— Слыхал я, что полиция уже и за детей принялась. — Зайцев криво, горько усмехнулся. — А что не так с сыном? Что он, экстремист или фейки распространяет? Или постит что-то в сетях? Или ваших детей к чему-то склоняет плохому? — Папа, — Василий, находившийся в комнате и молчавший, попытался вмешаться. — Тихо, Вася. Раз приехала полиция ко мне, удостоила меня, так сказать, своего внимания и высказывает нам какие-то непонятные претензии, то я тоже молчать не буду. У меня рак печени, последняя стадия, мне жить осталось мало. — Иван Васильевич Зайцев глядел на них почти с вызовом — горьким, страшным вызовом обреченности. — Поэтому я вас, полицию, силовиков, не боюсь. Все, чем мы жили, что мы строили, что наживали, что создавали, о чем пеклись, — все, все обратилось в прах. Наши надежды, планы, наш бизнес, наши мечты, наши капиталы… С кем новое будете создавать, а? Ну вот я, например, потерявший почти все… я умираю от рака… И таких, как я, умирающих не только физически, но и морально, — утративших надежды, утративших сам смысл существования, — полным стало полно. С кем вы останетесь? Сын наш младший вас не устраивает. То, что он с вашими отпрысками общается? — О том, что вы серьезно больны, мы не знали, иначе бы не побеспокоили вас, — ответил ему полковник Гущин. — Вы сами отец. Можете понять отцовские чувства Макара Псалтырникова, его беспокойство. Ваш младший сын… у него с девочками слишком большая разница в возрасте для общения. Но не это нас обеспокоило. Сама форма — он назвался детям тайным именем, странным каким-то — принц Жаба. Он привез им в подарок покалеченное земноводное. Жабу, которой причинил мучения… боль… Именно поэтому мы решили поговорить с вами. — Как понять причинил мучения? — спросил Василий Зайцев недоуменно. — Он нитками пришил к голове земноводного корону из фольги, — ответил ему Клавдий Мамонтов. — Надо же до такого додуматься было! И подарил покалеченную лягушку малолетним детям. Совсем, что ли, того он у вас? — Не может такого быть. Папа, что за бред? — Василий Зайцев обратился к отцу. — Чтобы Адька такое сделал?! — Позовите вашего младшего сюда, мы и проясним вопрос, — предложил полковник Гущин. — Вася, позови его, — сказал Зайцев-старший. — Но сначала нам бы хотелось с его матерью, вашей женой, переговорить, — заметил Гущин. — Нет, исключено! Папа, да скажи им! — Василий Зайцев глянул на Гущина в упор — чего, мол, вы добиваетесь, а? — Позови Адама, — снова велел Зайцев-старший. Василий раздраженно пожал плечами и ушел. — Насчет того, что вы говорили нам, не волнуйтесь, — полковник Гущин помолчал. — Ваше право говорить, что думаете. И мне жаль, что… со здоровьем у вас так все… — Значит, не накатаете на меня донос? — Зайцев презрительно усмехнулся. — А то пишите — контора пишет. Сажайте меня. Мне уже все равно где умирать — дома ли, в больнице, в тюрьме… Врачи от меня отказались. В комнату вернулся Василий, с ним зашел высокий светловолосый подросток в черной толстовке с капюшоном. Клавдий и Макар лишь глянули на него и… — Ты по озеру на лодке плаваешь? — спросил его Зайцев. — Плаваю, Иван Петрович, гребу, тренирую мускулы, — голос у Адама был уже юношеский, грубоватый, хотя и срывался на мальчишеский дерзкий фальцет. — К соседям на огонек заплывал, у которых девочки маленькие? — Малявки две? Мне интересно стало просто — кто там поселился? Дом ведь всю зиму пустовал. Так ради понта я сплавал. — Не один раз сплавал ты в гости, — возразил полковник Гущин. — Подарок своим новым маленьким друзьям привез. — Какой подарок? — Адам глядел на них с усмешкой. — Жабу в аквариуме. — Какую еще жабу? — Самая светлая и самая простодушная улыбка осветила лицо подростка — узкое как лезвие ножа, не по-детски красивое. — С короной на голове, которую ты нитками прямо к коже пришил. — Какую корону? Иван Петрович, чего они волну гонят на меня? Я понятия не имею, о чем они говорят. Клавдий Мамонтов подумал — или препираться с ним в присутствии больного раком отчима, или просто оттаскать его за уши прямо сейчас. Наглый. Лживый. Смеется над ними. Издевается. — Не ходи в гости к соседям. Там тебе не рады, — велел Зайцев-старший. — Больше он к вам никогда не придет. И на лодке не приплывет. Инцидент исчерпан? — Да, — полковник Гущин кивнул. — Хотелось бы надеяться, что ваш младший слова принял к сведению. Чем ты жабу… иголкой или шилом? Не жалко тебе было живое существо увечить? — Я не понимаю, о чем вы говорите, — Адам еще светлее улыбнулся. — Все, я свободен? Он повернулся и исчез за дверью. — Он никогда больше к вашим детям не придет, спи спокойно, страна, — объявил Зайцев-старший. — Уходите, папе надо лечь, — Василий буквально выгонял их. И они покинули мрачную