Она снова перескочила на другую мысль. В потоке ее сознания не было системы, она не делила темы по степени важности. – Кит съел Пиноккио, но тот развел костер в животе у кита, – она засмеялась, и Джемма отшатнулась от неожиданности. Это был не обычный смех – скорее скрежет пилы по металлу. – Устроил пожар, как в Хэвене. Прямо у кита в животе, вот здесь, – она указала на свой живот. Кажется, ей это казалось уморительным. – Уэйн объяснил мне, как это делается. И киту пришлось его выплюнуть. Когда пожар начался в Хэвене, я совсем не боялась. Не то что другие. Расшифровка слов и мыслей Каллиопы требовала едва ли не физических усилий. Джемма хотела было объяснить, что Пиноккио – всего лишь сказочный герой, но передумала. – Внешний мир большой, – сказала она вместо этого. – Гораздо больше, чем ты думаешь. Каллиопа обняла колени и кивнула. – Я знаю. Видела через забор и по телику. Но какая разница? Оно умирает, и это, и это, – она показала пальцем на трех реплик. – И это тоже, – она показала на себя. И, прежде чем Джемма успела сказать хоть что-нибудь, чтобы переубедить ее, Каллиопа продолжила болтать: – Хэвен намного больше, чем это. Тут только крыло «А» уместилось бы. А еще там больше дверей и больше медсестер. Я не люблю медсестер, потому что они давали нам зеленые и синие таблетки, чтоб мы спали. Хотя некоторые ничего. Одна из девушек-солдат разрешила мне потрогать пистолет. – Она говорила быстро, жадно хватая воздух в паузах, будто слова были болезнью, от которой она могла избавиться. – В Хэвене нам не разрешают находиться с парнями из-за их пенисов и из-за того, как нормальные дети рождаются. Но на Рождество все по-другому, тогда бывает Отбор. Мурашки побежали по шее и позвоночнику Джеммы. Тонкие светлые волосы на руках, за которые Эйприл дразнила ее Гусыней, встали дыбом, словно перья у птицы, поднятые ветром. – Что ты имеешь в виду? Какой еще Отбор? – переспросила она, но Каллиопа не слушала. Она снова путалась в мыслях и историях, вываливая на Джемму все слова, которые столько времени держала в себе. – Ты когда-нибудь использовала пенис, чтобы сделать ребенка? – спросила она, и Джемма впала в ступор, не в силах ответить. – Доктора все еще не знают, могут ли они. То есть можем ли мы. Ну, может ли оно. У Пеппер был ребенок в животе, но она потом порезала себе запястья, и они стали осторожнее с тех пор. Джемма уже теряла нить ее рассказа. Реплика все время путала местоимения. Лира и Орион тоже иногда называли себя «оно». Все реплики путали слова «хочу» и «прошу» или «делать» и «иметь». «Я их имела, – как-то настаивала одна из реплик, когда медсестра пыталась отобрать у нее стакан с остатками старой еды, которые та прятала за одной из отошедших пластиковых панелей. – Я это имела. Это мне». Некоторые реплики вовсе не умели разговаривать, только рычали и мычали, как животные. – В общем, врачи не знают, – Каллиопа продолжала болтать, ковыряя ногтем болячку на ноге. Когда потекла кровь, она даже не моргнула. Просто наблюдала за тем, как алая дорожка скользит по ее икре, словно это вовсе и не ее кровь. – Некоторые из этих слишком тощие для месячных, но у меня есть. Уэйн говорит, это значит, я теперь женщина. Джемма ощутила очередной приступ тошноты. – Кто такой этот Уэйн? – Он рассказал мне про Пиноккио. – Ее глаза напоминали скорее пальцы, которые шарят в поисках чего-то. – Я всегда хотела ребенка, – прошептала она. – Иногда я ходила в отделение для младенцев и качала их, говорила им всякие хорошие слова, как будто это я их сделала, а не врачи. Кровь прилила к голове Джеммы с такой силой, что она почти ничего не слышала. Младенцы. Маленькие дети. Она не видела здесь ни одного. Куда они делись, что с ними случилось? Но ей не пришлось спрашивать. Каллиопа наклонилась вперед – одни горящие глаза и горячее дыхание. – То отделение быстро сгорело, – сказала она. – Крыша обвалилась и раздавила всех моих малюток. Джемма резко отвернулась, но бежать было некуда. «Никто не отсюда, девочка. Даже сам дьявол». Каллиопа улыбнулась, показывая зубы. – Хэвен был лучше, конечно. Хотя тут мне больше нравится: из-за парней, из-за того, что с ними можно поговорить, когда захочешь, – она говорила так быстро, что Джемма едва не пропустила эту фразу. – Подожди. Подожди же секунду, – она сделала глубокий вдох. – Что ты хочешь сказать? Как с ними можно говорить? Реплика улыбнулась одними уголками рта, словно улыбка – это нечто столь ценное, что следовало бы экономить. – Ты можешь пойти со мной, – ответила она. – И все увидишь сама. Среди ночи Каллиопа пришла за ней. Возможно, была полночь, а может, четыре утра – часов нигде не было. С тех пор как Джемма здесь оказалась, она ощутила на себе природу времени. Если нет часов, телефонов и расписаний, оно тянется, словно резина. – Иди за мной, – сказала реплика и взяла ее за запястье. Джемма замечала, что именно так сопровождает реплик медицинский персонал. Видимо, у них Каллиопа и научилась этому жесту. Они маневрировали между спящими на полу девушками. Большинство из них пребывало в глубоком сне, вызванном особыми таблетками, которыми всех пичкали перед отбоем. Репликам, которых