Тетушка осмотрелась, увидела впереди голубоватую землю. Первый взгляд на острова за последние пятьдесят лет. Не смогла сдержать слезы. — Возвращение домой, да? — спросил человек в шапке караульного. — Да, это всегда так бывает. «Вот это место, — думала она. — Этот камень, в девяти с половиной километрах, укутанный ветром в туман. Морщинки на поверхности воды, лодки, едва не касающиеся покрытых льдом скал. Тундра и бесплодные равнины, низкорослые ели, которые люди срезают и увозят с собой». Сколько их было тут, облокотившихся о поручни, как стояла сейчас она? Всматривавшихся в скалу посреди моря. Викингов, басков, французов, англичан, испанцев, португальцев. Их привлекала сюда треска, в те дни, когда огромные косяки рыб замедляли продвижение кораблей к Островам Пряностей, в поисках городов из чистого золота. Смотрящие мечтали о жареной птице или сладких ягодах в корзинках из листвы, но видели только бушующие волны и чуть теплящиеся огоньки на мачтах. Им попадались только обледеневшие города, айсберги с берилловой сердцевиной, голубой самоцвет внутри белого самоцвета, и некоторые из них, по поверьям, пахли миндалем. Она с детства помнила этот горький аромат. Высаженные на берег люди возвращались на корабль покрытые кровавой коркой от укусов насекомых. «Все сыро и мокро, — говорили они, — на острове сплошные болота и трясины, реки и цепочки прудов, населенные птицами с железными глотками». И корабль с трудом огибал мыс, а его пассажиры видели, как тени карибу растворялись в тумане. Позже это место стало пользоваться дурной славой. Весенний голод обнажал костистые головы, крупные суставы под плотью. Как было тяжело выживать, цепляясь за жизнь зубами и когтями! Море-алхимик превращало рыбаков в сырые кости, отправляло лодки дрейфовать вслед за треской и выбрасывало их с прибоем. Тетушка помнила истории, рассказанные стариками: об отце, застрелившем старших детей и себя, чтобы остальная семья получила шанс выжить на остатках запасов муки; об охотниках на тюленей — они стояли на льдинах, которые под их весом становились в уровень с водой, до тех пор, пока первый из них не выдерживал и не бросался в воду; о поездках за лекарством во время шторма. Они всегда заканчивались тем, что либо несчастному больному приносили не то лекарство, либо помощь приходила слишком поздно. Она не была здесь с раннего детства, но это чувство не забылось. Оно вернулось: гипнотическое воздействие моря, запах крови, ветра и соли, рыбьих голов, елового дыма и пота, стук обкатанных морем камней и шипение волн, вкус ломтиков хлеба, смоченных в бульоне, спальня под навесом. Теперь, говорят, с тяготами жизни покончено. Злые силы судьбы отступили перед страховкой по безработице и твердой надеждой на деньги от нефтяного месторождения, находящегося в открытом море. Везде были прогресс и частная собственность, работал принцип острого локтя. Так говорили. Ей было пятнадцать, когда они уехали с мыса Куойлов, и семнадцать, когда семья перебралась в Штаты, став еще одной каплей в приливных волнах беженцев с Ньюфаундленда, покинувших родные порты, острова и тайные бухточки. Они истекали, как воды, прочь от привычной уединенности, неграмотности, штанов, сшитых из обивочного материала, выпавших зубов, прочь от извращенных мыслей и грубых рук, от отчаяния. А ее отец, Гарольд Хамм, погиб за месяц до их отъезда, когда ослаб узел, фиксировавший металлический контейнер, в котором хранились десятки килограммов гвоздей. Такелажная цепь ослабла, и ящик упал. Обитый железом угол угодил отцу в затылок и размозжил позвоночник. Он упал на причал, парализованный, без сознания. Кто знает, какие мысли наполняли его угасающий рассудок, когда дети и жена наклонились над ним, умоляя его отозваться: «Отец! Отец!» Никто не называл его по имени, звучало только это слово: отец. Будто отцовство было самым важным делом его жизни. Все плакали. Даже Гай, который всегда думал только о себе. «Как странно, — подумала она, — возвращаться с потерявшим надежду племянником и прахом Гая». Она забрала урну у всхлипывающего Куойла и отнесла ее в комнату для гостей. Лежала ночью без сна и думала, не стоит ли высыпать его прах в магазинный полиэтиленовый пакет, завязать ручки и выбросить в мусорный бак. Это была просто мысль. Она размышляла, что изменилось сильнее: это место или она сама? Это место было наделено силой. Она содрогнулась. Сейчас все будет иначе. Лучше. Она облокотилась о поручни и стала смотреть в темные воды Атлантики, вздыхавшие о прошлом. 