за ней Мок. — Это невообразимо, дорогой господин, — дама замялась и вместо лорнета к глазу приставила мундштук. — Билетером на сегодняшнем балу является сам маркиз Жоржик де Лешам-Брие! По-видимому, уязвленная небольшим впечатлением, какое произвела на советника ее информация, она поплыла в сторону фойе, выпуская дым, как пароход, а сам Жоржик, обвиненный Моком в питье водки в общей школе, посмотрел презрительно на его приглашение. — А ваше превосходительство, господин советник, — Жоржик медленно читал по приглашению титулы, — передали свои пожертвования тому авантюристу, который пытался войти без приглашения? — Да, потому что я трезв, — отреагировал Мок и миновал отвратительного Жоржика. Вроцлав, среда 30 ноября, девять вечера Благотворительный концерт приближался к концу. Софи, осчастливленная овациями, отсутствием алкогольного запаха у мужа и словами восхищения, которыми ее одарило во время антракта наилучшее вроцлавское общество, сняла с руки перчатку и позволила, чтобы сухие и сильные пальцы Эберхарда двигались легко по гладкой коже ее руки. Мок закрыл глаза и вспоминал выступление Софи, ее непрекращающееся спокойствие возле фортепиано, ее поведение, полное сдержанной элегантности, без экзальтации и дикого мотания головы. Он восхищался не только игрой жены, сколько линией ее тела, проступающего сквозь черное облегающее платье. Восторгал его профиль Софи с гордым подъемом подбородка, слегка вогнутая линия шеи, хрупкость плеч, сдвоенная округлость ягодиц. Распирала его мужская гордость. Во время антракта он смотрел сверху на других мужчин и постоянно окружал жену, как бы говоря: «Не приближайтесь — я обозначаю свою территорию». Прозвучали последние аккорды «Полуденный отдых фавна» Дебюсси. Зазвучали аплодисменты. Мок, вместо того чтобы смотреть на кланяющихся музыкантов, восхищался грацией, с которой Софи соединяла ладони при хлопке, поднимая их высоко над головой. Он прошептал ей несколько слов на ухо и быстро покинул зал. Он побежал в гардероб, забрал и выложил на прилавок мех и ток жене и свои пальто и шляпу. Он открыл коробку с палантином из норки и засунул его в рукав, пахнущий духами Софи. Затем он оделся и ждал, перекинув через плечо ее мех. Через некоторое время она появилась рядом с ним. Выпятили полную грудь и сунула руки в рукава шубы, подаваемой ей Эберхардом. — Это не мой мех, — сказала она испуганно, вытащив палантин из рукава. — Эби, швейцар ошибся. Он дал тебе что-то другое. У меня не было палантина. — Это твой мех, — у Мок была мина маленького гимназиста, который рассыпал кнопки на стуле нелюбимого учителя. — И твой палантин. — Благодарю, дорогой, — Софи подала ему руку для поцелуя. Мок обнял ее за талию и вывел из Концертного Дома. Он оглянулся вокруг и увидел припаркованный «адлер». Захлопнул дверь за Софи и разместился в кресле водителя. Софи поглаживала палантин кончиками пальцев. Мок обнял жену и страстно поцеловал. Она вернула ему поцелуй, после чего отодвинулась и разразилась смехом. — Ты отлично сказал тому Лешампу-Брие, — она плакала от смеха. — И, что лучше всего, ты попал в точку. Он действительно много пьет… Ни о чем другом не будет говорить теперь во Вроцлаве… Только о твоей остроте… Жоржик пил водку в детском саду вместо рыбьего жира… Все уже смеялись над этим в фойе. Мок, не контролируя себя, обнял Софи так сильно, что через мягкий палантин почувствовал тонкий край ее уха. — Давай, сделаем это в машине, — прошептал он. — Ты спятил, слишком холодно, — задышала она ему легонько в ухо. — Поехали домой. Я сделаю для тебя кое-что особенное. Автомобиль с трудом тронулся на влажном и липком снежном покрове. Мок ехал очень медленно по улице Хефхенштрассе, втиснувшись за мощным фургоном, из которого какой-то одетый в шинель человек сыпал песок на проезжую часть. Мок обогнал его только на пересечении с Морицштрассе и, скользя по убитой конскими копытами Августаштрассе, благополучно добрался до Редигерплац. Снег перестал падать. Мок выскочил из машины и открыл дверь со стороны пассажира. Его жена боязливо ступила обутой в туфельку ногой в блестящий зимний пух. Она одернула ногу в машину. — Я принесу тебе ботинки, дорогая. — Мок подбежал к воротам особняка. Однако он не вошел, но обернулся и подошел снова к машине. Он открыл дверь и наклонился. Одну руку подложил под колени Софи, второй охватил ее плечи. Софи рассмеялась, обнимая его за шею. Мок вздохнул и поднял легко жену. Он покачнулся от ее веса и через мгновение обрел равновесие, расставив широко ноги. Когда