– Рассмотрим условия задачи. – Ну, рассмотри мне… – Имеется преступление, раскрытие которого не только повлечет за собой благодарность от обер-полицмейстера, то есть вам, Михаил Аркадьевич, благодарность, но и прославит вас на всю Москву. И в Петербурге узнают. С другой стороны, имеем подозреваемую, вину которой еще надо доказать. А это проще сказать, чем сделать: свидетелей, кроме Улюляева, со всей России собирать. Да и тут может выйти осечка: вдруг не узнают? Вдруг это не она? С чем мы останемся? Считать варианты Эфенбах умел не хуже, чем на купеческих счетах. Он быстро прикинул, что теряет и что получает. Баланс выходил неравный. – Что предлагаешь? – уже деловито спросил он. – Королеву брильянтов мы всегда подберем на Сухаревке или Хитровке… Палец начальника пригрозил подчиненному. Чтобы не зарывался: – Ох, Алексей, на льду играешь! – Баронесса может пролезть туда, куда у меня не получится. А если она поможет быстро раскрыть дело, то сразу две выгоды, – закончил Пушкин. – Уверен, что поможет? – Для этого есть конкретные аргументы. Эфенбах отмахнулся, чтобы не влезать в аргументы. Пусть подчиненный в мелочах копается. Ему было важно главное: – Ты понимаешь, какой риск – отпустить воровку? – Никакого. У нас ее фото, вы сделали бертильонаж. Ей некуда бежать. Любой городовой повяжет. – Но… – начал было Михаил Аркадьевич и не смог найти более сильное возражение. – Ты, конечно, уверен? – Конечно, – ответил Пушкин, чтобы не сказать, какие сомнения его терзают. – Только при одном условии, – Эфенбах заговорщически понизил голос. – Я об этом ничего не знаю. Ни капли, ни сучка, ни задоринки. – Не беспокойтесь, Михаил Аркадьевич, – сказал Пушкин, вставая и одергивая смокинг, который жутко давил во всех местах сразу. – Это мое своеволие. За него отвечу лично. В случае чего. Такая понятливость сильно обрадовала Эфенбаха. – Ну, смотри, Алексей: сокол высоко летает, да крылья обжигает! Ответ Пушкина был готов заранее. – Вот она и полетает, – сказал он. – А мне что-то лень. Разрешите взять Акаева для срочного дела? Такого добра Михаилу Аркадьевичу было не жалко. Он бы и Лелюхина не пожалел. – И переоденься, Алексей, не пристало чиновнику сыска в смокинге разгуливать, – сказал Эфенбах, более волнуясь за сохранность брильянтовой заколки в галстуке. Ну и за перстень свой бесценный, разумеется. 8 Место для арестованных представляло собой глухой простенок, отгороженный прутьями от пола до низкого потолка. Дверца в полчеловеческих роста, чтобы приходилось нагибаться, запиралась на амбарный замок. Настоящей камеры, как в полицейских участках, в сыскной не имелось. Да и ни к чему она, только место занимает в тесноте. Непыльные обязанности охранника исполнял полицейский надзиратель Преферанский, массивный старик с седой козьей бородкой, которому давно пора было на пенсию, только никто не знал, как его туда выгнать. Преферанский был в некотором роде легендой московской полиции, и даже сам обер-полицмейстер имел к нему некоторую слабость, никогда не бранил, а обращался по имени-отчеству. Благообразный вид был обманчив: как-то раз залетный вор, не знавший, с кем имеет дело, попробовал свалить старика и сбежать. После чего пришлось вызвать доктора, чтобы глупцу вправили вывихнутую руку. Преферанский дело исполнял исправно. Когда Пушкин подошел к «арестантской», как гордо назвали в сыске закуток, Преферанский сидел на табуретке и изливал душу. Баронесса имела вид настолько невинный и располагающий, что старик заливался соловьем. Кованое кольцо с ключом от «камеры» он вертел на пальце. Перед чиновником сыска Преферанский не счел нужным даже встать. Нагло пользуясь уважением. – Мы тут, Лёшенька, о жизни толкуем, – сообщил надзиратель. – Барышня хорошая, толковая, дельная. Пушкин предпочел бы, чтобы его не называли по-детски, особенно перед задержанной. Добродушие бывает хуже горькой редьки. Баронесса получала удовольствие от того, как Пушкину неприятно такое обращение. Судя по ее невинному и чистому взгляду. – Кондрат Фролович, позвольте допросить даму. – А чего не допросить? Допроси, конечно, только будь с ней поласковей, вишь, какая милашка, – и с этим наставлением Преферанский с некоторой натугой поднялся с табуретки. – Тебе ключ оставить или как? – Оставьте… Пушкин выждал, пока надзиратель неторопливо удалится, и уселся на его место. – «Лёшенька», – нежно проговорила баронесса. – Как это мило. Жаль, что переоделись в цивильное. Смокинг вам идет. – Извольте сменить тему, – строго сказал Пушкин, чтобы случайно не показать слабость. – Я пришел обсудить условия сделки. Баронесса дернула прут старой ковки, который держался давно и прочно. – Немного мешает решетка. Не находите? – Мне не мешает. В ответ баронесса проявила смирение: – Вы тут хозяин. Я всего лишь гостья. – На правах хозяина хочу знать: для чего вам это надо? – сказал Пушкин, закинув ногу на ногу и устроив на колене кольцо с ключом. – Фантазии про воровскую честь оставьте. В чем истинная причина? Нужна правда. – Правда проста, – ответила она сразу, как будто подготовила ответ. – У каждого свой талант. Я умею управлять мужчинами, заставлять их делать то, что я хочу. Тем и зарабатываю на жизнь. Кто-то грубо убил, вероятно, моего клиента и забрал все, что должно было стать моим. На моей территории. Такие вещи нельзя прощать. – Ради этого готовы сотрудничать с полицией? Баронесса фыркнула. – Вот еще! Я драгоценности получить хочу. А не того, кто их взял. Ну не убивать же мне его. А вы им займетесь. – Мир воровской вас не пугает? Она улыбнулась: – Разве я похожа на ту, кто не может за себя постоять? Даже за решеткой дама совсем не казалась беспомощной. Скорее наоборот. – Сколько вам потребуется дней? – От силы два, разделаюсь и уеду из Москвы, чтобы встречать Рождество. И больше не вернусь, обещаю! – Куда отправитесь? Ему погрозили пальчиком. – К нашей сделке это не имеет отношения. Достаточно, что меня вы больше не увидите. Так что же? Не вставая с места, Пушкин воткнул ключ в замок и дважды повернул. Дверцу баронесса открыла сама, вышла, величаво потягиваясь. – Как хорошо на свободе, – сказала она, разминая плечи. – Быть в клетке – это так утомительно. Сделка заключена? Пушкин не пожал протянутую ручку. – Что вам нужно знать об убитом? – спросил он. – Пока самые общие сведения. – Некий Немировский Григорий Филиппович, из купцов, двадцати шести лет, владелец ломбарда, женат, детей нет. Домашнее прозвище Гри-Гри. Убит вчера около десяти вечера. Место убийства: «Славянский базар», второй этаж, номер четыре. – Как его убили? – На этот счет точные сведения будут несколько позже. – Нож или револьвер? – деловито спросила она. – Считайте, что его отравили. – Это все, что можете сообщить? – Некоторые мелочи для вас несущественны. – А сколько пропало… драгоценностей?