5 Скользящая стяжка Скользящей стяжки достаточно, чтобы привязать метлу, у которой нет специально отведенного для нее места, и принять меры безопасности на скользкой поверхности. «КНИГА ЭШЛИ ОБ УЗЛАХ» На полу за сиденьями заскулила Уоррен. Куойл вел машину по западному побережью Большого Северного полуострова, вдоль шоссе, изрезанного колесами грузовых автомобилей. Дорога пролегала между зыбью пролива Бель Айл и горами, похожими на голубые дыни. Напротив пролива находился мрачный полуостров Лабрадор. Грузовики образовывали караваны, движущиеся на восток, поблескивая сквозь туман стальными кабинами. Куойл почти узнал это хмурое небо, будто он когда-то видел его во сне, но успел забыть. Машина катилась по растрескавшейся земле. Шероховатые утесы в вулканическом глянце. На рифе, возвышающемся над морем, морская птица отложила единственное яйцо. Гавани были все еще затянуты льдом. Дома, похожие на склепы, выросшие из гранитных глыб; черное побережье поблескивало, как комья серебряной руды. Их дом, как сказала тетушка, скрестив пальцы, находился на мысе Куойлов. Во всяком случае, мыс еще был обозначен на карте. Дом пустовал уже сорок четыре года. Она смеялась, говорила, что от него, наверное, ничего не осталось, но в глубине души верила, что дом стоит и время не могло так жестоко обмануть ее надежды на возвращение. У нее был хриплый голос. Куойл слушал ее и вел машину с открытым ртом, будто пробуя на вкус полярный воздух. Айсберги, маячившие на горизонте, были похожи на белые тюрьмы. Необъятная синяя ткань моря проминалась и морщилась. — Смотри, — сказала тетушка. — Рыбацкие ялики. — Издалека они казались крохотными. Волны разбивались о мыс. Вода бурлила. — Я помню человека, который жил в лодке, выброшенной на берег, — сказала тетушка. — Старик Дэнни, как там была его фамилия? Ее вынесло достаточно далеко на сушу, и волны до нее не доходили. Он ее приподнял, починил. Вставил маленькую трубу, проложил тропинку с каменным бордюром. Он жил там много лет, пока однажды, когда он сидел перед лодкой и штопал сеть, на него не упал прогнивший остов и не задавил насмерть. Шоссе, идущее на восток, сузилось до двух рядов. Оно уходило под крутыми склонами, мимо хвойного леса, вдоль которого стояли знаки: «Вырубка запрещена!» Куойл оценивающе оглядывал редкие мотели, которые они проезжали. Он смотрел на них как человек, который намеревался в них остановиться. *** Тетушка обвела мыс Куойлов на карте. С западной стороны залива Бакланов мыс вонзался в океан как выгнутый большой палец. Дом, возможно обвалившийся, разрушенный вандалами, сожженный, разобранный по кускам, был там. Когда-то он там был. Залив на карте бы похож на бледно-голубую химическую колбу, в которую вливался океан. На восточном побережье находилось поселение, названное одним именем с бухтой Мучного Мешка, а в пяти километрах к северу — городок Якорная Лапа. Ниже были бесчисленные бухты и пещеры. Тетушка копалась в своей черной сумочке, похожей на пудреницу, в поисках брошюры. Потом она читала вслух о красотах Киллик-Кло: о работе государственной пристани, завода по переработке рыбы, товарной узловой станции и ресторанов. Две тысячи населения. Неограниченный потенциал. — Тебе предлагают работу в Мучном Мешке, так? Это прямо напротив мыса Куойлов. По воде где-то километра три. А по суше — долгая дорога. Раньше от бухты Опрокинутой до Якорной Лапы каждый день ходил паром, утром и вечером. Но сейчас, наверное, все уже закрыто. Если бы у тебя была лодка и мотор, ты мог бы переправляться сам. — Как нам добраться до мыса Куойлов? — спросил он. Тетушка объяснила, что с основного шоссе сворачивает дорога, которая на картах обозначалась тоненькой пунктирной линией. Куойлу не нравился вид таких же «пунктирных» дорог, которые проносились мимо. Галька, грязь и рытвины, ведущие в никуда. Они пропустили съезд с главной дороги и ехали вперед до тех пор, пока не увидели топливные насосы и вывеску «Магазин Ай-Джи-Эс». Магазин располагался в доме. Темная комнатка. За прилавками виднелась кухня и плюющийся чайник на плите. Банни услышала смех, доносившийся из телевизора. Ожидая, пока кто-нибудь к ним выйдет, Куойл заинтересовался похожими на медвежьи лапы зимними сапогами. Он ходил по комнате, рассматривая самодельные полки, открытые ящики с разделочными ножами, иглы для починки сетей, мотки шнуров и веревок, резиновые перчатки, банки с тушенкой и стопки кассет с приключенческими видеофильмами. Банни через дверцу морозильника разглядывала покрывшиеся бугорчатым инеем рожки с мороженым. Из кухни, жуя что-то хрустящее, вышел мужчина с волосами цвета осоки, торчащими из-под кепки с эмблемой французской велосипедной фирмы. Угрюмый вид, широкие штаны из шерсти. Тетушка заговорила. Куойл надел шапку из шкуры тюленя, чтобы развлечь детей, помог им выбрать кукол, сделанных из прищепок. Нарисованные чернилами лица улыбались с кукольных головок. — Вы не подскажете, где дорога на бухту