— Как только он появился у нас в доме, как только он к нам переехал, он почти сразу решил разделаться со мной и с мужем. Мужа рак пожирает, а меня он… выродок хотел убить. — Как он вас хотел убить? — Прокрался ко мне ночью в спальню, — Ева остановилась, вглядываясь в свой дом, где ее бедная безумная душа не ведала покоя. — Хорошо, что я проснулась. Меня как в сердце ударило — вставай, спасай себя! А то бы он мне спящей размозжил голову — бах! И мозги по подушке. Клавдий Мамонтов ощутил знакомый холодок внутри — размозжил голову… Женщине на кухне и ее сестре в саду тоже сначала размозжили головы, а уж потом… — Чем он вас хотел ударить по голове? — спросил он Еву. — Тяжелым совком для золы… совок для камина нашего. Он прокрался ко мне в спальню. Приволок на совке двух жаб. — Жаб? — встрял Макар. — Да, Чайльд Гарольд, да! Мне Вася сказал, он и твоим дочкам жабу преподнес. Это такой знак у него. Метка выбора. Где он — там и разная нечисть земная — жабы, мухи, черви, пауки, бешеные собаки… Почитай, почитай на досуге — интернет полон легенд о слугах тьмы. — Вы хотите сказать, что Адам — порождение тьмы? — спросил Макар. Ева смотрела на него — взгляд застывший. — Сын дьявола? Раз не ваш… не сын человека? Отродье дьявола? Ева не ответила Макару. Вцепилась в рукав пиджака полковника Гущина и повлекла его за собой. Кусты. Забор дома Зайцевых. Узкая калитка — не та, через которую впускал их Василий Зайцев, а другая — со стороны леса. Ева открыла ее без скрипа, и они проскользнули на участок. — Тихо, теперь все заткнитесь, — прошипела Ева. — Стойте здесь и смотрите. Все сами сейчас увидите. Они затаились в кустах сирени в нескольких метрах от темного тихого дома. Все в доме спали. Прямо над коньком медной крыши висела в небе бледная утренняя луна. А первые блики розовой зари играли на позеленевшей меди, плодя пятна и тени… На втором этаже бесшумно распахнулось окно. Клавдий Мамонтов увидел сначала светловолосую голову, затем плечи, торс — Адам по пояс вылез из окна. На нем — то самое черное худи, как и в их первую встречу у придорожного рынка. В руках он держал кроссовки. Он вылез наружу. Встал на крышу застекленной веранды. Затем он пружинисто, словно зверь, вспрыгнул прямо на медную крышу дома, на самый ее гребень. Балансируя с кроссовками в руках, он медленно двинулся по гребню крыши в их сторону. Он шел, словно канатоходец по канату. — Да он у вас лунатик! — ахнул полковник Гущин. Ева остервенело ударила его по руке. Лицо ее исказила гримаса ужаса и… — Тихххо ты, дурак, — прошипела она. — Он тебя уссслышшшит. Никто с полицией так не говорит и не ведет себя, когда просит о помощи, — только безумцы. Клавдий Мамонтов следил за подростком — нет, не лунатик он, не сомнамбула, движения его рассчитаны, изящны и осторожны. Ловкость и проворство, недюжинная, недетская сила. Адам достиг края гребня, он остановился, сунул кроссовки в карман худи на животе, не боясь испачкаться, сгруппировался и… прыгнул на растущее довольно далеко от дома по ту сторону забора дерево — старую березу. Он ухватился за корявый сук, раскачиваясь как черная большая обезьяна. А затем спрыгнул на землю. — Бегите за ним! Ноги в руке, вы оба, — приказала Ева Макару и Клавдию. — Сами убедитесь! Гущин кивнул — давайте. Раз уж взялись потакать сумасшедшей, надо идти до конца. Клавдий и Макар выбежали из калитки. На какую-то долю секунды им показалось, что они видят среди деревьев темный силуэт и светловолосую голову Адама. Они ринулись в чащу. Но уже через пять минут поняли, что преследуют призрак. Сумрачный утренний лес был тих и пуст. Адам опередил их. Они вернулись к калитке. Ева и полковник Гущин стояли снаружи. — Куда он побежал? — спросил Гущин. — Мы его не догнали. Потеряли в лесу, — признался Клавдий Мамонтов. Ева криво, недобро усмехнулась. — Кто бы сомневался, — процедила она. — Куда вам с ним тягаться! Но вы же сами видели сейчас. — Мальчишка тайком ушел из дома, — ответил Макар. — Многие в его возрасте так поступают. Тяга к свободе и приключениям. — А вам самой известно, куда он направился? — спросил полковник Гущин Еву. Клавдий Мамонтов решил — Гущин вспомнил рынок и алабаев, драку мигрантов… — Я хотела, чтобы вы сами выяснили. Он уходит из дома почти каждую ночь — как только снег растаял. У него где-то тайное логово. — Ева затравленно оглядывалась по сторонам, словно не верила, что ее сын ушел далеко, а не караулит ее в кустах. — Логово? — В лесу или на островах на озере. Острова в камышах. Клавдий Мамонтов кивнул: есть маленькие острова — плавни в заливе. — Там он их и держит, — шепнула Ева со страхом. — Кого? — полковник Гущин все больше мрачнел, глядя на нее. — Ну, вы же узнали о пропавшей девочке, которую потом нашли мертвой в яме. Все об этом здесь говорили. — Местная полиция не нашла доказательств убийства. Никаких доказательств, Ева. Несчастный случай. А вы что же… вы обвиняете Адама в убийстве ребенка? — Если бы догнали сейчас, узнали