– Сколько мне можно съесть? Хан смущенно пожал плечами: – Это все тебе. У меня есть еще для меня и для мамы. – Ух ты! – девочка разломила пирожок и проглотила его, сделав несколько жадных укусов и облизав пальцы. Сладкий пряный соус остался на губах. Мари старательно слизала и его. Хан захотел, чтобы ему снова стало семь лет, когда всего лишь булка со свининой могла сделать его счастливым. Он протянул сестре еще один пирожок. Мари внимательно взглянула на брата. – Что случилось с твоим лицом? Оно все опухло, – она поднялась и бережно дотронулась до щеки брата своими маленькими ладошками, будто он был хрупким, как яичная скорлупа. – Оно становится фиолетовым! Именно в этот момент Хан услышал тяжелую поступь шагов, поднимающихся вверх по лестнице. Мать была на подходе. Парень вскочил и прижался к стене, скрывшись в тени. Через секунду раздался грохот распахнувшейся двери. Мать Хана стояла в дверном проеме. Плечи женщины всегда горбились под грузом неудач длиною в жизнь. К удивлению Алистера, она не надела новый плащ, который сын достал для нее на Тряпичном рынке неделей или двумя раньше, надеясь, что вещь пригодится ему самому следующей зимой. Подол ее юбки чуть ли не волочился по земле, а вокруг шеи она повязала шарф. Мать вечно укутывалась, даже в хорошую погоду. Одежда была для нее чем-то вроде доспехов, которые ее защищали. Сали Алистер развязала шарф, высвободив длинную косу светлых волос. Под ее глазами образовались темные круги, и женщина казалась более разбитой, чем обычно. Когда она родила Хана, ей было не больше, чем ему сейчас. Сали была молода, но выглядела гораздо старше своих лет. – Я не смогла найти его, Мари, – заговорила мать надломленным голосом. Сын был ошеломлен, заметив, что по ее щекам текут слезы. – Я побывала везде, спрашивала у кого только можно… Я даже обратилась к охране, но они лишь посмеялись надо мной. Сказали, что он наверняка угодил в тюрьму, где ему и место. Или лежит где-то мертвый. – Сали шмыгнула носом и промокнула лицо рукавом. – А… мам… – Мари промямлила, покосившись на брата. – А я ему говорила… говорила держаться подальше от рынка, не водиться с бандами, не носить деньги старому Люциусу. Но он не слушал. Думал, ничто не может с ним случиться, он… «Я – вонючий пес, – ругал себя Хан, – я – мерзавец». Чем дольше он будет скрываться, тем будет хуже. Юноша вышел на свет. – Я здесь, мама, – он прочистил горло. – Прости, что так поздно. Она посмотрела на сына. Ее лицо было белым, как лист бумаги. Женщина дотронулась рукой до горла, будто увидела привидение. – Г?где?.. – Я ночевал в Марисских Соснах, – начал объяснять Хан. – А затем у меня возникли некоторые проблемы по дороге домой. Но я принес ужин, – юноша молча достал салфетку с оставшимися пирогами и протянул их матери. Мать подлетела к Хану и выхватила у него пироги. – Значит, принес ужин? – она говорила все громче. Он взмахнул руками, надеясь ее успокоить. Не стоило будить хозяина, который жил в соседней комнате и периодически напоминал Хану, что они не оплатили жилье. Мать двигалась к сыну, а он отступал назад, пока не подошел вплотную к очагу. Женщина обвиняюще ткнула пальцем в лицо Хана. – Ты снова дрался! Да? Что я тебе говорила? – Нет, – неубедительно покачал головой парень. – Я просто… я споткнулся о камень на дороге и упал лицом вниз. – Нужно приложить холодную тряпку, – произнесла Мари со своего тюфяка, который был ее убежищем. Ее голосок дрожал, как и всегда, когда она была расстроена. – Мама, ты всегда говорила, что это помогает снять отек. Хан взглянул на сестру, мечтая о том, чтобы их с матерью ссора произошла в другом месте. Но когда вы живете в одной комнате над конюшней, идти некуда. – Кто теперь? – требовательно спросила Сали. – Банды