ему это удалось, он отнес Софи к воротам и поставил ее на ступеньку с надписью «Cave canem»[5]. Закрыл машину и вернулся обратно. Там он запутался на мгновение в мягком мехе, прижимая к кремовым плиткам нежное тело, там его бедра стали опоясаны крепкими бедрами, а шея скользким палантином. Внезапно загорелся свет, и раздался лай пса доктора Пачковского. Господа Мок поднялись на свой второй этаж, шокировав выходящего с собакой адвоката: она одергивала платье вниз на бедрах, он поправлял волосы и снимал с шеи палантин. Марта открыла им дверь и — видя их настроение — сразу же отправилась в служебную квартиру, где уже раздавался храп Адальберта. Эберхард и Софи вторглись в спальню, сомкнувшись телами. Удивленный пес сначала начал радоваться, а потом — видя что-то вроде борьбы — рычать. Софи закрыла перед ним дверь, толкнула мужа на диван и принялась за расстегивание многочисленных пуговиц его гардероба. Она начала с пальто. Затем шляпа направилась в сторону двери. Далее на очереди были брюки. Тогда зазвонил телефон. — Марта ответит, — сказала Софи. — Она знает, что мы заняты, и, наверно, скажет, что нас нет дома. — Телефон звонил настойчиво. Марта не отвечала. — Ничего не может быть важнее тебя, — прошептал Мок. — Кто бы ни звонил, я его уволю. Он встал и вышел в прихожую. Поднял трубку и молчал. — Добрый вечер, прошу советника Мока, — услышал неизвестный себе голос. — У аппарата, — буркнул он. — Господин советник, это Виллибальд Хённесс из казино отеля «Четыре сезона», — Мок опознал сейчас возбужденный голос одного из своих информаторов. — Тут какой-то пьяный юноша. Много проигрывает в рулетку. Представился как Эрвин Мок. Утверждает, что он ваш племянник. На этом основании выдали ему кредит. Если он продолжит играть так резко, это плохо кончится. Похоже на то, что проигрывает деньги, которых у него нет. — Послушай, Хённесс, — Мок вытащил револьвер из стенного шкафа и засунул его во внутренний карман пальто. — Сделай что-нибудь, чтобы не играл. В худшем случае, бей в морду так, чтобы он потерял сознание. Я сейчас буду. Мок вошел в спальню и поднял лежащую на полу шляпу, которая возбуждала чрезвычайный интерес собаки. — Сейчас вернусь. Эрвин в большой опасности. Софи снимала платье. Полоса туши для ресниц стекала по ее щеке. — Можешь не возвращаться, — ее голос звучал так, как будто совсем не плакала. Вроцлав, среда 30 ноября, половина десятого вечера Виллибальд Хённесс, охранник в казино отеля «Четыре сезона» на Гартештрассе, 66–70, выполнил указания Мока, но устранил Эрвина от игры без применения насилия. Он поступил очень просто — подсыпал ему в пиво средство, приводящее к резкой рвоте. Поэтому, когда Мок вторгся в развевающемся пальто в казино и — руководствуясь указаниями портье и похожего на обезьяну охранника — вбежал в мужской туалет, юноша стоял у основания клозета на коленях, а его голова находилась в заботливых руках Хённесса. Эта картина немного успокоила Мока. Он закурил папиросу и спросил, за каким столом играл Эрвин. — За четвертым, дядя, — прозвучал ответ из глубины раковины. — Сейчас приду, — Мок сунул Хённессу десятимарковую купюру в карман. Он покинул туалет и подошел к охраннику, стоящему в холле возле огромного фонтана между двумя могучими пальмами. Никакое иное место не было бы для него более подходящим. Обезьяна вперила в него маленькие глаза. — Я бы хотел поговорить с управляющим казино, — сказал Мок и инстинктивно потянулся за удостоверением; однако воздержался; он предпочел пока не открывать всех своих карт. — Меня зовут Эберхард Мок. Куда я могу обратиться? — Претензии решаются за столом. Там надо было вызвать начальника, — буркнул охранник. — Приходите завтра после трех. — Я по другому делу. Очень важному делу. Мок сказал это и применил надежный способ успокаивания нервов: начал читать мысленно оду Горация «Exegi monumentum…»[6]. Под низким черепным сводом охранника продолжалась напряженная работа маленького мозга. Когда Мок дошел до знаменитой «non omnis moriar»[7], охранник сказал: — Скажите, что это за дело. Я передам шефу, и, возможно, он примет вас.