местонахождение его логова, сами бы убедились. — Она нервно провела по лицу рукой, словно смахивая невидимую паутину. — Там и другие наверняка, а может, их кости. Что он там с ними творит, выродок… Терзает, кровь пьет… Если что — он и твоих детей, Чайльд Гарольд, в логово свое сначала притащит. — В Бронницах другие дети не пропадали, — ответил безумной Еве Клавдий Мамонтов. — Один случай всего в Непряхино в апреле. — Тот, о котором все узнали. А сколько неизвестных случаев? А дети нелегальных торговцев с рынка? Думаете, таджики в полицию о пропаже заявят? Они сами без регистрации здесь, на птичьих правах. У них в семьях по пять-семь детей. Ева Лунева говорила вполне разумно — даже рассудительно, убедительно. — Вы не могли бы дать мне телефон вашей матери — бабушки Адама, пусть она и не бабушка по-вашему… мне хотелось бы у нее кое-что уточнить, — спокойно и терпеливо попросил полковник Гущин. — Моя мать умерла в октябре. Я не знаю — он ли ее прикончил, отродье… По крайней мере, мать моя была единственным человеком, с которым он считался. О любви и приязни речи, конечно, не шло. Но он жил у нее с детства. — Значит, Адам все эти годы воспитывался бабушкой? — уточнил Гущин. — Где он жил до того, как переехал сюда к вам? Где учился? — Жил в нашей московской квартире. Мать была директором гимназии на Ленинском проспекте. Он учился там до ее смерти. «Ну, хоть какая-то конкретная информация», — обрадовался Клавдий Мамонтов и спросил номер гимназии. Ева равнодушно назвала. — Ладно, разберемся, у вас мобильный с собой? — спросил полковник Гущин. — Дайте мне контакты вашего… мужа бы попросил, но он болен. Дайте мне телефон вашего пасынка Василия. — Зачем он вам? — Ева с подозрением уставилась на него. Лицо ее менялось постоянно — гримасы, гримасы… — Я попробую повлиять на вашего пасынка, чтобы… он прислушивался к вашим опасениям и доводам. Ева достала дорогой мобильный и продиктовала номер Василия Зайцева. А затем и умирающего мужа — опять с полным равнодушием. — Я переговорю с вашими родными и постараюсь их… убедить, чтобы они проявили понимание в отношении вас, — заверил ее полковник Гущин. — А вы обещайте мне, что сами ничего не станете предпринимать в отношении Адама. Никаких опрометчивых непоправимых шагов. — Даже защищаться от него мне нельзя?! — Ева, я пекусь о вашей безопасности. Вы сами одна не справитесь. Поэтому если что-то случится, то… Ева, вы должны проявлять благоразумие и максимальную осторожность. Мне звоните в любое время. Мы сразу снова приедем. Договорились? — Но вы мне верите? — истово спросила Ева. — Вы теперь верите мне?! Полковник Гущин кивнул. Они оставили ее у калитки. Она скользнула на участок как тень. Дошли в молчании до внедорожника. Гущин вытирал рукой взмокшее от пота лицо. При быстрой ходьбе он все еще задыхался. — Мало нам трупов накидали, так еще новая беда с мальчишкой и его мамашей, — объявил он, тяжело переводя дух. — Что у них в доме творится? Парень — слова нет, странный. А она с приветом. Но из того, что мы видели и раньше и сейчас, никаких выводов сделать нельзя. И вмешаться в ситуацию как полицейские в рамках закона мы не можем пока. Ни мать не изолируешь, ни парня. А она утверждает, что он ее пытался убить. — Голову ей совком для камина размозжить хотел, — заметил Макар. — Клава, Федор Матвеевич, я как это услышал… такие ассоциации сразу возникли с нашими покойницами… Но у нас же труп еще неизвестного полурасчлененный! — Ева призывала нас убить Адама, своего сына, — продолжал Гущин. — Что ей в голову больную стукнет, а? Как они с психозом ее справляются? — Она не просто психует, Федор Матвеевич, она его полностью отторгает. Она его панически боится и ненавидит. Вы видели ее глаза, когда она о нем говорила? — спросил Макар. — Она его обвиняет в похищениях и убийствах детей. И в том, что он… создание потустороннее… Есть такой в психиатрии синдром… я забыл его название. Надо почитать, я вспомню. — Так, спать нам сегодня уже не суждено. Смиритесь с этим, — констатировал Гущин. — Экспертиза ДНК неизвестного и ДНК крови из дома Евгении Лаврентьевой будет готова во второй половине дня. Без нее мы пока никуда не можем двинуться. Поэтому займемся с утра другим. — Чем? — спросил Клавдий Мамонтов. — Мне нужна информация о семействе Зайцевых. Непредвзятая. Независимая. Поэтому мы сейчас дома перекусим, приведем себя в порядок и к началу девятого отправимся в Москву в гимназию, где Адам учился, а его бабка работала директрисой. Пусть учителя нам о них расскажут. Может, и о матери тоже, о Еве… Я наведу справки о мебельной фабрике Зайцева. Мы и туда наведаемся со временем. Клавдий, а ты чуть позже позвонишь Василию Зайцеву и вызовешь его в Бронницкий УВД — определимся с этим на обратном пути из Москвы. Не с отцом умирающим, так с их старшим надо побеседовать, послушать, что он нам скажет о домашних делах. — Вы боитесь, что и у Зайцевых произойдет убийство, Федор Матвеевич? — прямо спросил Макар.