– Ладно, продолжайте работать по списку, держите меня в курсе, – подытожил полковник Гущин. В управлении полиции его уже ждали и тайно готовились – гроза из главка нагрянула! Явился участковый из Трапезникова. Он ждал Гущина возле дежурной части. Полковнику выделили лучший кабинет – явно чтобы задобрить, соломки подстелить. На столе сиротливо лежало тоненькое уголовное дело – не густо материалов собрали по убийству почтальона. Полковник Гущин пролистал его – помимо копий, что присылали ему на электронку, он всегда предпочитал работать с подлинными процессуальными документами. Однако и дело его не особо порадовало. – Полтора месяца, воз и ныне там, – объявил он оперативникам и участковому. – А в Сарафанове, не столь уж далеком от вас, еще один случай нападения на женщину. И опять удушение веревкой. – Мы нападение на Суркову идентифицировали как убийство с целью ограбления. Она ж почтальон, – за всех ответил трапезниковский участковый – в летах, ровесник Гущина, седой, кряжистый, по виду бывалый и флегматичный. – Я в курсе, – Гущин кивнул, – чего вы здесь себе навоображали и наработали за полтора месяца. Но факт в том, что ее задушили, но не ограбили. И кошелек ее цел, и деньги, и карта. – Денег в кошелке с гулькин нос, карта Сбербанка без ПИН-кода обычному налетчику не нужна, кибермошенники картами промышляют. – Участковый не боялся грозного полковника Гущина и умел постоять за себя и сплоченный полицейский коллектив местных. – Его, по нашему мнению, интересовали пенсии, наличка. Где-то порядка ста тысяч, а порой и больше налом, купюры, резинкой банковской перетянутые. Я… то есть мы с опергруппой сочли, что нападавший сумку почтовую проверил, но денег в ней не нашел. Дни, когда почтальон на дому своих подопечных посещает, определенные. Но в мае порядок меняется из-за праздников. На Сурковой – форменная одежда, сумка почтовая. Моя… то есть наша основная версия заключалась в том, что ее выслеживали и подстерегли с целью ограбления. Только вышла накладка непредвиденная. Суркова большую часть пенсий и пособий уже успела раздать. – Какая еще накладка? – полковник Гущин созерцал участкового сквозь очки. – Тонкости почтовиков. Давайте проедем в здешнее отделение, Федор Матвеевич, они вам сами объяснят. Чтобы вы нас бездельниками и дураками не считали, – мятежно возвестил участковый. – Мы сразу с коллегами маршрут ее досконально для себя составили, изучили подробно. У меня карта, план, – он достал планшет и начал неловко тыкать негнущимся пальцем в экран. – Ее обычный многолетний маршрут. Точнее, фрагмент его. Добралась автобусом до Трапезникова, дальше явилась по адресу к двум пенсионеркам в Шлехове, вручила пенсии, забрала квитанции. Затем пешком отправилась в деревню Зуйки, но там сейчас дачи сплошняком. Адрес проживания еще одного клиента – он инвалид. Вручила ему пенсию. Из Зуйков пешком мимо Трапезникова на автобусную остановку к автотрассе, – участковый водил пальцем по карте. – Весь путь пролегает в основном по густонаселенной местности – дачи, проезжая дорога сельская, вдоль нее магазины – «Садовод», «Все для дома», продуктовый, – перечислял он. – А вот здесь она всегда сворачивала в поле и срезала большой участок до автобусной остановки напрямик через луг и рощу. Единственное тихое, безлюдное место на всем ее маршруте – лесополоса с кустами в трехстах метрах от шоссе. Если ее выслеживали специально, то здесь и подстерегли и напали. – А куда она направлялась? Куда хотела ехать на автобусе? – полковник Гущин изучал карту в планшете. – В Мелихово, в сам музей. Газеты и журналы она туда всегда отвозила, а также обычно и всю их корреспонденцию – посылки, бандероли. Но в день убийства ни писем, ни бандеролей не было, только печать. – А после музея-усадьбы она обычно возвращалась в почтовое отделение? – уточнил полковник Гущин. – Нет. Снова садилась на автобус в Нерастанном и добиралась до следующей после дома отдыха Лопасня остановки. Дальше шла пешком по маршруту – ее подопечные жили по шести адресам. После выплат садилась на автобус и возвращалась на почту, а если запаздывала, то к концу рабочего дня сразу домой отправлялась, – показывал на карте участковый. – Однако в тот день, 20 