мучила сильная боль, сначала тоже давали таблетки, а когда те закончились, стали предлагать целые стаканчики с успокоительным. Джемма свое снотворное выбрасывала. Каллиопа, видимо, тоже. Пока они двигались в темноте, Джемма вновь испытала это странное ощущение, словно они были лишь двумя тенями или водяными знаками, отпечатанными одним штампом. А может, это она была тенью, а Каллиопа – настоящей? Медсестра дремала на стуле, перед которым явно не хватало стола. Она очнулась на секунду и спросила, куда они направляются. – В туалет, – прошептала Каллиопа, и женщина кивнула. – Поживее там, – сказала она. Нейтральная территория состояла из двух туалетов и маленькой кухни, которая служила и комнатой отдыха персоналу. Здесь находился только маленький пластиковый столик, заваленный старыми журналами и телефонными зарядками. На кухне горел свет и, как всегда, работала кофемашина, от которой по комнате распространялся запах жженой резины. До сих пор Джемма ни разу не видела, чтобы кто-то пил из нее кофе. На посту был только один солдат: все тот же рыжеволосый, с прыщавым подбородком. Ему явно было не больше девятнадцати. – Этот никогда не играет, – прошептала Каллиопа. – Не играет во что? – ответила Джемма так же тихо. Но реплика только покачала головой. – Он говорит, это не к добру. Джемма уловила выражение боли, мелькнувшее на лице солдата, словно видеть их вместе было болезненно неприятно. Он отвернулся, когда они поравнялись с ним по пути в ванную. В последнюю секунду, вместо того чтобы зайти в женский туалет, они нырнули в мужской. Невероятно просто. Вряд ли солдат это заметил. И все равно он наверняка считал реплик тупыми – они могли и ошибиться дверью. В туалете царил полумрак. Большая часть лампочек перегорела, а раковина была забита бумажными полотенцами. Вода переливалась через края, оставляя на полу маленькие грязные лужицы. Из-за плитки голоса звучали гулко и распространялись сразу во всех направлениях. Но в мужском туалете хотя бы были кабинки и два мокрых писсуара. – Что теперь? – спросила Джемма. – Подождем, – ответила Каллиопа. – Пошли, – реплика схватила ее за руку и втащила в одну из кабинок. Она закрыла дверь изнутри и присела на крышку унитаза. Не прошло и минуты, как дверь в туалет снова открылась. Каллиопа жестом показала Джемме, что нужно затаиться. Долгие секунды они слышали только капли воды, барабанящие по раковине. Кап, кап, кап. – Эй, – наконец сказал парень. – Я здесь, – ответила Каллиопа и встала, чтобы открыть дверь. Он явно был младше. Двенадцать или тринадцать. Сложно сказать точно. Все реплики казались младше своего возраста из-за худобы и бедного лексического запаса, в котором отсутствовали даже такие слова, как «снег», «сестра» или «страна». Но Каллиопа выглядела вполне довольной. – Мужская особь, – сказала она так, словно Джемма могла и не догадаться. У парня была очень темная кожа, идеальные черты лица и форма губ, за которую друзья ее матери платили косметологам и хирургам. Он вырастет красавцем. Если вырастет. – Ты из какого поколения? – спросила Каллиопа. – Четырнадцать, – ответил он. – Белые. Она улыбнулась. – Как и я. Белые – самые важные, – она снова обернулась к Джемме. – Ну, зачем он тебе нужен? – Мне нужно, чтобы ты передал кое-кому сообщение, – сказала Джемма. Он никак не отреагировал. – Мужской особи. Тому, кто пришел Снаружи. Как я. Его зовут Пит. Можешь попросить его прийти? Можешь его привести сюда? Парень посмотрел на Каллиопу. Она кивнула. – А мне что с этого? Реплика наклонила голову, разглядывая его. Джемме снова показалось, что она смотрит на себя в кривое зеркало. То, которое вытягивает и стройнит. – Осмотр, – сказала Каллиопа и подняла одну руку. – Пять секунд. – Я хочу Стетоскоп, – возразил он. Она покачала головой. – Осмотр. Он посмотрел в сторону. – Десять секунд, – сдался он. – Пять сейчас – и пять, когда приведу его. Наконец Каллиопа согласно кивнула. Прежде чем Джемма успела сообразить, о чем речь, и попытаться ее остановить, реплика задрала футболку и обнажила грудь: выступающие ребра, бледные соски той же формы, что и у самой Джеммы, и маленькие твердые груди, словно узелки. Девушка была настолько шокирована, что застыла на месте. А к моменту, когда к ней вернулась способность двигаться и она схватила Каллиопу за руку, чтобы развернуть к себе и опустить футболку, все уже закончилось. – Пять секунд, – сказала она. Реплика вовсе не казалась смущенной, а парню было не так уж и интересно. – Иди давай. Он развернулся и вышел. Как только за ним закрылась дверь, Джемма сказала: – Тебе не стоило этого делать, – ей снова стало плохо. Их даже не заботило, что она тоже присутствовала при этой сцене и все видела. Им и в голову это не приходило. Видимо, они привыкли, что при осмотре присутствует множество людей. Вряд ли они вообще знали, что такое интимность. – Не надо было. Каллиопа выглядела озадаченной. – Это всего лишь Осмотр, – она улыбнулась, открывая неровные зубы. – Меня уже осматривали двенадцать мужских особей. Только Сорок Четвертая меня обогнала. У нее было четырнадцать. К тому же она всем разрешает делать ей Стетоскоп, даже охранникам.