комнату-палату. Спустились по винтовой лестнице в кухню. Адам стоял у навороченной кофеварки и готовил себе капучино. Макар и Клавдий снова переглянулись — одна и та же мысль посетила их. — Ну а с собаками что ты сделал? — спросил его тихо Макар. Глава 13 Адам и Ева Пятнадцатилетний Адам смотрел на них, а затем протянул приготовленный для себя в кофеварке стакан капучино Макару. Тот не взял. — Вы все втроем меня спасать бросились, — тихо молвил подросток. — Я такого не забываю. Я ваш должник. — Ты себя сам спас на холме. Что ты сделал с собаками? — повторил вопрос Макар. — А что, я должен был позволить им кишки мне выпустить, а потом вас разорвать в клочки? — Адам отпил капучино с самым спокойным и невинным видом. — Как ты их остановил и заставил убежать? — спросил полковник Гущин. — Я им приказал. — Ты не выкрикивал никаких команд на холме ночью. — Я просто им велел. Вот так, — мальчишка сделал левой рукой жест — вуаля! Кулак его сжался и разжался. На ладони его появилась муха. Секунду она медлила, затем взлетела. Клавдий Мамонтов не заметил, как и остальные, — как парень поймал муху на лету. Более того — на чисто убранной кухне (в отличие от верхнего этажа здесь царил порядок) не жужжали мухи. Да и на улице — май выдался холодным — мух пока не видно, не слышно. — Повелитель мух, повелитель псов. Адские твари те алабаи, правда? — усмехнулся Адам. — А жаба? — спросил Макар. — Слушай, это ты, что ли, папаша малявок? — пятнадцатилетний подросток обратился к нему по-свойски и развязно. — По виду ты молодой еще. И что вам жаба далась? Ничего я с ней не делал, ясно вам? — А то мы слепые, — парировал Клавдий Мамонтов. Его Адам удивлял и настораживал все больше и больше. — Я греб на лодке, гляжу, малявки на берегу прыгают, мне машут. Мне стало интересно, кто в особняке, где мужика богатого отравили, снова поселился. Я пристал к берегу, — Адам словно сказку им «сказывал». — Малявки чудные — одна вроде как иностранка, по-русски еле говорит, шепелявит. Вторая вообще немая. Она ведь у тебя немая, папаша? Ну, ущербная. Но милые они. Младшая малявка мне по-английски: «Вы, мол, кто? Принц воды?» А я ей: «Да нет, какой я принц? Жабеныш местный…» А она свое твердит: «Принц, принц». Я ей: «Ладно — как в сказке, принц Жаба». — По-английски с моей дочерью беседовал? — уточнил Макар. — У меня в гимназии английский и французский хорошо шел. — Адам улыбался им. — Малявки меня растрогали своей добротой и непосредственностью. Так меня приняли тепло. Я решил сделать им в следующий раз подарок. Где бы я взял жабу? На нашем озере их нет. Не болото ведь, озеро. Но у «садыков»… — У кого? — спросил полковник Гущин. — У мигрантов с рынка все можно достать. Хочешь, кальян покурить, хочешь, чего покрепче. Собачьи бои они подпольно устраивают — зачем им алабаи такие? Они на них бабло гребут. Алабаи в загоне до смерти грызутся, а «садыки» на них ставки делают. И петушиные бои там… Я сам ходил… Когда один петух другого шпорой в кровь сечет, брюхо распарывает… У них даже богомолы в банке сражаются — а все пялятся, как богомол богомолу башку клешней — кирдык! Я на рынок к «садыку» одному пришел — тот с золотыми зубами, значит, пахан у них, — я ему: «Мне жаба нужна живая в террариуме. И хорошо бы ей корону на головку из фольги золотой». Он мне: «Сделаем, бакшиш давай». Я думал, они корону жабе приклеят «Моментом». Я не знал, что они ее нитками пришьют, честное слово! — Ума-то у тебя хватило такое малолеткам дарить? — спросил Клавдий Мамонтов. — Ты вон какой продвинутый, креативный. — Да я клянусь, не заметил я ничего! Малявки тоже не врубились, — просто ответил ему Адам. — Они так обрадовались. Я сказал — вот он я, буду теперь всегда с вами. А то они расстраивались, когда я уплывал, покидал их. Они такие маленькие, одинокие. Младшая мне поведала, что мама умерла… Полковник Гущин глянул на Макара — тот побледнел. Значит, так он объяснил дочкам, почему матери Меланьи с ними нет. Не сказал, что та сидит в тюрьме… — Я проникся к малявке. Вторая вообще ни бэ ни мэ — немая с детства, калека. Тоже жалко ее. Я ничего плохого не хотел, честно, только подбодрить их. Без родителей они ж мне сиротами показались, — повествовал подросток. — С ними оставались гувернантка и горничная, — ответил Макар, он словно оправдывался теперь перед мальчишкой. — А, ну конечно, ты папаша деловой. С детьми никто не считается. Со мной, например, тоже никто раньше не считался. Зато теперь… — И что теперь? — спросил полковник Гущин вроде как даже с интересом неподдельным. — Ничего. Как поставишь себя, так и заживешь. — Ты мог бы в гости к нам приходить как нормальный человек — не тайком, когда мы все дома, — объявил Макар.