Тишина стояла такая, что слышно было лишь потрескивание дров да тихий плач где — то вдали. — Берт, найди детей. Конт перекинул ногу через голову жеребца и спрыгнул на землю. Возле него встал хмурый Рэй с мечом в руке. Виктория словно плыла в вязком тумане сна — видения. Разум отказывался верить, что это повторилось. Дежавю. Такое уже было в ее жизни. …Она была в составе отряда, который ловил серийного поджигателя. Тогда они тоже не успели, и виновник ушел от возмездия. Отделался сроком условно, за неосторожное обращение с огнем. Ни один из эпизодов доказать не удалось. Исчезали свидетели, потерпевшие вдруг забирали заявления, полностью сменили следственную бригаду. Тогда, в том мире, где закон слишком гуманен, а судьи слишком лицемерны, сволочь, погубивший целую семью, остался жить. Но здесь нет продажных полицейских и подкупленных судей. Здесь он — конт Алан Валлид — закон, судья, адвокат и палач. А он свой приговор уже вынес. Виктория была абсолютно спокойна. Разум просчитывал всевозможные варианты развития событий, а глаза пробегались по лицам стоящих в молчании людей. Высокие бородатые мужики с большими руками, привыкшими и соху держать, и размяться в шальной драке, опускали глаза, не выдерживая внимательного взгляда. Купцы, стоящие в отдалении, издали поклонились и суетливо направились к подводам. К ним подбегал Берт. Женщины оказались более эмоциональны, некоторые плакали, некоторые смотрели на конта с плохо скрываемой враждой. Но были и такие, кто откровенно строил глазки, словно ненароком перебрасывая за спину косы, поправляя вырезы на платьях, привлекая внимание к аппетитным округлостям. Виктория замечала все, отстраненно фиксируя в памяти детали. Как и то, что детей на площади не было, только подростки. А вот это правильно, негоже такое видеть детям. Да и стариков было немного. Видно, пришли лишь самые любопытные. Наконец взгляд наткнулся на ксена. Его конт заприметил сразу, как въехал на площадь, но не спешил привечать, пристально рассматривая брата Искореняющего. Массивный мужчина стоял, скрестив руки на груди, со скорбным выражением лица, но в его серых глазах конт увидел презрительную усмешку высшего существа, имеющего власть решать — кому жить, а кому умирать. Эта усмешка все и решила. — Брат Искореняющий, — обратился к нему Валлид, едва сдерживая гневную дрожь в голосе. — Какая неожиданная встреча! Как тебе удалось так быстро обнаружить анчуту, провести… — Расследование, — подсказал Рэй. — Да, расследование, вынести приговор и привести его в исполнение? С тех пор как ты покинул Кровь прошло всего… — Не более четырех рысок, — вновь подсказал Рэй. Конт и капитан уставились на ксена в ожидании ответа. — Опытному взгляду легко увидеть тень на свету, — осторожно ответил ксен. — Вот как… Пришел, увидел, победил? — Добрые люди указали мне на несчастную. — Отлично! — довольно воскликнул конт. — Значит, ты действовал по закону? В таком случае, дай мне бумагу. Ксен удивленно смотрел на мужчину. — Бумагу, — властно произнес конт, протягивая руку. — О чем вы, кир Алан? — непонимающе вопросил ксен, все еще улыбаясь. — Бумагу, подписанную Наместником, по которой тебе дано право казнить моих людей на моей земле, — гаркнул конт, уже не сдерживая злость. С какой радостью она бы засадила кулаком в эту довольную рожу! И не один раз! Виктория с удовольствием, граничащим со злорадством следила, как тускнеет самоуверенный взгляд ксена. — Но… — Откуда я знаю, что ты настоящий Искореняющий? Может быть, ты убил ксена и украл его одежду? — вкрадчиво поинтересовался конт, предвкушая скорую расправу. — Но меня знают… — Нет бумаги, нет человека. «Не знаете, что такое бюрократия? Так я вас просвещу», — подумала про себя Виктория, клокоча от ярости. С каждой минутой ей все труднее было сдерживать гнев, да еще треск лопающихся костей за спиной не давал успокоиться. Рэй махнул рукой, и возмущенного ксена моментально окружили воины дружины. Народ начал перешептываться. Из толпы вынырнула шустрая старуха и засеменила в сторону ворот. Конт кивнул на нее головой, и один из воинов последовал за женщиной. — Ты пришел на мои земли, в мою деревню, взял мою женщину и сжег ее на костре из моих дров. Просто так! Не имея