Крагдарра Драмклифф графство Слайго Дорогой доктор Чемберс, надеюсь, это письмо, полученное по прошествии столь долгого времени с той поры, как наши пути пересеклись в последний раз, не станет чересчур большим сюрпризом; даст Бог, оно застанет вас в добром здравии и благополучии. Возможно, вы помните нашу последнюю встречу – она случилась пять лет назад, в отеле «Глендалох Хаус», на торжественном ужине в честь нашего старого и любимого директора, доктора Эймса. Помню тот вечер так хорошо, словно все было вчера. Мы сидели друг напротив друга, и я наслаждался весьма энергичной беседой о гомруле и проблеме Ольстера – и вот эти темы, набившие оскомину, вновь у всех на устах. Я много раз собирался поздравить вас с назначением на пост директора Школы Балротери. Совершенно непростительная оплошность с моей стороны; позвольте выразить самое искреннее восхищение вашими прошлыми успехами и уверенность в успехах будущих. По правде говоря, я обращаюсь к вам именно в официальном качестве, как к директору школы. Пожалуйста, простите за прямоту. Вы понимаете, меня вынуждают к такому чрезвычайные обстоятельства. Увы, вам наверняка известно, что за последние месяцы семье Десмонд довелось испытать немало злоключений. Несомненно, популярные газеты проникают даже в такой уединенный монастырь, как Балротери; и вот вследствие тех самых событий мне придется выставить Крагдарру вместе с угодьями на продажу, а самому довольствоваться жилищем поскромнее. В связи с чем я и хочу поинтересоваться, нет ли в школе вакантных преподавательских постов. Я осведомлен, что вы столкнулись с трудностями при подборе персонала, наделенного достойными знаниями в области естественных наук и математики – и обе сферы мне отлично знакомы ввиду прежней профессии. Буду весьма признателен, если вы учтете мою кандидатуру при появлении подобной вакансии в обозримом будущем. Вас не нужно уверять в моих академических заслугах, ибо знания мои безупречны, и я не сомневаюсь, что к любым слухам о моей персоне вы отнесетесь с тем презрением и пренебрежением, каких они заслуживают. Уверен, вас не нужно убеждать и в том, что мои услуги могут принести огромную пользу вашему учебному заведению. В заключение позвольте выразить горячую надежду на благосклонное отношение к моей просьбе и пожелать вам здоровья, благополучия и счастья. Искренне ваш, Эдвард Гаррет Десмонд, доктор философии Дневник Эмили, 5 ноября 1913 года Мною овладели лень и апатия. Я давно тебя не открывала, дорогой дневник. С последней записи миновало почти десять дней. Могу придумать кучу оправданий: настроение; ощущения; общая вялость, от которой кости как будто наливаются свинцом; ну и существо в моем чреве. Иногда кажется, что я всего лишь замысловатая складка плоти, обернутая вокруг этой крошечной, нечеловеческой твари с целью ее защитить. Порой чувствую себя большим, жирным и ленивым пузырем теплого масла, надутым до предела, готовым лопнуть от малейшего прикосновения. Но, по правде, честность твоих страниц, открытость твоего сокровенного сердца пугают меня. Ты упрекаешь меня; ты требуешь исповеди. Что ж, если надо, я исповедуюсь. И в каком грехе сегодня признается Эмили? Лень? Пройденный этап, синие чернила все записали – и бумага стерпела. Может, гнев? О да, дорогой дневник, пожалуй, речь и впрямь пойдет о нем. Они выглядели очень виноватыми и вели себя с необычайной осторожностью и предусмотрительностью, боясь, что какое-нибудь небрежное слово заставит меня вновь опрокинуть стол вместе с завтраком и умчаться в свою комнату. Мне все объяснили так медленно и продуманно, в таких простых словах, будто имели дело с иностранкой или идиоткой. До сих пор вижу улыбку на полных, влажных маминых губах, до сих пор слышу нотки самодовольной вежливости в ее голосе: «Эмили, нам придется уехать из Крагдарры. Понимаю, всем будет нелегко – мы очень любим этот дом, – но за деньги, которые твой отец выручит от продажи поместья, мы подыщем милое местечко где-нибудь вблизи от Дублина и там попытаемся вновь стать семьей, а также наймем обещанную гувернантку, чтобы ты могла продолжить учебу, и, быть может, хватит на няню для ребенка». Я представила себе это «милое местечко», какую-нибудь «городскую джентльменскую резиденцию» в Боллсбридже или Пальмерстауне: терраса из красного кирпича со ступеньками, ведущими к