Инстинктивно, что‐то предчувствуя, командир оставил меня на базе в Мурманске. Часовым на выходные дни. Я провожу их в режиме ожидания. Моя задача – оповещение в случае чрезвычайного происшествия. Штабные офицеры – все до одного – исчезают с базы в субботу в 11 часов утра, им нужна «аура жизни». На стоянке не остается ни одной машины. Они ищут «удовольствий». Покинуть базу, оказаться в обществе людей – это счастье. Суббота после полудня в Российской империи – самое удобное время для нападения на нас, и нужно молить Бога, чтобы враг об этом не прознал. И вот в такое затишье до меня доходит радиосообщение о том, что КУРСК застрял на дне. Мой командир как знал, что выходные у меня будут напряженными. Я расшифровывал сообщения, всех обзванивал. Штаб-квартира Военно-Морского Флота – это ряды коридоров с до блеска отполированными полами и множеством кабинетов, ничего похожего на командный пункт, никакой сложной техники, ничего подобного field of employment. Электронные системы к этому времени суток опечатаны в подвалах. Комендант недоступен. Сердце кровью обливается, я еще не понимаю, что всё потеряно, и пытаюсь связаться с вышестоящими инстанциями, которые могут мне помочь или подсказать, как действовать. Сообщение с ракетного крейсера, возглавляющего маневренную флотилию: КУРСК обнаружили у подводной скалы, на глубине 129 метров, подлодка обездвижена, сильный крен. Разрушения в носовой части. Мы всегда надеемся – такова природа человека. Мы бы точно получили награды, если бы, в пустую субботу, несмотря ни на что, нам удалось организовать спасательную операцию. В момент аварии Как выяснилось позже, в момент аварии две небольшие подводные лодки без команды на борту, которые были прикреплены к нашему Северному флоту и предназначались для спасательных операций, направились со своей базы в КАСПИЙСКОМ МОРЕ на север. Подлодки были арендованы акционерным обществом Лукойл. На морской карте их маршрут выглядел так, словно они двигались к месту аварии КУРСКА, в действительности же в тот момент они находились в другом море. Суда эти входили в число 200 спасательных средств, предназначавшихся для спецопераций в случае катастроф, и через какое-то время стало очевидно: именно такой катастрофой была гибель КУРСКА. Создание подобных подлодок требовало огромных усилий от инженеров, работавших с полной самоотдачей. «Дезертиры» из Каспийского моря относились к серии, прототип которой был разработан в 1928 году и с тех пор постоянно совершенствовался. Они представляли собой плавающие подъемные платформы, похожие больше на плот с вертикальными надстройками, чем на корабль. У них имелись «руки» – манипуляторы, которыми можно было управлять дистанционно; они напоминали огромный ловильный инструмент. С их помощью спасательные суда могли сдвигать севшие на мель корабли с песчаных отмелей, открывать люки подлодок, попавших в аварию, помогать экипажу выбраться наверх, а также поднимать потерпевшие крушение подлодки с глубины. В тот момент они помогали ремонтировать нефтяные вышки и зарабатывали для нашего флота деньги. Военно-Морской Флот владеет территориями в центральной России и платиновыми рудниками на юго-востоке Сибири, из них мы пополняем флотский бюджет. В этом отношении система самодостаточна и напоминает хозяйство позднеримской армии, оставленных и богами, и империей легионеров, удерживавших бастионы на Дунае и защищавших Византию от парфян и турок. В случае чрезвычайных ситуаций внутри системы обнаруживаются неожиданные временные рабочие резервы, являющиеся ее неотъемлемой частью (бесчисленные, сомневающиеся в своих вождях и отчаянно верящие в спасательную технику практики); руководство (смотрящее на всё сверху вниз) их даже не видит. Я случайно, одним ухом, услышал об этих двух спасательных машинах-«беглянках»; такое оборудование я и искал. На поиск этих объектов руководство Каспийского флота бросило катера, тащившие за собой огромные прожекторы, и гидросамолеты с усилителями остаточного света. Матросов удалось спустить на спасательные подлодки-платформы по канатам практически в последний момент, еще немного – и лодки бы сели на мель у одного из островов в Каспии. Боги словно хотели нам помочь! Как будто молитвы из задних отсеков КУРСКА (или мои исполненные тяжелых предчувствий телефонные звонки) возымели силу! В Астрахани уже в ночь на воскресенье обе спасательные машины погрузили в огромный самолет АНТОНОВ. Как удалось вытащить платформы из воды и доставить их по суше в аэропорт? Почему вообще АНТОНОВ оказался в нашем распоряжении? Наши звонки: словно плети, на которых висели колокольчики, словно плети сибирских ямщиков, воспетые Пушкиным. Наверстывая упущенное, мы старались контролировать всё. Как получилось, что после промежуточной остановки на Урале у АНТОНОВА всё еще было достаточно топлива? Есть ли у техники разум? Помогала ли нам страна интуитивно? Об аварии‐то еще никто не знал. Я предполагаю, что спасательная техника обладает собственной волей. Мои тревожные телефонные звонки (нервозность мешала