По моей спине скользнула струйка пота — сотая за сегодняшний день. Я впервые почувствовал смысл выражения «волосы встали дыбом». Сердце колотилось как сумасшедшее, его металлический звон отдавался в ушах. Пятьдесят метров... сорок... Когда колёса зацепили проволоку, я присел и прикрыл голову. Тишина вокруг застыла. Воздух обратился в прозрачный клей, в воспоминание о звуке — возможном, но не свершившемся, в бесплотную массу, составляющую эфир, но распавшуюся на мириад инертных кусков, внезапно остановивших своё вращение. Это была квинтэссенция тишины, спокойной и поглощающей, я услышал, как замерло моё сердце, и понял, что это конец. А потом она взорвалась. *** Вспышки я не увидел, но удар был поистине титаническим. Грохот — и волна горячего воздуха с разбегу врезалась в «цверг» и тряхнула насыпь, взметнув фонтаны гравия и песка. Меня отшвырнуло на землю, будто ком смятой бумаги. Диск солнца, белый и ослепительный, обжёг глаза, и я услышал звук бьющегося стекла и скрежет, и негромкий хлопок, а потом в небо взвилось облако чёрного дыма. В разинутый рот хлынул дождь из песка и травы. Отрывисто кашляя, я подтянулся за край платформы. Упал и пополз вперёд, огибая вагон, перелезая через рельсы как контуженная сороконожка. «Мини-Блитц» уже горел. Основной удар пришёлся на кузов, с двух сторон объятый оранжевым пламенем. Остатки маскировочной сетки реяли по ветру в тучах дыма и пыли. Ветер волочил оторванный откуда-то лист железа. Кабину перекосило. Приставив ладонь козырьком, я разглядел вторую машину — её отнесло вправо и перевернуло, заклинив сигнализацию. Из какофонии звуков донёсся душераздирающий вопль. Я перешёл на шаг и остановился, боясь подойти ближе. При всём желании я уже ничем не мог им помочь — пламя распространялось слишком быстро. По всей видимости, в кузове имелось горючее и боеприпасы. Передняя дверца распахнулась. Наружу выпал Полли, а вслед за ним — и тот, кто его вытолкнул. Раненый и оглушённый Дитрих Трассе. Он выглядел как человек, получивший кувалдой по черепу. Изувеченное тело рухнуло в грязь, но глаза — широко открытые — уставились на меня с выражением не боли, но предельного физического напряжения. — Ты... Изо рта капнула кровь. Он давился сгустком, потом выплюнул его и взглянул на меня снизу вверх, всё с тем же выражением в прозрачно-серых глазах. Губы искривились, кажется, он силился улыбнуться. Потом собрался с силами и ясно выговорил, как говорят дети: — Сдаюсь. — Нет, — сказал я. — Не сдашься. Я выстрелил ему в грудь. Не хотел портить лицо. Он откинулся и продолжал смотреть на небо, так же пристально и изумлённо, как прежде смотрел на меня. Я взял его за ноги, зацепил Полли и, надрываясь, поволок их обоих в сторону от огня. Чёрт знает, зачем. Мне казалось, что вокруг кварц и обломки слюды. Ветер звучит громко как колокол — бом-м, бом-м, колючая проволока, заграждения, взвизги шрапнели — и снова лес, огонь, облака. Я положил Полли в траву, а рядом примостил Трассе. Они были почти одного роста. Потом я сел и стал смотреть на костёр, из которого уже не доносилось ни звука. Только этот шорох скребущей бумаги и скворчание масла, лопающегося на сковородке. А потом кто-то тихо произнёс рядом со мной: — Эрих? *** — Привет, — сказал я. Нужно было подняться, и я поднялся. Карл терпеливо ждал, пока я встану на ноги. Он, должно быть, вылез из той самой машины, что звенела сигнализацией. Слава Богу, он её выключил. — Брось пистолет, — приказал он. Потом улыбнулся и сказал уже чуть человечнее: — Откуда ты вообще достал эту дрянь? Слабая пружина, на каждый третий осечка. Изначально дерьмовая модель. Брось её, Эрих. Сейчас же. В руке он держал «Хенкер», направленный мне прямо в живот. — Ладно. Пистолет полетел в траву. Я даже испытал облегчение. Судя по выражению лица Карла, я поступил правильно. — Вот так. У тебя неплохой глазомер, но замедленная реакция. Стрельба из пистолета — не твой конёк. Ну ты и дел наворотил, дружище! — Испортил тебе дела. Он опять покачал головой. Худой и загорелый, в своём дорожном костюме, почти как кузнечик. — Да уж. Здорово накуролесил, старый бродяга. Теперь будет сложно унять шум. Этим журналистам только дай повод, растрещат до пограничных столбов. Если бы я знал, чем обернется... Но я-то хотел как лучше. Понимаешь, Эрих? Как лучше. — «Ультерих»? — Брось, — он поморщился. — Не говори глупостей! Мы с тобой достаточно поиграли в индейцев. Я хочу жить хорошо, Эрих, я всю жизнь провёл в ожидании, нам говорили: «Завтра, завтра, завтра». Ну да, мне сделали предложение. Я не реваншист, ты знаешь, и никогда им не был. Это вопрос дела. Дела решаются в кабинетах, но их отголоски слышно на улице. Такие, как Трассе, никогда не переведутся. — И ничего не меняется? — Ничего. — Ничего... Мы опять стояли посреди пустынного плаца. Вокруг догорали иллюзии, и я знал, что Карл мне не врёт, а трезво и спокойно глядит в темноту. Мне всегда нравилась его уверенность. — Потому ты и направил меня в «Эдем»? — Никто другой мне бы не подошёл. Раз уж Йен заварил всю эту кашу с расследованиями, подозрениями, спецслужбами, этими вечными перетряхиваниями в старом чулке. Я оборудовал себе место под солнцем, Эрих. Разве я так уж много хотел? Дитрих переправил бы тебя в резервный лагерь, и ты тоже нашёл бы себе место под солнцем. — Ты обо мне позаботился. — Ещё нет. В широко расставленных тёмных глазах я прочёл искреннее сожаление. Теперь его лицо было бледным, несмотря на загар, губы крепко сжаты. По крайней мере, он не говорил о гуманности. — Сейчас? — Да. Дуло «Хенкера» едва заметно качнулось, подтверждая: «да». Я сглотнул и закрыл глаза. Я ожидал услышать щелчок, но звук оказался громче. Он прогремел в стороне от меня, и когда я открыл глаза, Карл уже падал, запрокидываясь назад. Вместо его носа зияла дыра. Я развернулся и увидел Полли, держащего мой пистолет. *** — Хайль, старичок! Я не ответил. Мне казалось, что я встретил Полли совсем недавно. Или бесконечно давно. Над овалом пустого лица ерошились короткие волосы, а кожа была влажной и белой. Одна нога лежала под странным углом и стремительно распухала. Он положил к себе на колени голову Дитриха Трассе и смотрел на меня прозрачным взглядом живого утопленника. — Это был твой друг? — он кивнул в сторону лежащего Карла. — Да. — Дерьмовый друг. — Не тебе судить. — Он бы пристрелил тебя сразу. А я? — А ты — говнюк. Я надеялся, что Афрани не выглянет из вагона. В горящей машине что-то лязгнуло, чмокнуло, сноп воздуха подтолкнул меня вперёд. Кожа на спине начинала спекаться. Случайно пролетевшая искра грозила поджечь штаны. — Хайль! — Сам ты «хайль».