– Выйти из камеры! Она шагнула, зацепилась за порожек и потеряла равновесие. Пушкин вовремя подхватил под локоть. И не отпустил. – Во избежание любых случайностей, – пояснил он в ответ на подозрительный взгляд жандарма. Объяснение ротмистр принял. Пропустил пленницу вперед, чтобы ни на секунду не выпускать из поля зрения. Пушкин тоже не выпускал ее. Держал так крепко, чтобы она случайно не вздумала совершить побег. В юбке, в браслетах это было безумием. Тем более что ротмистр расстегнул кобуру и держал правую руку под револьвер. Решимости открыть огонь ему хватит. А мертвая Агата будет куда бесполезней, чем живая. По лестнице спустились без приключений. Дитц обогнал их на первом этаже и придержал дверь на улицу. У порога стояла черная закрытая карета с зарешеченными окнами. Внутри могло поместиться два конвойных и арестант. На козлах сидел полицейский, равнодушный ко всему. Ротмистр открыл дверцу, расположенную в задней части кареты. – Заводите, Пушкин, – скомандовал он. Агата прижалась к нему. – Господин ротмистр, быть может, снимете браслеты? – спросил Пушкин. – Так надежнее, – последовал ответ. – Заводите. – Думаю, браслеты придется снять. Выучка у жандарма была отменная. Без дальнейших обсуждений отвел край пальто и взялся за рукоять револьвера. – Это что за фокусы, Пушкин? – Никаких фокусов, ротмистр. Вам следует немедленно освободить эту даму. Револьвер выскользнул из кобуры, боек взведен. Ствол оружия пока еще смотрел в натоптанный снег. – Без глупостей, Пушкин. Стреляю без предупреждения. Приказываю завести арестованную в карету. – У себя в столице командуйте, ротмистр, – сказал Пушкин. Нарочно медленно, чтобы разгоряченный жандарм не испугался резкого движения и не открыл огонь, Пушкин засунул руку в карман пальто, затем протянул сложенный лист. – Прошу ознакомиться, ротмистр. Дитц недоверчиво смотрел на документ. Колебался, не зная, как поступить. Все еще держа револьвер, сделал шаг и выдернул лист, как будто тот мог его укусить. Встряхнув, раскрыл. Под грифом Московского жандармского корпуса находилась справка, в которой сообщалось, что означенная Керн Агата является секретным агентом, действующим по поручению жандармского корпуса, а также имеет все полномочия осуществлять любые действия, необходимые для выполнения означенных поручений во всех городах Российской империи. Государственным служащим и военным чинам следовало оказывать ей любую посильную помощь. Задержание секретного агента без прямого разрешения командира Московского жандармского корпуса категорически запрещалось. Имелась печать и подпись. Дата оформления была указана весной прошлого года. Листок дрожал на ледяном ветерке. Дитц никак не мог его отпустить. И не шевелился. Как будто превратился в морозную статую. Жандармы вообще не терпят, когда их делают дураками. А петербургские в особенности. Дитц подумать не мог, что найдется сила, которая вырвет у него жертву. Как вдруг она оказалась секретным агентом! Выходит, почти коллега. Любые ее действия могут быть оправданы секретной необходимостью. Револьвер бесполезен. Дитц заставил себя не швырять документ в снег, а бережно сложить и вернуть. Пушкин забрал справку и напомнил, что браслеты до сих пор не сняты. Покорно открыв замок, Дитц сунул бесполезные железки в карман пальто. – Господин ротмистр, карета может отвезти вас на Николаевский вокзал, – вежливо сказал Пушкин. – Благодарю, сам доберусь, – глухо ответил Дитц. – Всегда рады видеть в Москве. Что творилось в голове ротмистра, проверять не следовало. Вдруг сорвется с поводка и начнет палить? Тут уж справка не поможет. Отдав вежливый поклон, Пушкин дернул Агату, которая вросла в его плечо, и потащил прочь от полицейского дома. 10 Тверская жила ожиданием праздника. Завтра – сочельник и рождественская ночь. Казалось, обычные прохожие бегут по своим делам как-то особенно весело, полозья пролетающих саней звенят особенно звонко, а уличные разносчики с коробами