К приезду тетушки осиротевший Куойл получил новый удар судьбы, на этот раз из рогоносца превратившись в брошенного мужа и вдовца. *** — Пет, нам надо поговорить, — взмолился он. Он уже знал о ее последнем увлечении, безработном торговце недвижимостью, который оклеил бампер своей машины мистическими символами и верил газетным гороскопам. Она жила у него, лишь изредка приезжая домой за вещами. Куойл бормотал сентиментальные фразы из открыток. Она отвернулась от него, поймала свое отражение в зеркале спальни. — Не называй меня Пет. У меня и так достаточно глупое имя. Меня надо было назвать Айрон или Спайк. — Железная Петал? — он попытался улыбнуться. Непослушный рот. — Не старайся быть милашкой, Куойл. Не пытайся делать вид, что у нас все весело и замечательно. Оставь меня в покое. — Отвернулась от него, перекинув одежду через руку. Крючки вешалок выглядели как иссохшие головы гусей. — Понимаешь, это была шутка. Я не хотела ни за кого замуж. И я не хочу никому быть матерью. Все это было ошибкой, и я говорю это серьезно. Однажды она не вышла на работу в Нозерн Секьюрити. Менеджер позвонил Куойлу. Кажется, его звали Рикки. — Да, знаете, я обеспокоен. Петал не могла просто «не прийти», как вы говорите, не сказав мне ни слова. — По тону его голоса Куойл понял, что Петал с ним переспала. И оставила питать пустые надежды. Через несколько дней после этого разговора Эд Панч, проходя мимо стола Куойла, кивнул в сторону своего кабинета. Так происходило каждый раз. — Я должен тебя уволить, — сказал он. Его глаза источали желтый свет, а язык облизывал губы. Взгляд Куойла приклеился к портрету на стене. На этот раз он сумел рассмотреть подпись под волосатой шеей: Хорас Грили. — Кризис производства. Не знаю, сколько еще продержится газета. Мы сокращаем штаты. Боюсь, на этот раз у меня не будет возможности взять тебя обратно. *** В шесть тридцать он открыл дверь кухни. Миссис Мусап сидела за столом и писала на обороте конверта. Ее пятнистые руки напоминали стволы деревьев. — Вот вы где! — закричала она. — Я надеялась, что вы придете, чтобы мне не надо было все это записывать. Рука прямо отваливается! Мне уже пора идти в акупунктурную клинику. Очень помогает. Во-первых, миссис Петал говорит, что вы должны заплатить мне за работу. Вы должны мне за семь недель, и это выходит ровно три тысячи восемьдесят долларов. Буду благодарна, если вы выпишите мне чек прямо сейчас. Мне тоже надо оплачивать счета, как и всем остальным. — Она звонила? — спросил Куойл. — Она сказала, когда вернется? Ее босс хотел это знать. — Он слышал, как в другой комнате работал телевизор. Нарастающий и убывающий звук маракас, рокот бонго2. — Не звонила. Влетела сюда часа два назад, собрала все свои вещи, сказала мне то, что я должна вам передать, забрала детей и уехала с тем парнем на красном «гео». Вы знаете, кого я имею в виду. Тем самым. Сказала, что переезжает с ним во Флориду и что пришлет вам бумаги по почте. Уволилась и уехала. Позвонила своему начальнику и говорит: «Рикки, я увольняюсь!» Я стояла прямо рядом с ней, когда она это сказала. Еще она сказала, что вы должны мне сразу же выписать чек. — Я не понимаю, — сказал Куойл. Во рту у него был холодный хот-дог. — Она забрала детей? Она никогда бы их не взяла. «Мать, ранее уклонявшаяся от своих обязанностей, похищает детей». — Ну, верите вы этому или нет, мистер Куойл, она их забрала. Я могу ошибаться, но, по-моему, она обмолвилась, что собирается оставить девочек с кем-то в Коннектикуте. Дети были счастливы прокатиться на этой маленькой красной машине. Вы же знаете, они практически никуда не выезжают. Им необходимы положительные эмоции. Но она очень четко сказала о чеке. О моем чеке. — Колоссальные руки исчезли в рукавах ее пальто, в стиле доломана. Твид с вкраплениями пурпура и золота. — Миссис Мусап, на моем банковском счете не больше двенадцати долларов. Час назад меня уволили. Зарплату вам должна была платить Петал. Если вы серьезны в своих намерениях получить три тысячи восемьдесят долларов, то мне придется продать наши лазерные диски, чтобы вам заплатить. — Он продолжал жевать