входной двери, комнаты для слуг в подвале, дым из труб и пейзаж за окном: другие трубы, тоже извергающие дым, крыши и телефонные провода. Место, где дикий дух земли закован в цепи, приручен и задушен «респектабельностью», «порядочностью» и «прогрессом», причем случилось это так давно, что он сдох и сгнил, а этого даже не заметили. Ужасно! Чудовищно! Я вскочила, опрокинув стул, и закричала: «Нет! Нет! Нет! Нет! Вы не можете продать Крагдарру. Вы не можете продать мой дом. Вы не можете, вы не посмеете вынудить меня переехать в Дублин. Я убегу, вот увидите…» Я была уже на полпути к двери, когда они одновременно сказали: «Объявления уже размещены в газетах» и «Куда ты пойдешь в таком состоянии, девочка моя?» Гнев, дорогой мой дневник, гнев и растущая, сокрушительная, серая туча уныния. Кажется, в глубине души я всегда принимала неизбежность продажи Крагдарры. Но разве можно радоваться неизбежности? Смерть – самое неизбежное из неизбежных явлений, но это же не значит, что ее надо ждать с нетерпением. Я отдыхала от гнева и растущего день ото дня, час за часом отчаяния лишь на чердаке – особенно в той комнате, которую назвала Комнатой Парящих Цветов. В ней царит необычайная атмосфера безмятежности и умиротворения, ощущение красоты и чуда, ждущих, когда кто-то их обнаружит. Эта аура меня привлекает, но вместе с тем я ее боюсь, ведь она представляет собой дух старой магии, магии камней, небес и моря. Странно… Одни и те же вещи меня отталкивают и притягивают, ну что я за извращенное существо. Я открыла для себя прекрасное и совершенно не требующее усилий развлечение: с помощью швейных ножниц миссис О’Кэролан вырезаю из обоев в старых рулонах красивые и сложные узоры. Вырезав вьющийся виноград, стебли, плетистые розы, густую листву и фантастических, наполовину пламенных птиц, я перемещаю фигурки по полу, расставляя и переставляя, смешивая и комбинируя, превращая в забавных маленьких гибридных существ: цветочных химер; облачных драконов; уродливых и потешных маленьких василисков из спутанной листвы; гоблинов и фей, сотканных из завитушек и прочего орнамента. Сами узоры подсказали мне это времяпрепро- вождение; они казались какими-то незавершенными – частями чего-то большего, изолированными и пойманными в ловушку, неподвижными, утратившими силу, втиснутыми в бумагу. Я всего лишь восстанавливаю связи между давно разделенными фрагментами. Примечательный факт: сидя на подушке на полу, возясь с ножницами и горшочком клея, я теряю ощущение времени. В какой-то момент оказывается, что решетчатый прямоугольник бледного осеннего света незаметно переполз с левой стены чердака на правую и миссис О’Кэролан зовет меня ужинать. Возможно, на чердаке стрелки часов бегут проворнее. Возможно, накопившаяся там масса прошлого, словно привязанное к тросику грузило, быстрее вытягивает время из будущего, разматывая его, как катушку. Или, если мыслить более приземленно, дело всего лишь в том, что я становлюсь старше с каждым годом и пережитое превращается в груз, который постоянно тяжелеет, заставляя катушку грядущего разматываться с нарастающей скоростью. Наверное, это ужасно – дряхлеть и ощущать, как свитая из мгновений веревка становится короче, как само время тащит твое бренное тело к могиле, словно торопясь от тебя избавиться. Я намеренно не спешу описать случившееся во время Мессы благодарения за урожай – не потому, что исповедь моя идет к зениту (или, скорее, к надиру?), но потому, что увиденное очень сильно встревожило меня и тревожит до сих пор. Мне всегда нравились великие церковные праздники. В такие моменты, в такие дни я чувствую, что Церковь преуспевает в объединении духовной и мирской сфер. Мерцающий свет рождественских свечей; терпеливый звон железного колокола над зимними полями, призывающий всех отпраздновать смерть года и рождение Искупителя; мрачная и бледная скорбь Страстной недели – чистая, лишенная красок и орнаментов – всегда чудесным образом контрастировала с ликующим празднованием воскресения и возрождения в сам день Пасхи. Когда Церковь обращается к своим древним, стихийным корням, небо и земля как будто сближаются сильнее всего. Это особенно очевидно во время мессы в честь урожая с ее стогами из снопов ячменя, аккуратными пирамидами яблок и груш, корзинами с крыжовником и ежевикой, ящиками с мытой морковью и