пирожков, саек, булок, пряников и сбитня зазывают особо задорно. Среди уличной суеты неторопливо идущая пара не привлекала внимания. Агату понемногу отпускало, она не могла еще поверить, что все кончилось. Она хотела, но не могла благодарить. Любые слова благодарности были меньше и глупее того, что она испытывала. Пушкин не нарушил молчаливую прогулку. – Как… Как вы смогли? – наконец проговорила она, сдерживая тяжкий вздох. – Сыскная полиция тоже умеет фокусы показывать, – ответил он. – Что за бумагу вы… ему показали? Пушкин опустил ее руки, державшие его предплечье, до приличного положения на сгибе локтя. – У меня другой вопрос, – сказал он. – Чем насолили ротмистру жандармов, что он примчался за вами в Москву? Агата наконец всхлипнула. – Перстень с камнем, брильянтовая заколка, золотая цепочка нашейная с крестиком и запонки. Ну и бумажник. Ничего особенного. Пустяки… – В какой гостинице случился пустяк? – В «Европейской», – ответила Агата так, как будто ей на самом деле было стыдно. Оставался один неясный вопрос: как Дитц узнал, что Агата в Москве и находится в полицейском доме? Кто и зачем сообщил? – Что забыли в сыскной с утра пораньше? – сказал он почти строго. – Насколько помню, вчера вечером обещали подать мне убийцу. Агата отдернула от него руки. – Для этого и пришла, – сказала она. – Жду с нетерпением. Только факты. – Коччини сбежал. Сбежал со второго акта, когда мы уехали в «Славянский базар». Вот вам факты! – Что в этом такого? Агата презрительно фыркнула. – Неужели не понимаете?! Сбежав, он изобличил себя! Вам остается устроить на него облаву и засадить за решетку. – Предположим, мы нашли и засадили его в хорошо знакомую вам клетку. Что ему предъявить? Какие доказательства? Она остановилась и развернулась к нему. Вид решительный. – Доказательства? Вам нужны доказательства? Будут вам доказательства! Агата чуть подалась вперед, будто хотела броситься на него или совершить худшую глупость: вроде поцелуя благодарности, кто знает. Но духу не хватило. Она отпрянула. – Прощайте… Ждите скоро… – Агата, подождите. Что вы собираетесь делать? – То, что обещала вам, чиновник Пушкин! – с вызовом бросила ему. – Я всегда выполняю свои обещания! Она убегала вниз по Тверской, лавируя между прохожими. Чувства – большая помеха в сыске. Да и не только в сыске. В жизни от чувств одни неприятности. Холодный разум, математический расчет – что еще нужно мужчине, чтобы обрести счастье? Пожалуй, высыпаться по утрам и лениться, когда душе угодно. И тогда будет рай. Но где он, этот рай? Нет его и не будет на земле. Зато свой личный ад человек себе устроить всегда сумеет. Пора было возвращаться. Пушкин повернул в сторону Гнездниковского переулка, но не двинулся с места. Одна догадка пришла ему на ум. Догадка была столь проста, что требовала немедленной проверки. Он плотнее запахнул отворот пальто. Веселый морозец полегоньку пробирал. 11 Прежде Москву ротмистр не любил. Совсем не так, как не любит высокомерный петербургский житель, привыкший к блеску столицы. В этой нелюбви странным образом смешивались живое любопытство и редкая брезгливость. Побывав в Первопрестольной от силы раза три, он был удивлен кипящим водоворотом домов, вывесок, улиц, лавок, переулков, торговцев, тупиков, лотошников, площадей, церквей, нищих, юродивых, торговок, пролеток, трактиров, которые сплелись в яркий клубок. Ему казалось странной загадкой, как можно было построить город без всякой логики, много веков жить в нем, разрастаться, защищать от врагов, гореть дотла и отстраивать заново, но не по логическому плану, а в еще большей путанице. С другой стороны, ротмистр испытывал физическую неприязнь к московской грязи, неопрятности, привычке толкаться и вообще вести себя на улице так, будто весь город – это частный дом, где можно ходить в халате и тапочках, зевая и почесываясь. Дитц думал, что самым тяжким наказанием для него может быть перевод на службу в Москву. Нынче тайная неприязнь стала ненавистью. Дитц