на то моего дозволения, но что самое главное — не имея разрешения Наместника! Любой, кто устроит самосуд в моих владениях, будет уничтожен. Лишь я могу карать и миловать! Всем ясно? — Последние слова конт уже орал, держась за кинжал. — Но… кир Алан, — начал шептать Рэй. — Рэй! Этот человек посмел не подчиниться закону, установленному самим Наместником. Мудрым и справедливым человеком, который заботится о… — «имидже»? — лице Храма, а такие, как этот самозванец, своими поступками оскорбляют его… честь, потакая прихотям Вадия. Виктория покосилась в сторону купцов. Отлично, они все слышали. А так как лучше всего запоминаются последние слова, то она надеялась, что болтать будут лишь о том, что конт Валлид самоотверженно защищает честь Наместника. «Какой бред я несу, но люди слушают внимательно, и некоторые даже одобрительно кивают», — подумала она. Черт! Как ей хотелось просто растерзать этого зарвавшегося святошу на мелкие кусочки! Как хотелось увидеть его кровь, услышать вопли и мольбы о пощаде! Никогда на ее землях не будет инквизиции! Пусть даже для этого ей придется идти войной на столицу. Виктория сжала кулаки. Нельзя! Нельзя просто так, без объяснения убивать человека. Даже такую дрянь. Люди должны знать, что закон для всех один. А посему нужно разъяснить, разъяснить понятным для крестьян языком. — Я, конт Алан Валлид, владетель и хозяин этих земель, властью, данной мне регентом и Наместником, за убийство моей весчанки приговариваю этого человека к смерти! Повесить самозванца! — Так может… — сделал еще одну попытку Рэй. — Капитан, еще одно слово, и на суку будут висеть два тела. Она не шутила. Сейчас в ней говорил конт Алан Валлид, двадцатичетырехлетний отморозок с фронтира, готовый украсить дерево кучей живописных трупов. Рэй замолчал. Ксен, конечно, орал, плевался и угрожал всеми карами, от отлучения до прямой дороги к Вадию, но спустя десять минут его упитанное тело висело на ближайшем дереве. Виктория почувствовала огромное удовлетворение, когда ноги ксена перестали дергаться. Там, в прошлой жизни, преступник ушел от наказания, но здесь этого не повторится. На ее землях убийцы будут кормить ворон. Она даже не подозревала, что способна получать моральное удовольствие, наблюдая за смертью себе подобных. «Только за смертью тех, кто это заслужил», — поправил внутренний голос. Самообман? А кто его знает… Крестьяне тихо переговаривались, но их голоса слились в единый гул, и Виктория не могла понять — одобряют ее или нет. Но ее это мало сегодня заботило, ей еще предстояло разобраться с местными. Подошел Берт со стулом и пятеркой детишек. Он поставил детей так, чтобы они не видели догорающего костра, но от запаха деваться было некуда. Ольт позеленел и едва сдерживал тошноту, а вот Тур казался спокоен, даже едва заметно улыбнулся конту. Но его выдавали чуть подрагивающие кончики пальцев опущенных вдоль тела рук, и дышал мальчишка ртом. Остальные дети были конту незнакомы. Три девочки. Они жались к Ольту, испуганно глядя на нового хозяина. Малышня. Интересно, где их родители? Виктория ободряюще улыбнулась. — Кир Алан, купцы всех детей продали по цене троих. Им этих мелких в какой — то деревне отдали за долги. Ну, я и не стал отказываться. — Берт протянул конту тугой красный кошелек на завязках. — Брату Искореняющему он уже не нужен. Я из него рассчитался, мне Рэй велел, — тут же уточнил он, переводя стрелки хозяйского гнева на капитана. Конт только хмыкнул, подбрасывая кошель в руке. Тяжеленький. Мелочь, а приятно. Появился Рэй в сопровождении крепкого еще старика. Виктория заметила, что народ с площади так и не уходит, кучкуется в сторонке, прислушиваясь к разговорам, хотя обоз уже выстроился на дороге, собираясь покинуть веску. — Староста, — буркнул Рэй, старательно отводя взгляд. Обиделся. — Бабу его тоже поймали. Это она ксену на Эльку наговорила. Из — за того, что игуша приблудного та приняла в мужья. Вот дура старая и решила, что накликает он беду на веску. Говорит, хотела только припугнуть, чтобы сошел мужик пришлый со двора, а оно вон как вышло… Запер я бабу в хлеву общественном. Воет, как корова на сносях. — Как допустил такое? — тихо спросил конт у старосты. — Как позволил молодую бабу