Точнее, совсем не домой. Ещё точнее — чуть ли не в противоположную сторону… Мысль о том, что я заручился (относительно малой ценой, кстати, а нападки Нискирича уж как-нибудь переживу…) поддержкой столь ловкого и пронырливого сыскного цеха, как «Ломкая горечь», подхлестнули меня эффективнее самой крепкой чинги. При этом вдруг скрутив живот в таком приступе голода, что чуть не помутнело в глазах. Да, подчас именно голод — банальный голод, — заставляет нас совершать самые необдуманные поступки. Моим в данном случае стало решение заложить небольшой крюк, проехать через «Каначанкха» и запастись для нас с Ч’айей двумя огромными порциями вкуснейшей во всём Бонжуре лапши. Выжимая из крохотного гендо последние силы, у Щупа я оказался буквально через десять минут. Шумного хвостатого народа на улицах становилось всё меньше, гуляки сворачивали накачку пенным или крепким, и постепенно расползались отсыпаться. Впрочем, вокруг забегаловки темнокожего чу-ха роилось традиционно немало оголодавших; почти все — на втором, пешеходном ярусе поверх колёсно-транспортного перекрёстка. Вообще, конечно, было странно, что кто-то в принципе разрешил Щупу обустроить лапшичную в полой колонне посреди пересечения 9-ой и Ричикино. Но получилось удобно: хочешь — подходи за заказом сверху, через крытые галереи, крест-накрест перекрывавшие небольшую площадь Кана; хочешь — подкатывай по проезжей части, где даже обустроена пара парковочных кармашков. В одном из таких я и оставил гендо, даже не пристегнув к поручням (символ «Детей заполночи» на кожухе аккумулятора работал лучше противоугонной системы). Подступил к изогнутой стойке, выходящей прямо на перекрёсток; взгромоздился на высокий барный стул, широкий и глубокий, рассчитанный явно не на человеческую жопку. Сейчас на нижнем ярусе «Каначанкха» я был почти один, и только на противоположной стороне кольцевой стойки допивали суп две молоденькие гулёны. В метре за моей спиной гудела дорога, проносились гендо и фаэтоны в колёсном режиме. Казалось бы, такое соседство вызывало тревогу и с гастрономическим уютом точно не ассоциировалось; однако по-своему давало иллюзию некой защищённости, не позволяя абы кому подступиться с тыла. Я не совсем ожидал, что Щуп — первый повар и непосредственный хозяин лапшичной, — окажется на рабочем месте в столь поздний час, но тот неторопливо выплыл из-за варочного котла. — Куо-куо, здоровяк, — я широко улыбнулся и показал ему скрещённые пальцы, — ты вообще спишь? — Куо-куо, терю! — он оскалился в ответ, тяжело облокотился о стойку. — Судя по виду, пунчи Ланс, ты тоже бросил это бесполезное занятие! Мне нравился Щуп. Синевато-угольной масти, он являлся одним из редких известных мне «двойных пасюков», чья кожа под шерстью тоже была тёмной, практически чёрной. Кстати, я ему вроде как тоже нравился. Может быть, потому что Щуп ко всему прочему тоже уродился бесхвостым манксом? Красные, почти алые с оранжевыми прожилками глаза создавали почти демонический образ. Который, впрочем, сам Щуп едва ли поддерживал — вид зачастую имел разбитной и приятельский, а пят о к легкомысленных золотых колец в левом ухе и вовсе разрушали зловещую картину. — Неужто всё так плохо? — я невесело ухмыльнулся и удобнее устроился в чашке стула. — Ну… Щуп сделал вид, что всерьёз задумался. Даже потёр подбородок крепкой ладонью в россыпи мелких ожогов от раскалённого масла: — Скажу так: твоя новая одёжка выглядит немного лучше старой. А вот то, что торчит над воротником, весьма напоминает свинячью жопу. Да, точно. Жопу, которая пролежала на солнце. Дней пять, кха-кха! И он рассмеялся, от удовольствия прихлопнув по стойке. — Да, пунчи, я тоже рад тебя видеть, — покивал я и протянул кулак, об который он дружелюбно стукнулся своим огромным. Самое любопытное крылось в том, что Щуп никогда не состоял в казоку. И ни одной не платил, причём весьма давно. Однако, так повелось, темнокожего не трогали. Он стал частью Бонжура, его плотью и духом, и вытрясти с него мзду считалось крамольным даже на уровне предположения. Сам Щуп, в свою очередь, платил району тем же юном, раз за разом кормя казоку-йодда любой масти очень простой, но очень вкусной едой, и никогда не сдирая за это втридорога. — Ну так что, Ланс, ты по моей морде соскучился, или всё же пожрать? — Пожрать, пунчи. Давай две своих самые вкусные порции в кисло-сладком. И побольше специй. Он