Опрокинутую? Ни тени улыбки. Проглотил перед тем, как ответить. — Проехали, как обычно. Она сворачивает с главной дороги. Поедете обратно, будет справа. Сейчас тут мало интересного. — Он отвернулся. Его адамово яблоко, возвышение на волосатой шее, напоминало странный половой орган. На витрине с комиксами Куойл нашел изображение гангстера, стреляющего в вытянувшуюся женщину. Гангстеры всегда носили зеленые костюмы. Он заплатил за куклы. Холодные монеты в десять центов выпали из пальцев мужчины. *** Они трижды проезжали по этому отрезку шоссе, пока не заметили чуть видную дорожку, уходящую с трассы и направляющуюся прямо в небо. — Тетушка, по-моему, я здесь не проеду. Не похоже, чтобы эта дорога куда-нибудь вела. — На ней есть следы от колес, — ответила она и указала на слабые отметины. Куойл свернул на грязную дорогу. Колеса тут же взбили сырое месиво. Следы исчезли. Куойл решил, что все те машины съезжали на дорогу, чтобы развернуться. Ему очень хотелось сделать то же самое и завтра снова попытать счастья на этой дороге. Или они все провалились в бездонную яму? — Когда мы приедем? — спросила Банни, откидываясь на спинку сиденья. — Я устала ехать. Я хочу уже приехать. Я хочу надеть купальник и поиграть на пляже. — Я тоже! — Они обе стали ритмично биться спинами о сиденье. — Сейчас слишком холодно. Только полярные медведи плавают в такую погоду. Но ты можешь побросать камни в воду. Тетушка, сколько нам еще ехать, если смотреть по карте? — У него болели руки оттого, что он целый день провел за рулем. Она какое-то время молча дышала над картой. — От основной дороги до бухты Опрокинутой двадцать семь километров. — Двадцать семь километров вот этого? — Потом, — говорила она, будто бы он не проронил ни слова, — еще семнадцать с половиной до мыса Куойлов. До дома. Вернее, до того, что от него осталось. Тут на карте показана дорога, но в старые времена ее не было. Это была просто тропинка. Понимаешь, тогда люди не ездили на машинах, потому что ни у кого не было машин. Всюду добирались на лодках. Ни у кого не было ни машины, ни грузовика. Это вымощенное шоссе, по которому мы приехали, тоже здесь недавно. — Но тяжелая каменная роспись на горизонте говорила о другом: все здесь осталось неизменным и неизменяемым. — Надеюсь, когда мы доедем до бухты Опрокинутой, нам не придется идти семнадцать с половиной километров пешком. — Нейлоновый рукав скрипнул о руль. — Это может быть. Тогда мы просто повернем обратно. — У нее было отрешенное лицо. Казалось, залив рождался в ее голове и проявлялся в реальности голубой галлюцинацией. Куойл боролся с дорогой. «Автомобиль разваливается на части на глухой звериной тропе». По воздуху растекались сумерки. Машина с трудом взбиралась в гору. Они были на краю утеса. Под ними была бухта Опрокинутая и кривые брошенные дома. Меркнущий свет. Далеко впереди пропадала из виду дорога. Куойл съехал на обочину и задумался о том, срывался ли кто-нибудь с утеса, разбивая металл о камни. Ответвление дороги круто уходило вниз, по обвалившемуся горному проходу, усыпанному голышами. Это больше походило на вымоину, чем на дорогу. — Ну что ж, кажется, сегодня мы до мыса не доедем, — сказал он. — По-моему, дальше нам не стоит ехать до тех нор, пока мы не сможем осмотреть дорогу при дневном свете. — Уж не хочешь ли ты вернуться на основное шоссе? — вскинулась тетушка. Они были так близки к началу всего. — Да, — сказала Банки. — Я хочу в мотель с телевизором и гамбургерами и чипсами, которые можно есть в кровати. И свет там выключается не сразу, а понемножку, когда крутишь ручку. И телевизор там можно включать и выключать, не вылезая из кровати. — А я хочу жареную курицу в кровать! — сказала Саншайн. — Нет, — сказал Куойл. — Мы переночуем прямо здесь. У нас в багажнике есть палатка. Я ее поставлю и буду в ней спать. Таков наш план. — Он посмотрел на тетушку. Это была ее идея. Но она склонилась над сумочкой, снова что-то разыскивая. Ее седые волосы смялись и растрепались. — У нас есть надувные матрасы и спальные мешки. Мы их надуем, разложим заднее сиденье и положим на него матрасы. Потом положим спальные мешки, и у нас получатся две удобные кровати! На одной будет спать тетушка, а вы, девочки, вдвоем поместитесь на второй. А мне воздушные матрасы не нужны. Я положу свой спальный мешок прямо на пол палатки. — Казалось, он не объяснял, а задавал вопросы. — Но я умираю от голода! — заныла Банни. — Я ненавижу тебя, папа! Ты дурак! — Она наклонилась вперед и ударила Куойла по затылку. — НУ-КА ТИХО! — обрушилась разъяренная тетушка на Банни. — Сядь на свое место, мисс, и не дай бог я еще раз услышу, что ты так разговариваешь с отцом! Я живо надеру тебе задницу! — Тетушка позволила себе разозлиться.