сморщившийся хот-дог. Что дальше? — Вот так она всегда и говорила, — горько отозвалась миссис Мусап. — Вот поэтому мне все это не нравится. Плохо работать, когда тебе за это не платят. Куойл кивнул. Потом, когда она ушла, он позвонил в полицейский участок. — Моя жена. Я хочу вернуть моих детей, — говорил Куойл в телефон, отвечая механическому голосу. — Мои дочери, Банни и Саншайн Куойл. Банни шесть, а Саншайн четыре с половиной. — Они были его детьми. Рыжеватые волосы, веснушки, как мелко нарубленная трава на мокрой шерсти собаки. Тонкая красота Саншайн в ее тугих оранжевых кудряшках. Невзрачная, но очень умная Банни. У нее были бесцветные глаза Куойла и рыжие брови. Одну из них пересекал шрам, в память о том, как она выпала из тележки в супермаркете. Ее курчавые волосы были коротко подстрижены. Дети были широки в кости. — Они обе похожи на корпусную мебель, которую строят из тары, — острила Петал. Директор детского сада увидел в них не подлежащих приручению нарушителей спокойствия и исключил сначала Банни, а потом и Саншайн. За щипки, толкотню, крики и требовательность. Миссис Мусап считала их плохо воспитанными детьми, которые постоянно ныли, что хотят есть и не давали ей смотреть любимые передачи. Но когда Петал заявляла, что беременна, метала сумку на пол, как кинжал, и заговаривала об аборте, Куойл уже самозабвенно любил сначала Банни, потом Саншайн. Любил, боясь, что, появившись в этом мире, они проведут с ним лишь краткое, взятое взаймы время, и когда-нибудь настанет страшный день, когда им придется расстаться. Он никогда бы не подумал, что это произойдет из-за Петал. Ему казалось, что она не может причинить ему большей боли, чем уже причинила. *** Тетушка, в черно-белом, шашечкой, брючном костюме, сидела на диване и слушала, как Куойл пытается подавить всхлип. Заварила чай в чайнике, которым никто никогда не пользовался. Крепкая, прямо державшаяся женщина с рыжеватыми волосами, подернутыми сединой. Она выглядела как силуэт на мишени в тире. Темное родимое пятно на шее. Покачала чайник, налила чай в чашки, добавила молока. Ее пальто, наброшенное на подлокотник дивана, было похоже на сомелье, показывающего этикетку на бутылке. — Выпей. Чай — хороший напиток, он придаст тебе сил. Это правда. — В ее голосе была какая-то гармоничная свистящая нотка, как подсвист из приоткрытого окна скоростной машины. Тело состояло из частей, будто манекен для одежды. — Я никогда по-настоящему не знал ее, — говорил он. — За исключением того, что ею двигали ужасные силы. Она должна была жить так, как хотела. Она все время говорила об этом. Неопрятная комната была полна отражающими свет поверхностями, которые осуждали его: чайник, фотографии, его обручальное кольцо, обложки журналов, ложка, телевизионный экран. — Выпей чаю. — Некоторые люди, наверное, считали ее плохой женщиной, но я думаю, что ей не хватало любви. По-моему, она просто никак не могла насытиться любовью. Поэтому она была такой. Глубоко в сердце она была о себе не очень хорошего мнения. То, что она делала, на какое-то время ее утешало. Ей было мало меня одного. «Неужели он верит в это?» — думала тетушка. Она решила, что Куойл выдумал эту историю о жаждущей любви женщине по имени Петал. Ей хватило одного взгляда в арктически холодные глаза стоящей в откровенно соблазняющей позе женщины на фотографии и на глупую розу в стакане с водой, которую Куойл поставил рядом с ней, чтобы понять, что Петал — настоящая сука в ботах. *** Куойл судорожно втянул в себя воздух, прижимая к уху телефон. Ощущение утраты ринулось в него, как море в пробоину в обшивке судна. Ему сказали, что «гео» вылетел с шоссе, скатился по насыпи, засаженной дикими цветами, и загорелся. Из груди торговца недвижимостью валил дым, волосы Петал сгорели. У нее была сломана шея. Из машины вылетели газетные вырезки и рассыпались по всему шоссе: репортажи о чудовищных яйцах в Техасе, гриб, похожий на Яшу Хейфеца, репа размером с тыкву, тыква размером с редиску. Полиция, просмотрев обгоревшие астрологические журналы и предметы одежды, нашла сумочку Петал, набитую наличными на сумму больше девяти