– Ты как, дойдешь? – Я же с тобой. Мы покидаем паровоз и идем к вокзалу. Маша кутается в мою куртку. Я предлагаю ей подождать на скамейке, пока я разберусь с БМВ. Она ни в какую, держится за меня. Я забираю из БМВ рюкзак с деньгами и документами, и оставляю ключи и телефон Шмеля под сиденьем. Домой мы топаем кратчайшим путем – вдоль железной дороги по закопченной щебенке. Снова проходим мимо тайного места, где столько всего произошло. И тут я замечаю, что безотказный паровоз «Победа» стоит отнюдь не в тупике, а на перегороженном запасном пути. Убери насыпь с отбойником – и в путь. Маша держится за меня, я поддерживаю ее. Уже светло, город скоро проснется, а железная дорога никогда не спит. На путях гремят вагонные сцепки трогающихся составов, визжат тормоза прибывающих. Я вдыхаю прогорклую гарь жженого железа, сплевываю кислую слюну. На переезде дорогу нам пересекает фургон-хлебовозка. Приятный запах теплого хлеба щекочет нос. Запах бодрит, и мы сворачиваем к хлебозаводу. Чем ближе к цели, тем ярче восходящее солнце подкрашивает краснокирпичную заводскую стену, и серая хмарь тревожной ночи растворяется за спиной. Из ворот хлебозавода выезжают автофургоны, магазины ждут свежий хлеб. Из проходной выходят пекари с ночной смены. Среди них мама, она замечает нас раньше, чем я ее. Подходит. В ее сумке ароматный батон. Я отламываю хрустящий кончик батона, рот наполняется сладкой слюной, и я не двигаюсь с места пока не уминаю теплую благодать. Мимо проходят женщины, каждая рассматривает нас, а я прижимаю к себе Машу так, чтобы не было видно ее лица. Мама, конечно, замечает разбитую губу девушки и прямо спрашивает Машу: – Всё хорошо? – Уже да, – отвечает Маша и тоже отламывает хлеб. – Нашла твои носки у Никиты с символом «Z». Перевязала резинку: две лицевые на одну изнаночную. Так лучше. Пойдем, научу. Глаза Маши вспыхивают лукавыми огоньками, она ловит мой взгляд: – Бомжам не досталось. Я смущаюсь и крепче обнимаю ее: – Пригодятся. Зима скоро. В наш двор мы входим втроем. Мама одобряет, что я не собираюсь расставаться с девушкой, и даже подыгрывает. Делает озабоченное лицо и всплескивает руками: – Ой! Ты же любишь с молоком. Я сейчас. Она идет в магазин «Магнит». Мы остаемся вдвоем. Но прежде чем зайти в свой подъезд я сворачиваю в соседний. Прошу Машу: – Подожди минутку. Я к Солнцевым. Взбегаю по ступенькам, звоню в дверь родителям Златы. Меня запускает Павел Петрович. Он ничего не спрашивает, но на лице ожидание. Я выкладываю из рюкзака на стол пачки денег. – Это за Антона. – Тут много, – удивляется Павел Петрович. – Он заслужил. И еще вы должны знать, Антон писал рассказы. Настоящие, как в жизни. Я вам перешлю. Я достаю телефон и пересылаю рассказ «Первый трехсотый». В комнату заходит заспанная Анна Николаевна, завязывая халат. По изнуренному лицу видно, она не спала, а мучилась от бессонницы. Я решаюсь нарушить обещание, которое дал Злате. Ради нее и будущего малыша я должен сказать правду. Пересылаю отцу фотографию Златы на перроне в Симферополе. Она стоит в пол оборота, и хорошо видно, что прежний китель никак не может застегнуться на выросшем животе. Павел Петрович с удивлением вертит в руке телефон: – Это Злата? Анна Николаевна забирает у мужа телефон, разглядывает дочь и оседает на стул. Я объясняю: – Вы станете бабушкой и дедушкой, если уговорите дочь оставить ребенка вам. Павел Петрович садится рядом с супругой и накрывает ее ладонь своею. Я добавляю: – Злате нужна ваша поддержка. Лучше не звонить, а встретиться с ней. Я ухожу, оставляя за спиной тишину. Воспитательнице детского сада и школьному учителю есть о чем подумать в большой опустевшей квартире. Видимо, я задержался и Маша исчезла. Успокаиваю себя: это ничего не значит, ей надо побыть одной, помыться, переодеться. Поднимаюсь в свою квартиру. На кухне мама и… Я расплываюсь в счастливой улыбке при виде Маши. На столе белый хлеб и молоко. Мать разламывает батон, так вкуснее. Один кусок мне, другой Маше. Мы сидим напротив друг друга, рвем зубами хлебную мякоть в хрустящей корочке и запиваем молоком. Мама любуется со стороны и выходит. Я дома рядом с любимой девушкой и чувствую себя счастливым и расслабленным. К Маше вернулось напряжение. Она опускает взгляд и спрашивает: – Зачем ты ходил к Солнцевым? – Так надо. – А со Златой ты встречался? – Встречался. – Долго говорили? – Долго. Маша кладет недоеденный хлеб, убирает руки со стола: – Мне уйти? Я перехватываю ее руку: – Не отпущу. – Не врешь? Мы смотрим друг другу в глаза, я пожимаю плечами: – Соври что-нибудь. – Тебе? Я не могу. – Контуженому. Маша бледнеет, выдергивает руку и выпаливает: – Я тебя не люблю! Бросаю прямо сейчас! Я прислушиваюсь к гулу в голове. Тишина. Трогаю ноздри. Сухо. Встаю и выбрасываю из рюкзака в мусорное ведро таблетки. Обнимаю Машу сзади за плечи и шепчу на ухо: – Я теперь не Контуженый. Она выворачивает голову, ловит влажными глазами мои: – А я про себя не уверена. И про других тоже. Мы вместе смотрим в окно поверх крыш домов нашего города. Взгляды тянутся за нитью железной дороги, уносящей пассажирский поезд за горизонт. Там разные люди с разными мыслями и проблемами. Но есть общее – мы все изменились. И как раньше, уже не будет.