мая, ей до Лопасни уже не имело смысла добираться. Проедемте на почту, они вам свои тонкости объяснят сами. Что да почему пошло не так в тот день. – Хорошо, на почту, – скомандовал полковник Гущин. Сели в патрульную машину. Через четверть часа оказались на месте. – Мы все до сих пор потрясены смертью Аллы, – сообщила полковнику Гущину начальница почтового отделения – пожилая, болезненного вида женщина, кутавшаяся в шерстяную кофту поверх форменной робы, несмотря на жаркий летний день. На почте работал кондиционер. И полковник Гущин сразу сильно закашлялся. Начальница почты наблюдала за ним с холодным любопытством. – Я сама ковидом тяжко переболела, таких, как вы, по кашлю могу узнать, тоже страдаю, – объявила она. – Мы двух почтальонов в ковид похоронили. А теперь еще Аллу Суркову убили. Мы хотели от почты траурный венок отправить на кладбище, но пока никто нас о месте прощания и погребения не известил. – А что она говорила о своих родных? – спросил Гущин. – Мать у нее давно умерла. А сын… – У нее есть сын? – Полковник Гущин поразился, что никто из местных полицейских ему пока ничего не сообщил и он узнаёт о сыне как бы со стороны – от сотрудницы почты! – Непутевый. Алла горя с ним хлебнула, – ответила начальница Сурковой. – Она особо-то не распространялась. Но однажды явилась, а лицо все в синяках – сказала сначала, мол, упала дома, а потом призналась – сынок ее приложил, избил. Ее сын даже не соизволил сообщить нам, где и как с ней проститься. Отдать последний долг. – Он ее и не похоронил до сих пор, – вмешался участковый. – И тело матери из морга не забрал, насколько я знаю. Вы нам расскажите, пожалуйста, какие у вас накладки произошли в мае с выдачей пенсий и пособий. – Из-за майских праздников, – ответила начальник почтового отделения равнодушно. – Приходится смещать график – звонить нашим клиентам, предупреждать, что почтальон придет в другой, не назначенный официально день. Алла в мае большую часть пенсий и пособий раздала пятого и шестого числа. Обычно она забирает деньги для выплат утром в день раздачи, но в предпраздничные дни это происходит всегда накануне, потому что физически не успеешь, как в обычные будни. У нас же все связано со значительным расстоянием, с переездами на автобусе, с расписанием транспорта, тоже меняющимся в праздничные дни и между майскими выходными. Сельский почтальон вынужден приспосабливаться, чтобы всех охватить. Часть выплат по договоренности с клиентами мы порой переносим. В тот день, двадцатого мая, Алла как раз везла деньги в поселок и деревню, клиентам, которых не посетила в обычные дни выплат. А задержки всегда чреваты неприятностями. – Какими неприятностями? – поинтересовался Гущин. – Конфликты со стариками возникают. Некоторые неадекватны, никак не могут понять, сколько им ни разъясняй по телефону, почему пенсию доставят позже обычного, в другой день. Откровенно злятся, почтальона встречают неласково, грубят, оскорбляют. Короче – неприятная ситуация порой возникает из-за задержек. Алла на скандалы всегда реагировала очень остро, болезненно. Нам даже порой приходилось вмешиваться. – Вы за нее заступались или наоборот? – Мы старались найти компромисс. Не хочу говорить о Сурковой плохо, – начальник почты вздохнула. – Но мне поступали на нее жалобы. Она в ответ на грубости с клиентами нашими не церемонилась. За словом в карман не лезла. Огрызалась. Я ей выговаривала – наши подопечные старые люди, есть больные, инвалиды, психически нездоровые. Но она меня не особо слушала. Насчет инвалидов еще промолчит, а по поводу стариков – порой выдавала ужасные вещи. – Какие? – «Вонючие старики» – вот какие, – ответила начальник почты сухо. – Она старость и пожилых людей ненавидела. Заявила мне как-то – «они из нас кровь и силы сосут, как упыри, век наш молодой заедают. Окостенелые твари ломают наши жизни, наши надежды. Наше будущее гробят». А самой-то уже за полтинник. И сын взрослый. Я потом краем уха слышала сплетни, что у нее отец был лежачий, болел долгое время. Затем и мать слегла, под себя ходила, она за ней ухаживала, надрывалась. Может, поэтому у нее такое злое отношение к старикам? – Но она непосредственно работала с пожилым контингентом, – полковник