пастернаком, луком-пореем толщиной с запястье, золотистыми луковицами и головками цветной капусты, бушелями овса и ржи, мешками и грудами картофеля. Нет, там целые горы благородных корнеплодов, за которыми присматривают куколки из кукурузы и соломенные кресты святой Бригитты. Все празднуют доброту и святость земли, по которой мы ходим. Для меня это всегда было главное событие церковного календаря. В этом году, как и раньше в день Праздника урожая, я проснулась под пение жаворонка и приготовилась к мессе. Нарядилась в лучшее, всё – землистых оттенков; выбрала из гардероба вещи красновато-коричневого, желто-коричневого, горчичного и елово-зеленого цветов. Мало что сходилось на животе, но все равно к половине одиннадцатого я ждала папу в холле. Он вышел из гостиной, натягивая автомобильные перчатки, и очень удивился. – Эмили, – сказал он, – что ты делаешь? – Иду на мессу. – Моя дорогая, – начал он, и эти два слова прозвучали так, что я сразу поняла: хорошего не жди. – Моя дорогая, в этом году тебе туда не надо. Мне жаль, но придется посидеть дома. Я подавила приступ ярости. – Почему я не могу пойти с вами? Тут из гостиной вышла мама, завязывая ленту своей воскресной шляпки бантом под подбородком, и гнев затопил меня, потому что мама никогда, никогда не ходит в церковь. Единственная небольшая победа, которую она одержала в битве с папой римским, заключалась в том, что я буду ходить на мессу по желанию; сама она оставалась убежденной протестанткой. – Эмили, милая, – произнесла она, – сегодня утром ты такая нарядная. – Она хочет пойти на мессу, – объяснил за меня папа. Мама посмотрела на меня как на больного ягненка или комнатную собачку. – Но, дорогая, в твоем состоянии это невозможно. Эмили, доченька, ты можешь подхватить там какую-нибудь заразу – ты же не хочешь как-то навредить малышу, верно? Давай пропустим этот год, хорошо? Еще столько всего впереди. Да, словно я была комнатной собачкой или больным ягненком. Мною овладело бешенство такой силы, что, пока они садились в машину и отъезжали, я могла лишь стоять с отупелым лицом, будто превратилась в соляной столп. Миссис О’Кэролан, смущенная и удрученная, помахала мне с откидного сиденья сзади. Я увидела, как они миновали ворота и свернули в сторону Драмклиффа. Мамин шепот кружился в моей голове, повторяя одно и то же снова и снова. Но слова были не те, которые она сказала, а те, что подразумевались: «Дорогая, милая доченька, мы не можем допустить, чтобы тебя увидели в таком состоянии. Пойми, ради всего святого, что подумают арендаторы, священник, соседи, мои друзья, когда увидят незамужнюю беременную девушку, которой нет и шестнадцати, нагло заявившуюся в Божий дом?» И тогда я решилась. Меня не запрут и не спрячут, словно отвратительный плод греха и позора. Одна мысль звенела в моей голове, когда я бежала по подъездной аллее к воротам: я должна оказаться там, в первом ряду; буду стоять на коленях перед родителями, всем приходом и Господом. Они стыдились меня; они винили меня в произошедшем; они считали, что именно я несу ответственность. Болезненный спазм в животе показался требованием капитулировать, но я лишь еще сильнее разъярилась. До церкви было полторы мили, и я прошла их за двадцать минут. Отец Хэллоран как раз собирался начать проповедь (несомненно, очередную тираду, обличающую нечестивых протестантов-юнионистов из соседнего графства и социалистов-атеистов из Дублина [25]); я вошла, когда люди, помолившись, вставали с колен, чтобы послушать проповедника. На самом деле я хорошо помню лишь то, как все таращились. Сначала отец Хэллоран уставился на меня, и, заметив этот пристальный взгляд, прихожане стали оборачиваться, желая узнать, что привлекло его внимание. Мой собственный отец покраснел от смущения, быстро поднялся и поспешил ко мне, чтобы вывести наружу. Сама я тоже таращилась – но не на вывернутые шеи и выпученные глаза, а на центральную часть экспозиции, посвященной урожаю. Посреди кукурузных снопов, плетенок из пшеницы и крестов святой Бригитты высилась Она, одетая в шелк шантильи и кремовую органди; свадебное платье, набитое сухими цветами. 