… — Ты ничего ему не расскажешь, — сказал Мок, — потому что придется повторить десять слов, а это значительно превышает твои возможности. — Пошел прочь отсюда. И мигом, — охранник насупил брови и сжал большие кулаки. Еще чуть-чуть, и он ударил бы ими по выпуклой грудной клетке. Мок читал в мыслях знаменитую оду о бессмертии избранника муз. Вдруг застряла и сам уже не знал, кто молча поднимался на Капитолий: жрец или весталка? Тогда резко повернулся и нанес первый удар с разворота. Удивленный охранник схватился за челюсть и потерял равновесие. Этого Моку хватило. Он наклонился, схватил противника за лодыжки ног и потянул в свою сторону. Брызги воды показали, где оказался охранник, лишенный опоры коротких конечностей. Вода разлилась из фонтана и появился на красной дорожке. Охранник метался беспомощно в мраморном резервуаре. Оперся на руки и попытался сесть. Водопад лился по его белой рубашке и слепил его. Мок, проанализировав в мыслях очередные вирши Горация о бурлящей реке Ауфидус, надел кастет и нанес удар — в подбородок стражника. Локоть охранника скользнул по дну бассейна, а его голова вновь упала в бурлящую пучину. Мок сбросил пальто, еще раз схватил охранника за лодыжки ног и мощным ударом выволок его из бассейна. Голова обезьяны рухнула на каменное обрамление фонтана, после чего тело приземлилось на мягкое покрытие. Мок оперся одной рукой о пальму и взял лежащего за макушку и пятки. Напрасно. Охранник после извлечения из фонтана был уже без сознания. Мок с раздражением посмотрел на свои промокшие рукава пиджака и окрашенные кровью штанины. Он понял, что у него во рту погас окурок. Выплюнул его в фонтан и внимательно посмотрел на посетителей казино, которые вышли с зала и с ужасом смотрели на отключившегося охранника. Их чувства разделял портье, который, не дожидаясь вопроса со стороны Мока, заявил: — Офис управляющего на первом этаже. Номер 104. Номер 104 казался слишком строгим для мощного, жирного тела с лысой головой, которое сидело развалясь в кресле и внимательно просматривало отчеты крупье. Норберт Риссе своей внешностью возбуждал неописуемую радость рестораторов и портных. Десятиразовое питание и тюки материала, израсходованного на его изысканную одежду, позволяли представителям обеих профессий хотя бы на мгновение забыть о повседневных материальных заботах. Мок занимался совершенно другим делом, поэтому вид Риссе вызвал в нем мало энтузиазма. Еще меньше заинтересовал его шелковый платок управляющего казино, его стеганый шлафрок, а еще меньше прибор китайского фарфора, стоящий на кофейном столике, и безучастный попугай, который знал только язык жестов. — Меня зовут Эберхард Мок, — сказал он. — Криминальный советник Эберхард Мок. Я покупатель. Скромный покупатель. Риссе внимательно посмотрелся к промокшей одежде Мока, который стоял, преступая с ноги на ногу. Он взял звонящий телефон и слушал несколько мгновений быстрые и отрывистые доклады. Он побледнел, повесил трубку и указал гостю на кресло. — Может, скромный, но довольно нетерпеливый, — отметил Риссе. — Слушаю вас, господин советник. — Мой племянник Эрвин Мок проиграл сегодня немного денег в вашем казино. Хотелось бы знать сколько, — Мок начал крутить в пальцах папиросу. — От этого зависят мои дальнейшие просьбы. Риссе подсунул Мокку фарфоровый китайский сосуд, наполненный папиросами в синей полосатой бумаге. Мок закурил поданную ему папиросу и уставился на красивый прибор для кофе. Нежный мотив сплетающихся побегов бамбука вокруг чашек, кофейника и сахарницы напоминал ему его давнее, кратковременное увлечение востоком. Кофейник дымился обнадеживающе. — Вашему племяннику сегодня не повезло. Он проиграл тысячу марок. Взял на нее кредит, ссылаясь на родство с вами. Кредит мы предоставляем только в том случае, если уверены, что он будет погашен не позднее следующего дня. — Карточные долги являются долгами чести, — Мок повертел в пальцах шляпу. — Не знаю, смогу ли я погасить их уже завтра. Я прошу пролонгировать долг, — он подумал о сроке выплаты Бецкому за палантин. — Я уплачу долг своего племянника послезавтра. — Послушайте, господин советник, — Риссе затряс щеками и подбородком, — что мы не позволяем нашим клиентам отсрочить платеж. Проще себе вообразить, что эта безжалостность — наше преимущество. Клиенты смотрят в глаза своей судьбе, с вызовом, с воображаемым противником, как вы предпочитаете, и знают, что это противник сложный и бескомпромиссный. Противник, с которым нужно играть с открытым забралом. Пребывающий здесь на прошлой неделе князь Герман III фон Кауниц одолжил от нас определенную сумму, которую вскоре проиграл. Одолжил только раз. Фон Кауниц играл в субботу, а в воскресенье банки и кабинет управляющего закрыты. И князю для погашения долга пришлось оставить у нас немного фамильных драгоценностей. А что ваш племянник может заложить? Хорошо, что вы здесь. Мои люди очень безжалостны в отношении неплатежеспособных клиентов.