доходчиво объяснять информацию другой стороне) никогда не заставили бы устройства для спасательных работ выбрать в огромной России, так сказать, самих себя для проведения операции и быть уже на полпути к нам. Новость о катастрофе уже дошла до верхних эшелонов власти. Это было в воскресенье рано утром. Всё замерло. Аварийный план вступил в силу: все средства были сосредоточены на спасении КУРСКА. Ждали дальнейших распоряжений. Беспокойный сон, я просыпаюсь в 6:18 утра. Всё пришло в движение Спасательные аппараты так и не довезли. На промежуточном аэродроме на Урале выруливавший на взлетную полосу истребитель-бомбардировщик въехал в АНТОНОВА, из которого в этот момент выгружали платформы. Я несу ответственность перед командиром, перед отечеством. Никто не помогает. На линии командующий адмирал маневренного флота. На Баренцево море надвигается шторм, почему ни до кого не дозвониться? Я отвечаю, что понятия не имею. Я звоню Андрею Велишову, знакомому журналисту из Москвы. Это нарушение правил о неразглашении тайны. Он пишет запрос в пресс-службу, приводящий к тому, что Главштаб ВМФ собирается в полном составе в 21:00. Теперь шаги гулко разносятся по коридорам. Еще один звонок от командующего адмирала маневренного флота. Срочно. Если в ближайшие 30 часов не начать спасательную акцию, потом будет поздно. Он ссылается на расчеты, полученные при анализе аварий 32 машин советско-российского подводного флота. Меня трясет от того, что, рассказывая мне обо всем этом, он впустую тратит время. Я понимаю, что он не может ничего сделать. Ночь на понедельник. Он в пяти километрах от места аварии, я – в сотнях километров. Просыпаюсь около четырех утра. Я – единственная живая нить, связывающая экипаж КУРСКА с тем, что происходит над водой. Арестован за разглашение государственной тайны Во вторник во второй половине дня меня, А.И. Седова, задержали сотрудники Главного разведывательного управления Генерального штаба. Меня доставили к военному следователю, вменившему мне в вину разглашение государственной тайны (телефонные переговоры с командованием Каспийского флота, с аэродромами по маршруту следования АНТОНОВА, мои попытки заставить хоть кого‐то действовать в первые часы аварии). Кроме того, телефонный компьютер зарегистрировал мой звонок московскому журналисту Велишову. Ну и к чему это нас может привести, спросил меня следователь, если каждый будет чувствовать себя уполномоченным брать инициативу на себя? Это приведет к катастрофе, ответил он на свой же вопрос. Иногда, сказал я, в случае беды, как показывает опыт, личная инициатива может привести к иному результату. С точки зрения опыта – вполне вероятно, но не с точки зрения закона, – ответил следователь. Он производил впечатление человека дружелюбного, благожелательного и не без чувства юмора. Среда, раннее утро. Готовьтесь, дорогой Седов, к самому строгому наказанию. Наказание будет пропорционально вашим действиям по спасению КУРСКА (к тому времени уже окончательно потерянному). Беда не приходит одна. По отношению к КУРСКУ его слова казались мне верхом цинизма. В этот момент мой командир, который, что‐то предчувствуя, оставил меня на вахте, был уже давно мертв. Спасательные устройства, преодолевшие больше половины расстояния до места аварии, находились еще далеко от своей стихии, от воды; через несколько лет они превратятся в никому не нужные куски ржавого железа. Объективисты и субъективисты На Северном флоте прогресс военно-морской техники привел к спорам. Одна группа морских офицеров и военных инженеров с 1980‐х годов выступала за то, чтобы автоматизировать подводные лодки и тем самым свести к минимуму человеческий фактор. Противники этого проекта опасались, что (в случае утечки деталей секретного проекта) неприятель с помощью электроники сможет незаметно влиять на автоматику, выводить ее из строя и уничтожать подводные суда. Членов группы, делавших ставку на автоматическую технику, называли «объективистами», членов другой группы, веривших в патриотизм экипажей подлодок, – «субъективистами». Ложь во благо Всю ночь Владимир Гелетин просидел с главнокомандующим Северным флотом Поповым и начальником штаба Моцаком. Они обсуждали, что следует предпринять, как только забрезжит рассвет. С полудня понедельника Гелетин знает, что его сын Борис на борту затонувшего КУРСКА, спасти его невозможно, он мертв. Его дочь, студентка психологического факультета, работает вожатой на Черном море. Гелетин вызывает ее к себе, она уже в пути, но будет в Мурманске не раньше, чем через два дня. Гелетин не решается сообщить жене Наталье о катастрофе; не хочет этого делать, пока утешительница-дочь еще в пути. Он понимает: чуда не произошло, но еще надеется, что его обещания благополучного исхода операции не будут опровергнуты публичным заявлением, которое дойдет до жены. Всё, что он говорит, – ложь. Гелетин, однако, уверен, что горе жены будет не таким сильным, если она узнает о гибели подлодки не от него, по долгу службы в адмиралтейском штабе оповещенного об исходе операции заранее, а