Гущин хмурился. – И одновременно, что же – являлась профнепригодной из-за своей неприязни к пожилым? Вы ее не увольняли, несмотря на скандалы? – У нас кадровый голод. А деды и бабки тоже не сахар. В конфликтах с Сурковой и другими нашими почтальонами есть доля их вины. Но мы – почта. Они – наши клиенты. А Суркову если уволишь – кого на ее место найдешь сейчас? После ее смерти мы не знали, кому ее подопечных передать, как наши бреши закрыть, чтобы пенсии всем в срок доставить на ее участке. – Какую сумму имела с собой Суркова двадцатого числа для выплат? – уточнил полковник Гущин. Начальница почты сверилась с компьютером. – Семьдесят тысяч. Наш остаток, с начала мая. Трое клиентов. Она все отдала. Остальным, большинству, она доставила пенсии и пособия пятого и шестого мая. Вы нам квитанции, пожалуйста, верните. У нас строгая отчетность. Полковник Гущин пообещал. Когда они покинули почту и вернулись в управление полиции, он обратился к трапезниковскому участковому: – Она конфликтовала с клиентами. Выяснили личности тех, кого она навестила в тот день? – Две старухи, – ответил участковый. – Одной восемьдесят три, у нее перелом шейки бедра. Лежачая. Кстати, с ней Суркова, по показаниям дочери, постоянно скандалила, точнее старуха с ней. Второй бабушке девяносто два. Она близких не узнает. За нее сын пенсию получает, сидит с ней, караулит в почтовый день. – Сколько сыну лет? – Семьдесят. Сам пенсионер, бывший пожарный. Ему пенсию МЧС на карту перечисляет. Вряд ли кто-то из них, даже затаив злобу на Суркову, побежал за ней следом, чтобы придушить, – участковый криво усмехнулся. – А еще один подопечный, которому она принесла пенсию в тот день, – инвалид. Он кто такой? – полковник Гущин задавал все новые и новые вопросы. Участковый глянул на него. – В связи с сарафановским случаем интересуетесь? Да уж, теперь конечно… Он ненормальный. У него справка из психдиспансера. – Его возраст? – спросил Гущин. – Сорок три года. Пузырев его фамилия, – ответил участковый. – Живет один. Раньше проживал с матерью, та умерла. Дом у него деревенский, развалюха. Он шизофреник. На него жаловались соседи несколько раз. – По какой причине? – Разводил огромные костры на участке. Соседи боялись пожара. Я выезжал прошлой осенью на проверку. Толку от него не добился. Такой чудной. Обострение у него тогда случилось. – Обострения осенью и весной, в мае, – заметил Гущин. – Проедем по его адресу, я хочу на него сам взглянуть. В этот момент в кабинет словно вихрь ворвался второй участковый – тот, кто обслуживал территорию, на которой находился дом Сурковой. В отличие от трапезниковского коллеги, он был молод, лет двадцати четырех, и походил на запыхавшегося румяного тинейджера в полицейской форме. Он начал сбивчиво объяснять: я с суток, у меня выходной, катался на скейтборде с пацанами, мне срочно приказали явиться… – Про скейтборд нам не интересно. Все, что известно о сыне Сурковой – выкладывайте, – оборвал его Гущин. – Имя, место службы, род занятий. – Илья Сурков. Нигде не работает. Он алкаш. Подозреваю, что и нарик. Но доказательств не имею. Не дилер. С закладками тоже мной не пойман за руку. Пока. Но ведет антисоциальный образ жизни! – выпалил юный участковый. – Я к нему приходил неоднократно. Он каждый раз в дугу. С ним невозможно даже разговаривать по-человечески, потому что пьяный. – Он мать не хоронит полтора месяца. Почему? – Я его спросил во второе посещение – тогда уже две недели прошло со дня убийства. Он ответил, что у него нет денег на похороны. В третий раз вообще не открыл мне дверь, крикнул, что у него, простите, ни шиша нет и пусть государство мать хоронит. Я приходил снова, но он меня не впустил. Хотя находился дома. Даже через дверь чувствовался запах табака, он курит. Но знаете, сейчас такое время, когда полиции не очень дверь открывают. – Тогда сначала едем к сынку-затворнику, – скомандовал Гущин. – Захватите болгарку и кувалду. А потом навестим инвалида. В Рабочем поселке, где проживала покойная Алла Суркова, имелась всего одна улица, старые пятиэтажные хрущёвки теснились по обеим ее сторонам. В отличие от ухоженных и цветущих дачных окрестностей Мелихова и Сарафанова, здесь все выглядело беднее – обшарпанные стены зданий, ржавые гаражи, маленькие подслеповатые магазинчики. У Сурковой им никто не открыл. В квартире царила тишина. Местный участковый, нагруженный кувалдой и болгаркой, после звонков, стука и повелительных окриков своим юношеским тенорком изготовился было вскрывать дверь, но полковник Гущин только рукой махнул – отставить. Он понял, что путешествовали они зря – Илью Суркова где-то носило. Он не подозревал одного. Илья Сурков как раз возвращался домой, когда заметил свернувшую во двор полицейскую машину с мигалкой. Он мгновенно сориентировался – попятился назад и побежал кругом к пятиэтажке, что стояла напротив его жилища. Вошел в крайний подъезд, где замок давно сломали, быстро поднялся наверх, открыл дверь чердака – ее не запирали из-за постоянно залетавших и дохнувших голубей. Из окна чердака он внимательно наблюдал за полицейской машиной, стоявшей у его подъезда. Они стали являться к нему слишком часто. Труп матери все еще оставался у них. Они добивались ясности насчет похорон. Или им еще от него что-то надо? Он наблюдал, как группа ментов – кто в штатском, кто в форме вышла из его подъезда и направилась к полицейской тачке с мигалкой. Приехали по его и мамочкину душу и убрались восвояси… Мамочка… где же ты сейчас? Отчего не снишься мне по ночам? Яркое видение из детства внезапно выплыло из его затуманенной алкоголем памяти. Мамочка… Алла – молодая, растрепанная, в одной черной нейлоновой комбинации и черных чулках – они еще жили тогда в Иванове. Мать в свой фабричный выходной после «киношки» привела домой мужика. И вдруг бабка – лежачая вот уже третий год – сходила под себя и начала тоже кряхтеть и стонать, требуя, чтобы ей поменяли памперс. А по тесной квартирке расползлась чудовищная вонь. Любовник матери, подхватив одежду, в одних трусах вывалился в коридор, зажимая рот и нос от смрада, открыл дверь квартиры и был таков. Мать ринулась в комнату бабки, отшвырнула с пути его, двенадцатилетнего Илью. Схватила лежачую мать-старуху за худые плечи, рванула и заорала: «Нарочно ты, да? Нарочно при нем обгадилась, вонючая дрянь?! Ты вечно мне все назло делаешь, старая …!» Она трясла старуху, как куклу, но та изловчилась и ударила Аллу по лицу, оцарапав ей щеку. Он, Илья, – тогда Илюша Сурков – помнил, как мать схватила бабку за горло и начала душить. И лишь его отчаянный вопль: «Мама! Бабушка!» отрезвил, остановил ее… Потом они вместе с матерью поменяли стонущей бабке обгаженный памперс. Затолкали грязное постельное белье в стиральную машину. Мать распахнула в их тесной квартирке все форточки настежь. На столе в комнате осталось угощение несостоявшегося рандеву – бутылки водки, вина, торт, а еще лежала пачка таблеток. «Морду не криви, – бросила ему мать. – Привыкай, сынуля. Я щас в киношке слыхала – не мы такие, жизнь такая. На – хлебни, взбодрись. Авось полегчает». И она плеснула ему водки в стакан. Он – двенадцатилетний пацан – выпил. От усталости и отвращения мать нализалась вдрызг. И он тоже пил водку. А затем украдкой взял со стола таблетки и попробовал сразу пять штук с водкой. Он вырубился прямо в комнате, на разобранном диване. Сон то был или обморок? Но то состояние «отключки» он запомнил. И повзрослев, всегда пытался повторить. Искал любые способы. Фиаско в Рабочем поселке заставило полковника Гущина призадуматься – не все вопросы решаются с помощью болгарки и вскрытой двери фигуранта. – Где еще Суркова можно застать? Безработный алкаш… Есть места, где они кучкуются – пустыри, гаражи, заброшенные дома? – спросил он юного участкового. – Я не знаю, – ответил тот виновато. – По барам он точно не ходит, у нас всего один в окрестностях, в Парк-отеле. И дорогой, его посетители другого уровня. Приличные люди, средний класс. – А у нас с тобой чистый люмпен, – ответил полковник Гущин. – А ты, коллега, жизнь люмпенов, маргиналов не знаешь. Неинтересны они тебе. И работяги для тебя чужаки, незнакомцы. Ты на скейтборде с пацанами рассекаешь… И в айтишники мечтаешь из полиции податься, да? Участковый молчал. Кажется, мудрый полковник Гущин угадал его заветную мечту. – Ладно, навестим инвалида с шизофренией, – скомандовал полковник Гущин. – Что там нас ждет, интересно?