или стража? Или ты обчистил слишком много карманов? – Я уже не срезаю кошельки, мама, – запротестовал Хан, чувствуя, что закипает. – И не лазаю по чужим карманам. Я бы не… – Ты говорил, что пойдешь собирать растения для Равнинной ярмарки, – гневалась она. – Ты хотя бы поднимался на Ханалею? Или бегал по улицам допоздна? – Я поднимался на Ханалею, – изо всех сил старался сдерживать себя юноша. – Мы с Танцующим провели целый день в горах, собирая травы. Мать пристально посмотрела на сына и вытянула руку вперед: – Тогда давай деньги. Хан вспомнил о своем кошельке, который забрал Шив. Конечно, у него остался кошель с деньгами Люциуса, но, как парень продолжал себя убеждать, он не был вором. Он громко сглотнул и уставился в пол. – У меня нет никаких денег, – произнес он. – Их отобрали у меня на Южном мосту. Сали выдохнула так, будто он только что подтвердил ее худшие опасения. – Ты проклят, Хансон Алистер. И тебя ждет плохой конец, – сказала она. – Не удивительно, что ты попадаешь в беды, если ошиваешься на улицах. Если бегаешь с уличными бандами, обчищаешь карманы и грабишь… – Я больше не вожусь с «тряпичниками», – перебил он. – Я же обещал тебе еще осенью. Мать рассвирепела, будто не слыша Хана: – …Если ты общаешься с этим Люциусом Фроусли, покрытым мерзкими пятнами. Мы можем быть бедными, но должны сохранять достоинство. Внутри парня что-то оборвалось. Он раскрыл рот, из которого начали вылетать слова. – Сохранять, значит? Хорошо, достоинством мы сыты не будем. Достоинством мы не заплатим за жилье. Это благодаря мне мы выживали в последние годы. И было бы куда сложнее обходиться без воровства. Если ты готова уберечь нас от долговой тюрьмы, стирая и перебирая тряпки, – милости прошу! И, если нас отправят за решетку, подумай, что будет с Мари! Мать замолчала. Ее глаза были блекло-голубыми, а губы побелели и сжались в одну линию. Женщина вытащила ветку из кучи для растопки и замахнулась на сына. Хан рефлекторно схватил запястье Сали и удержал ее от удара. Они долго смотрели друг на друга, объединенные одной кровью и гневом. Постепенно ярость исчезла, осталась лишь покорность судьбе, подарившей ему такую мать. – Я не позволю тебе больше бить меня, – спокойно произнес юноша. – Я уже пережил сегодня взбучку. С меня довольно. Позже Хан улегся на соломенный матрас в углу. Он слышал спокойное и равномерное дыхание. Это говорило о том, что мать и Мари наконец уснули. Каждая косточка его тела ныла, а череп, казалось, вот-вот расколется. И он снова ощутил голод. Они с матерью съели два оставшихся пирога с мясом, но в последнее время вся пища, которая доставалась Хану, будто испарялась, не добираясь до желудка. Его разум блуждал, как мышь, натыкающаяся на тупики в лабиринте. Алистер не относил себя к философам. У парня было мало времени на мечтания. В его теле обитало несколько враждующих душ, но он не пытался примирить их между собой. Был Хан Алистер – сын, старший брат, кормилец, делец и мелкий пройдоха. И существовал Одинокий Охотник, которого принимали в Марисских Соснах и который хотел полностью принадлежать племени. А еще был Кандальник – хулиган, уличный драчун, некогда главарь банды «тряпичников» и враг «южан». Иногда Хан менял одну маску на другую. Неудивительно, что ему стало трудно разобраться, кем он в действительности являлся. Юноша ворочался на жестком матрасе. Обычно он использовал суму как подушку, но сейчас сомневался, что ему следует так поступать: ведь внутри был спрятан амулет. Мысли о чародейской вещице не давали Хану покоя, как зубная боль. Что, если он вспыхнет и убьет их всех? Или еще хуже – оставит их в живых без крыши над головой! Вы прочитали книгу в ознакомительном фрагменте. Купить недорого с доставкой можно здесь