такой лютой смерти придать? Староста молчал, низко опустив голову. По его морщинистым щекам текли слезы. — Виноват. Любое наказание приму. Виктория окинула взглядом толпу. — А вы, весчане? Спокойны ваши души? — Так анчута же! — выкрикнул кто — то из толпы. — Почему поверили пришлому ксену, а не поверили женщине, которая жила с вами рядом с рождения? Отчего не привезли в замок к нашему брату Взывающему? Кто, как не он, лучше всех знает своих прихожан? Ответом был дружный одновременный галдеж: — А про брата Взывающего мы и не подумали! Да анчута она была, к другой игуш бы не пошел! Господин точно говорит! А если Искореняющий ошибся? А все из — за мужика ейного! Надо было его сразу прикопать у стены! Он во всем и виноват! — В следующий раз виновного повязать и привезти ко мне на суд. На справедливый суд! Это ясно? — повысил голос конт. — Ясно, чего уж неясного… — загомонили со всех сторон. Кто одобрительно, кто скептически, не веря в справедливость конта. Но Искореняющий пришел и ушел, а конт — вот он, под боком, и на расправу бывает скор. — А как понять, анчута это или нет? — А вам глаза зачем? Что, сильно Элька изменилась? — Счастливая ходила, словно летала, — всхлипнула одна из женщин. — Что же мы натворили, а? А если бы мою кровинушку на смерть такую отправили? Ой, горе — то какое, — И тут словно прорвало плотину, со всех сторон раздался женский вой, подхваченный тау. Дурдом на выезде. Полный. Как к этому можно привыкнуть? Виктория устало покачала головой. Незнакомую Эльку было жалко до слез, не зря предчувствие гнало ее следом за обозом, не зря кричало, что опаздываем. Так, сделать зарубку на памяти — нужно растить своих ксенов и расселять по деревням. Нечего чужих кормить. А свои и присмотрят, и сообщат, если что. — Похороните самозванца и то, что осталось от… Эльки. Рэй уже подводил жеребца. Опять в седло. Виктория потерла зад. Приехать, поесть и помыться. Запах горящей плоти словно въелся под кожу, смешиваясь с запахом конского пота. Аромат еще тот. Духи, что ли, изобрести? Под носом мазать. Эмоции как — то разом отступили, оставив после себя полное опустошение. Она знала, что поступила верно, но каковы будут последствия этого поступка, предсказать было сложно. Конт уже забрался на стул, чтобы с него перебраться в седло, когда староста спросил: — А с мужиком ейным что делать? И с пацаном. Не стоит ему в веске оставаться. Как бы мстить не решил… — С каким мужиком? — не поняла Виктория. — С игушем этим проклятым. — Где он? — Ксен его в погребе у Эльки запер, вместе с малым. Одежку забрал, чтоб не сбегли, сказал, после казни разберется. — Веди. Одни пойдем! — пресекла Виктория попытку местных увязаться следом. Надоели ей крестьяне до чертиков. Деревня только на первый взгляд показалась большой, на самом деле — домов тридцать. Мазанка Эльки стояла в сторонке от главной дороги, возле самой стены, окруженная садом. Совсем недавно домик ремонтировали, были видны свежие слои глины и солома местами выделялась более ярким цветом. Чисто выметенное крылечко вело к двери, на которой были нарисованы красные птицы. Во дворе прямо перед крыльцом в пыли валялась довольная жизнью свинья. У Виктории сжался в тугой горький ком желудок и слева заныли едва сросшиеся ребра. Она не удержалась, ступила на крыльцо, легонько толкнула дверь и зашла в полутемные сени, а оттуда в комнату. Остановилась на пороге, не решаясь идти дальше, словно боясь потревожить дух этого дома. Пахло перестоявшим тестом и сушеными травами. Чуть колыхались от сквозняка расшитые незамысловатым узором занавески. Круглый плетеный соломенный коврик на чистом полу, деревянные лари, глиняные кружки, висящие на вбитых в стену гвоздях. Во всем чувствовалась женская хозяйственная рука. Посреди кухни солидно возвышалась большая выбеленная печь, наверное, еще теплая. За отдернутой цветастой ширмой приютилась узкая кровать, покрытая лоскутным пестрым одеялом. На выскобленном добела столе стояли три тарелки с остатками засохшей каши. Опрокинутая кружка, из которой под стол налилась лужица молока, сиротливо лежала с краю. Конт постоял в дверях, словно впитывая в себя полумрак кухни, и решительно вышел на свет. Прощай, Элька, и прости мое опоздание.