услышит в новостях, что ее сын разделил участь всего экипажа. Она не должна переживать потерю одна, дочь станет ей опорой. Гелетин лжет во благо, рискуя, что информация дойдет до Натальи, когда его не будет рядом, чтобы ее утешить. На что решиться? Никто не может дать ему совет. Время идет неумолимо вперед, скоро его ложь станет совершенно бесполезной. Устрашающие объекты на задворках империи (Репортаж 1993 года) К области необъяснимого в международных военных делах после 1991 года относились поездки старшего офицерского состава западных государств на засекреченные объекты Российской армии, в предыдущие десятилетия охранявшиеся исключительно тщательно. Швейцарское общество офицеров пригласили в Россию еще при предыдущем министре обороны Сергееве. Швейцарские полковники, все до единого офицеры секретной службы, были размещены на дачах военной академии и две недели посещали курсы, где знакомились с вопросами бюджетного планирования, изучали виды оружия и стратегические подходы; создавалось впечатление, что русские решили продать им свой, еще немалый, военный потенциал. Затем швейцарцы посетили децентрализованные подразделения, дислоцированные на границе с Узбекистаном, ракетные шахты и стоянки кораблей под Мурманском и во Владивостоке. В Швейцарию они вернулись с огромным количеством секретной информации. Полковник N (имя изменено) и корреспондент Neue Zürcher Zeitung: – Вас что‐нибудь впечатлило? – Да. – Вас что‐нибудь удивило? – Многое. – В отрицательном смысле? – Для нашей стороны – только в положительном. – Кого вы называете «нашей стороной»? – Нейтральную сторону. – Говорят, российские вооруженные силы находятся в состоянии распада. Реструктуризация финансирования идет с трудом. – Это заметно. – Что же тогда вас так впечатлило? – Бронетанковая дивизия располагается всего в семи километрах от Красной площади. Новые койки. Пол такой чистый, что с него можно есть. Идеальная моторизация. Мы наблюдали за учениями. 2500 солдат миротворческих сил, количество которых в чрезвычайной ситуации можно довести до 6000, находятся в полной боеготовности. Я говорю о том, что нас впечатлило. – А противоположный пример? – Состояние Военно-Морского Флота. – Неужели от вас ничего не скрывали? – В принципе от нас у них не было никаких тайн. – Русские рассчитывают, что им не придется конфликтовать с другими? – В последнее время они боятся возникновения конфликта. Но открытое общество появилось совсем недавно, в 1991 году, люди не могут измениться в один миг. – Развивается ли в России стратегическое мышление? – Да. Три противоборствующие группировки спорят по поводу стратегии развития. – Какие группировки? – Группы «посвященных». Они состоят не из «друзей», а из тех, кто способен убеждать других. Две из них отличаются друг от друга, как Чингисхан и фон Клаузевиц. Третья группа моложе и немногочисленна. – Какие планы у самой влиятельной из группировок? – Усиление сдерживающего потенциала. Необходимо обеспечить возможность нанесения ответного удара. То есть: инвестиции в ракетные шахты, в новые ракеты «Тополь-М», оснащение межконтинентальных баллистических ракет (МБР) несколькими боеголовками, что запрещено договором «Старт-2». Использование подводных лодок у берегов Америки и т. д. Ракеты SS-18 могут быть оснащены десятью боеголовками, SS-19 – шестью, а «Тополь-M-SS-27» – бесчисленным количеством боеголовок. Это подорвало бы американский щит противоракетной обороны. – То есть то, о чем пишет Григорий Тищенко? – Вот именно. Иное мнение у генерала Квашнина, начальника штаба. – Что это за человек? – Это представитель группы «боевых генералов». Они всё еще потрясены событиями в Афганистане. – А младшие, третья группа? – Они ожидают конфликтов на Кавказе, с Турцией и Китаем. Это поколение «геостратегов, думающих о краткосрочных целях». Это группа, о которой ничего не известно. Можно только предполагать, что в нее входит один из старших офицеров, принимавший участие в маневрах десантных кораблей у Куршской косы. Грозное зрелище. – И что же вас так поразило? – В первую очередь то, что нам это всё демонстрировали. – Какие из этого выводы делаете вы и ваши коллеги из Швейцарского общества офицеров? – Нет ничего опаснее несбалансированного развития. Разложение и блеск в одной и той же армии – взрывоопасное сочетание. Как поврежденное, но еще действующее орудие. – И кому это всё подчинено? – Как говорится: «Трудно с кухонным ножом / С непослушным косарем». Разговор с носителем государственной тайны (Отчет за 2004 год) Вряд ли кто‐нибудь, кроме Михаэля Гайсмайера, организовал бы для меня съемки всегда осторожного, недоверчивого Евгения Максимовича Примакова. Мы снимаем его в отеле «Балчуг Кемпински». Публичность Примакову не нужна, от съемок он ничего не выигрывает. Наоборот, для него существуют определенные риски: он не может контролировать процесс создания фильма и не знает, каким будет конечный результат. И вот Примаков стоит на балконе пятизвездочного отеля, смотрит на противоположный берег Москвы-реки, на Кремль.