8 ноября 1913 года «Айриш таймс», раздел объявлений «Карсуэлл и Грир: Агенты по недвижимости» Продается (В рамках частной сделки или на аукционе) Крагдарра – дом и угодья С удовольствием предлагаем заинтересованным покупателям превосходную недвижимость в Драмклиффе, графство Слайго: замечательная сельская резиденция в георгианском стиле, окруженная зрелыми ландшафтными садами площадью 2,5 акра; также наличествуют угодья площадью 180 акров. Поместье, расположенное в восьми милях от города Слайго, подле южного склона горы Бен-Балбен, рядом с Брайдстоунским лесом, местной живописной достопримечательностью, объединяет в себе всё очарование сельской жизни с удобствами и изысками жизни городской – и, согласно нашему обоснованному мнению, станет идеальной загородной усадьбой для взыскательного джентльмена-фермера, отставного военного или колониального администратора. Особняк Крагдарра-хаус датируется 1778 годом и был создан в палладианском стиле мистером Джеймсом Гэндоном, впоследствии руководившим строительством Дублинской таможни. Крагдарра-хаус – отличное доказательство того, что уже на раннем этапе профессиональной деятельности мистеру Гэндону превосходно давались небольшие загородные дома. Первый этаж, спроектированный Джоном Адамом, состоит из входного портика в классическом стиле, просторного холла с подвесной лестницей, у которой в западных графствах очень мало аналогов; главной гостиной, откуда открывается великолепный вид на залив Слайго; столовой; двух кабинетов; небольшой библиотеки; игровой с бильярдным столом; утренней комнаты с прилегающим зимним садом; кухни с судомойней и спальней-гостиной для экономки; кладовой; прачечной. Второй этаж, спроектированный тем же архитектором, включает две главные спальни в передней части дома, из каждой открывается прекрасный вид на море и горы; три второстепенные (гостевые) спальни; две ванные комнаты, туалет и детскую. На просторном чердаке расположены комнаты для прислуги и кладовые со стеллажами; попасть туда можно по потайной лестнице. Все со вкусом обставлено, имеется множество старинных вещей в отличном состоянии. Помимо особняка в усадьбе находятся конюшня и конюшенный двор с небольшим сеновалом, заброшенный домик привратника и 2,5 акра прекрасных ландшафтных садов, включая аллею рододендронов, утопленный сад, итальянский сад, приусадебный огород за стеной, беседку и теннисный корт с травянистым покрытием. Примерно в 50 ярдах от главного дома, рядом со стеной, обозначающей границу поместья, расположена небольшая обсерватория. Продаются также угодья Крагдарры, состоящие из 180 акров сельскохозяйственных земель, из которых 50 акров – лес, известный как Брайдстоунский, а остальное разделено между тремя фермерами-арендаторами на участки площадью 60, 45 и 25 акров соответственно. Аренда осуществляется на основании долгосрочных договоров, заключенных на 99 лет и зарегистрированных согласно Закону 1881 года, размер выплат установлен Судом справедливой аренды и варьируется от 5 гиней за акр в год для обеспеченных арендаторов в низинах до 15 шиллингов за акр в год для более бедной фермы на склоне холма. Фермеры-арендаторы также пользуются правом на заготовку кормов, рубку деревьев в лесу и выпас скота на находящейся в общем пользовании части склона за стеной поместья. Потенциального покупателя просят учесть, что, хотя правовой статус аренды и был пересмотрен согласно Закону 1903 года, земли находились во владении одних и тех же семей минимум 75 лет и всех фермеров можно считать незаурядными, заслуживающими доверия арендаторами. Продавец поручил сообщить всем заинтересованным сторонам, что дом и угодья предназначены для продажи как единое целое: предложения только по особняку рассматриваться не будут, предложения по особняку и садам – лишь в том случае, если не будет покупателя на собственность целиком и арендаторы воспользуются правом выкупа арендуемых земель. Тем не менее мы совершенно уверены, что недостатка в сторонах, заинтересованных в собственности единым лотом, не будет. Совершенно очевидно, что недвижимость такого уровня необходимо осматривать лично, чтобы должным образом оценить соотношение стоимости и качества. Потенциальные покупатели могут обратиться с просьбой о персональных экскурсиях в наш офис в Дублине, в филиал в Слайго или непосредственно к владельцу недвижимости, доктору Эдварду Гаррету Десмонду; номер телефона: Слайго-202. Без сомнения, Крагдарра – один из лучших и наиболее желанных объектов недвижимости, представленных на рынке за последние годы, и