никак не готовился к поездке. Вернее, рассчитывал утром приехать, забрать арестованную и привезти на Николаевский вокзал, нигде не задерживаясь. Одет он был в модное пальто, которое чуть-чуть защищало от мороза при быстром шаге, легкие ботинки, перчатки тонкой кожи и обычную шляпу. Хуже холода, подбиравшегося со всех сторон, была растерянность. Ротмистр не знал города. Он представлял, что Тверская улица идет к Красной площади. Да и только. Что находится справа и слева от нее, какие отходят переулки и улочки, куда ведут, где проходные дворы, где укромные места, в которых легко затаиться, а где можно обойти и опередить, в общем, самых важных для филерского дела сведений у него не было. Жандармы не занимались слежкой. Для этого в их распоряжении был филерский отряд Департамента полиции. Ротмистр знал теорию филерского наблюдения, но не умел ею пользоваться. Осваивать науку пришлось в незнакомом городе. Который навсегда стал ему врагом. Ясный день уходил, наступал час, когда вечерняя темнота возьмет свое. Потеряться будет просто, а следить тяжело. Дитц делал то, что мог. Перейдя на другую сторону Тверской, не выпускал объект из поля зрения, пока еще различимый. Он торопился, получая тычки и тумаки в толпе, сам налетая и толкаясь, не обращая внимания на обиженные окрики и не извиняясь. Дитц боялся потерять даму из виду. В серой массе прохожих она иногда исчезала. Ротмистру то и дело казалось, что она опять перехитрила его, юркнув в незаметный переулок на той стороне. Он вытягивал шею, выбегал на проезжую часть, чтобы обзору не мешали прохожие, и делал все то, чего не позволил бы себе самый неопытный филер. На легко одетого господина, явно приезжего, оглядывались прохожие. Видать, сердешный, потерялся, не знает, куда идти. Ему предлагали помощь, но Дитц не обращал внимания на всякую ерунду. С замиранием сердца снова видел ее. Ротмистр не представлял, куда она может направляться. И только надеялся, что дама не догадывается о слежке. Уверенности в том, что она не заметила его, не было. Дама вела себя странно. Пройдя по Тверской до узкого переулка[13], название которого Дитц не знал, за которым начиналось большое здание, похожее на гостиницу[14], она остановилась и вдруг резко перебежала на другую сторону, уворачиваясь от саней и пролеток. Дитц испугался, что дама свернет в боковую улицу[15] и он ее потеряет. Она поступила еще хуже: исчезла в толпе. Чутье подсказало, что беглянка движется навстречу и они вот-вот столкнутся. Недолго думая, ротмистр перебежал на противоположный тротуар и стал метаться из стороны в сторону. Удача была с ним: меховой полушубок показался в толпе. Дама на ходу поменяла планы, как это свойственно женщинам, но про слежку не догадывалась. Немного прибавила шаг. Она прошла мимо первой боковой улочки и свернула во вторую. Дитц не знал, что это Камергерский переулок. Да ему было и не к чему! Он пересек Тверскую наперерез и успел заметить, что дама двигается в направлении следующей улицы. По обилию вывесок и больших витрин он догадался: это наверняка Кузнецкий мост. Улица, которая в Москве считалась самой роскошной из-за обилия дорогих магазинов, как помнил Дитц. То есть бледное подобие Невского проспекта, по его мнению. Ротмистр позволил себе улыбнуться: ситуация прояснялась. Куда же еще может идти дама, избежавшая ареста: конечно, заказать новое платье. Чтобы отпраздновать победу над жандармами. Однако дама и не думала заходить в модные магазины, теснившиеся витринами. Она вошла в заведение с большими окнами, красиво подсвеченными фонариками. Дитц заметил вывеску: «Сиу и Кº». Все ясно: барышне захотелось кофею. Что ж, ее право. Находясь на другой стороне улицы, ротмистр смог разобрать, что его дама подошла к столику, за которым сидели две незнакомые дамы в черном. Поцеловались, поздоровались за руку и принялись что-то обсуждать. Дитц знал, как долго и бессмысленно женщины умеют болтать. Оставалось только ждать. Иного выхода не было.