с пониманием кивнул. — Варим как обычно? Я изогнул бровь в демонстративном недопонимании. Уточнил: — А Бонжур — лучшее место Юдайна-Сити? Щуп снова рассмеялся, кивнул, а потом важно причмокнул. — Я бы ответил тебе, терю, но только если бы мог сравнить. Полированные когти повара зацокали по отверстиям стоечного клавиатона, отдавая распоряжения в глубину колонны, где пряталась пропахшая специями кухня. У меня засосало под ложечкой. Можно было не сомневаться, что заказанная лапша будет просто запредельной, в консистенции шикошико, как и полагается — чуть недоваренной, сочной и упругой. — Десять минут, пунчи. Бросай рюкзак, поешь без спешки. — Я ненадолго. Дела. Прихвачу с собой. — Ла-адно, — с внезапной обидой кивнул хозяин «Каначанкха». — Ладно, Ланс, это твоё право — использовать старика, как пищевой комбайн. — На его морде тут же появилась улыбка, широкая и плотоядная, а в пугающих красных глазах запрыгали смешливые искорки. — Рассказывай, что нового? Я пожал плечами. — Про «Шутов» уже слышал? Повар разом помрачнел. Но я не дал ему прокомментировать или ответить. — В общем, пусть улица знает — Нискирич не даст ублюдкам воли. Темная бровь Щупа с интересом взметнулась: — Твой отчим сам так сказал? — Отвечу так, пунчи: если бы у выродков было крыльцо, вчера утром на нём бы разбили не одну тарелку. — Кха-кха, рад слышать! Лапы темнокожего нырнули под стойку, с проворством фокусника извлекая кувшин и пару пиал. Он отточенными движениями плеснул две порции паймы, себе без мяты, мне со щепотью. Клал траву бережно, сжав самыми кончиками когтей — как и прочие чу-ха, он не очень-то любил её чистый запах. Мы отсалютовали друг другу, выпили. В динамиках «Каначанкха» заиграла безликая песня «Восьмого цвета радуги». Щуп торопливо проглотил пайму, издал странный звук и торопливо сделал погромче. Самочки на другой стороне стойки радостно взвизгнули. — Отличная, кстати, песня! — со знанием дела прокомментировал немолодой повар, доказав мне, что День Удивления и не думает заканчиваться. — Пунчи! Как старая крыса вроде тебя вообще может слушать этих молокососных писклях⁈ Тот хмыкнул, подался ко мне через стойку. — Поосторожнее, терюнаши, — вкрадчиво сказал он и прищурился. Пальцы его сжались в кулак, и я в очередной раз задумался, что до приготовления пятнадцати видов лапши красноглазый явно мял тесто совсем иного рода, — в местах, откуда я вышел, это слово считается весьма обидным, сисадда⁈ Но напугать не удалось, как не удавалось ни разу — Щуп тут же расхохотался: — Ладно, пунчи, не бзди, ты ведь тоже крыса… — Меня окатили привычным оценивающим взглядом. — Хоть и очень странная. Я устало улыбнулся в ответ, надеясь, что это всё же не так… Мы выпили ещё по одной пиале, а затем повар мотнул лобастой башкой в сторону динамиков. — Не знаю, чем ребятки меня зацепили… наверное, и правда старость подкралась. Но на концерт к ним я вырваться попробую. Слыхал, через несколько дней в «Абиман Арене», в честь победителей-штормболистов «Единения боли и радости»? Половина гнезда соберётся, остальные будут смотреть через «мицуху» на площадях. Ух, шумно будет… Я, конечно, хочу на стадион… если, кха-кха, такого как я вообще пустят в Чучсин… Разумеется, я не удержался от саркастичного комментария: — Не понимаю, Щуп, как богатенькие безголосые малявки вообще способны собрать самый крупный стадион Юдайна-Сити? Щуп поджал губу и важно покивал. — О-о, пунчи, ты недооцениваешь стаю из «8-Ра». — Он понизил голос, украдкой глянул по сторонам. — Знаешь, иногда мне кажется, что их власть над поклонниками куда сильнее власти Смиренных Прислужников… Я потряс пиалой и скатил на язык последние капли мятной паймы. Искоса взглянул на повара, укоризненно покачал головой: — Ах, какие опасные слова… — О, молю, только не доноси на меня в «Лотос»! И Щуп страдальчески свёл перед собой широкие ладони. — Ну, пунчи, — мне удалось многозначительно причмокнуть, — я ведь не настолько превратился в крысу, сисадда? Он шумно расхохотался, я следом. Слушая смех темнокожего манкса — гулкий, зычный и искренний — я вдруг подумал, что в кутерьме последних недель мне явно не хватало такого дружеского общения… Щуп тем временем утёр прослезившиеся глаза и сверился с дисплеем за стойкой. — Ещё пару минут, пунчи, и готово. — Терпеливо жду, — ответил я, изнывая от голода. В этот момент на основную гаппи и поступил вызов.