ввиду доказанной прибыльности арендуемых ферм будут рассматриваться только предложения на сумму, превышающую 23 000 фунтов стерлингов. Личный дневник доктора Эдварда Гаррета Десмонда, 16 ноября 1913 года Подобно скале, что высится над бурным морем, этот дневник во время нынешней катавасии являет собой средоточие надежности и утешения. Иметь возможность четко и связно записать все свои противоречивые мысли и чувства, упорядочить смятение, превратив его в дисциплинированные ряды синих каллиграфических букв, – большая отрада в столь унылое и холодное время года. Сближение с Кэролайн не слишком успокаивает. Мы оба понимаем – это нечто искусственное, взаимовыгодный союз для защиты от поведения Эмили, вызывающего растущее беспокойство. Эмили, Эмили, что же нам делать с Эмили? Ужасные, внезапные приступы ярости милосердным образом прекратились, но теперь она замкнулась, стала угрюмой и тихой, впала в депрессию. Так или иначе, пишу без колебаний: мы оба в ужасе от нашей собственной дочери. Она спускается из своей комнаты только для того, чтобы поесть – дважды в день, чего недостаточно, разумеется, для того, кто ест для двоих, и к тому же в отношении меню Эмили чрезвычайно разборчива. Блюдо, которым наша дочь раньше наслаждалась, будет отвергнуто и останется нетронутым, а она с энтузиазмом станет поглощать пастернак и шпинат, которые раньше не удостаивала даже насмешкой. Наши попытки мягкого (и не очень) принуждения потерпели неудачу. Даже неуклюжее посредничество миссис О’Кэролан не заставило Эмили открыть дверь и поговорить с нами. Если бы мы только смогли ей объяснить, что заботимся о ее здоровье и о ребенке… Увы, и это горько признавать, иногда длительное отсутствие Эмили нас весьма устраивает; не видя рядом ее молчаливый, угрюмый силуэт, мы с Кэролайн испытываем слишком большое облегчение, чтобы не забыть на время о существовании нашей дочери. Она так сильно омрачает нашу жизнь, что мы перестали обращать на нее внимание, как на погоду или вид из окна. И все же я подозреваю – нет, знаю наверняка! – что она куда более деятельна, чем притворяется перед нами. Почему глубокой ночью я неоднократно просыпался от звука шагов в старых помещениях для прислуги наверху, открытых на случай, если приедут покупатели и захотят осмотреть? И разве многие из посетителей, которых я водил по дому, не были изумлены, обнаружив вырезки из старых обоев, расположенные так, чтобы наводить на мысли о нимфах, дриадах и прочих эфемерных существах? К тому же они появлялись в очень странных местах: на дне ванны, в ламбрекене в библиотеке, на люстре в гостиной и даже за стеклом акварели с изображением горы Кро-Патрик над заливом Клу, висящей на стене в столовой. Еще сильнее озадачивает и раздражает, когда утром в кабинете обнаруживается, что ночью кто-то двигал предметы: все мои книги на полках переставлены, лакированная японская корзина для бумаг надета вверх дном на глобус, словно нелепая феска; электрическая настольная лампа заперта в ящике, авторучка разобрана на части, которые раскиданы по ковру. Кэролайн также испытала на себе таинственные перестановки – ее рабочие тетради пропали, а через несколько дней миссис О’Кэролан нашла их сложенными стопочкой в чулане для метел. И сама миссис О’Кэролан жаловалась, что кухонная утварь оказывается в местах, где она ее никогда не оставляла, а порции растущего теста ночью каким-то образом попадают в сливное отверстие кухонной раковины или же кто-то обильно посыпает его чистящим порошком. Самым удивительным был случай, когда моя старинная индийская модель Солнечной системы – обычно пребывающая в обсерватории – обнаружилась как-то утром под дождем посреди теннисного корта. Эта медная штуковина весит почти три центнера, и требуется вся сила Пэдди-Джо и Майкла, да к тому же помощь Дигнана, чтобы просто сдвинуть ее с места; что уж говорить о пятнадцатилетней девчонке на третьем месяце беременности? Я ощущаю присутствие некоей силы – ей нравится сбивать меня с толку. Понятия не имею о ее природе. Я даже не пытаюсь сформулировать гипотезу, все мои предположения настолько вопиющие, что я немедленно их отбрасываю. Осознаю, вскоре придется – если дойдет до применения силы, так тому и быть – заставить Эмили нарушить молчание и рассказать всю правду. 2 декабря 1913 года Школа Балротери Балротери графство Дублин