тысяч долларов, ее ежедневник с пометкой о встрече с Брюсом Каддом утром перед аварией. В Бейкон Фолс, штат Коннектикут. Там также была расписка о получении семи тысяч долларов в обмен на «услуги личного характера». Полиция сказала, что все выглядит так, будто она продала детей Брюсу Кадду. Куойл сидел в гостиной и плакал, закрыв лицо красными пальцами, говоря, что готов все простить Петал, главное, чтобы с детьми было все в порядке. «Почему мы плачем от горя?» — думала тетушка. Собаки, олени, птицы — все страдают в полном молчании и с сухими глазами. Но это страдания животных. Наверное, мы просто по-разному выживаем. — У тебя доброе сердце, — сказала она. — Некоторые люди были бы готовы проклинать ее искалеченное тело за то, что она продала маленьких-девочек. — Молоко было на грани скисания. В сахарнице темнели крупинки от мокрых кофейных ложек. — Я никогда не поверю, что она продала детей. Никогда, — плакал Куойл. Он ударился ногой о стол. Заскрипел диван. — Может, она их не продавала. Кто знает? — утешала его тетушка. — Да, у тебя доброе сердце. Ты унаследовал его от Шона Куойла. Твоего бедного дедушки. Я никогда его не видела. Он умер до моего рождения. Но я часто видела его фотографии. У него на шее висел зуб мертвеца на веревочке, чтобы отпугивать зубную боль. Они в это верили. Мне рассказывали, что у него был очень хороший характер. Он смеялся и пел. Над ним мог подшутить кто угодно. — Судя по твоему рассказу, он был глуповат, — всхлипнул Куойл в свою чашку. — Ну, если и был, то я первый раз об этом слышу. Говорят, когда он опустился под лед, то крикнул: «Увидимся на небесах!» — Я слышал эту историю, — сказал Куойл. Его рот был полон соленой слюны, нос распух. — Он был совсем мальчишкой. — Да, двенадцать лет. Охотился на тюленей. Он ловил столько же бельков, сколько иные взрослые мужчины. Потом у него случился приступ, и он упал под лед. В 1927-м. — Отец иногда нам об этом рассказывал. Только ему не могло быть двенадцать лет. Я никогда не слышал о том, что он умер в двенадцать лет. Если он утонул, когда ему было двенадцать лет, он не мог быть моим дедом. — Ой, ты не знаешь жителей Ньюфаундленда. Даже в возрасте двенадцати лет он мог стать отцом твоего отца, но не моим отцом. Моя мать, твоя бабушка, сестра Шона, Эдди, после смерти молодого Шона сошлась со вторым братом, Турви. А когда и он утонул, она вышла замуж за Коки Хамма, который и стал моим отцом. Прожила в доме на мысе Куойлов много лет. Там родилась я, потом мы переехали в Кошачью Лапу. В 1946 году мы уехали, когда моего отца убили… — Он тоже утонул, — отозвался Куойл. Он слушал вопреки самому себе. Высморкался в бумажную салфетку и положил ее на край своего блюдца. — Нет. Мы поехали на чертов залив Кошачья Лапа, где эта толпа обращалась с нами как с грязью. Там была ужасная девушка с ярко-красной экземой на брови. Она кидалась камнями. Потом мы переехали в Штаты. — Тетушка запела: — «Скорбит Терра Нова по покидающим ее сердцам». Это единственные слова из песни, которые я помню. Куойла возмущала сама мысль о том, что участник инцеста, подверженный припадкам малолетний убийца тюленей мог быть его дедушкой, но у него не оставалось выбора. Семейные тайны. *** Когда ворвалась полиция, фотограф в грязных жокейских штанах что-то лаял в телефон. Голые дочери Куойла разлили по кухонному полу средство для мытья посуды и весело по нему катались. — Очевидных следов сексуального насилия не обнаружено, мистер Куойл, — сказал голос в телефоне. Куойл не понял, был ли говорящий мужчиной или женщиной. — Там была видеокамера. По всей квартире были разбросаны пустые кассеты, но камера, наверное, была сломана, или что-то в этом роде. Когда полицейские ворвались в квартиру, он говорил по телефону с магазином, в котором купил эту камеру. Ругался со служащим. Детей осмотрела педиатр, специалист по детской травматологии. Она говорит, что нет никаких свидетельств о том, что он сделал с ними что-либо физически, за исключением того, что раздел и обстриг ногти на руках и ногах. Но у него явно были определенные намерения. Куойл не мог произнести ни слова.