Пролог Свет отразился от пустого трона, скользнул по просторной комнате, обшарил углы и пополз вверх по стене. Сейчас единственным обитателем этого места была тишина. Чьи-то крылья затрепетали под потолком, на миг нарушив абсолютное безмолвие. Виноградные лозы с листьями такими изумрудными, что в тени они казались почти черными, оплетали камни и свешивались из окон, затрудняя путь солнцу и погружая зал в зеленый полумрак. Казалось, весь замок затаил дыхание. Внутри не было ни одного животного – разве что маленькая мышка да сидящая на ветвях птаха. Ни домашнего скота, ни готовых сорваться в галоп коней, ни лающих псов, ни ленивых кошек, пригревшихся на каменных стенах. Онемевший свинарник, такой же хлев и птичий двор – в целой крепости не осталось ни единой души, которой могли бы потребоваться уход и забота. Одни пауки были заняты делом. Их липкие сети росли и подрагивали, оплетая портреты и канделябры на стенах, свисая с люстр и гобеленов и создавая иллюзию, будто все вокруг затянуто кружевом. Длинный пиршественный стол был уставлен кубками и серебряными блюдами, чашами и подносами, но их наполняла лишь выжидающая пустота. Сразу за двором начинались ряды деревьев. Переплетя ветви и прижавшись друг к другу, словно застигнутые во тьме любовники, они окаймляли замок неприступным кольцом – настоящая армия молчаливых дозорных, живых, но затерянных в безвременье. Спящие, скованные, сомкнутые, они окружали всю крепость плотной стеной, некоторые – не выше обычного человека, другие – ростом до небес и со стволами столь широкими, что их не обхватили бы и шесть девушек, вставших в хоровод в честь Майского дня. Если присмотреться ближе, на коре можно было различить подобия лиц. Сочетания впадинок и выступов наделяли каждое дерево характером и индивидуальностью. Одно было похоже на задремавшего великана, второе – на застывшего посреди игры ребенка. Деревья не вели счет дням и не замечали смены сезонов. Они просто спали, запертые в самом сердце вечного нигде. Некому было дотянуться до них и вывести на свет, некому разбудить и сказать, что беда миновала. Глава 1 – У всего есть своя история. У каждого места. У каждого человека. Мы выходим из чрева женщины, которая вышла из чрева женщины, которая вышла из чрева женщины. Мы наследуем от предков дары и слабости, рождаемся в борьбе и триумфе, взрослеем в доброте или равнодушии, а затем учимся и прокладываем свой путь среди других людей, которые несут собственную ношу и плетут собственную историю. Низкий напевный голос Саши наполнял комнату, пока она омывала голову своей пожилой госпожи. Сказания успокаивали старуху, отвлекая ее от боли и страха. Смерть уже не первый день рыскала вокруг маленького домика, скреблась под дверью и заглядывала в окна, выжидая, когда сможет заявить права на жертву. – А какая история у тебя, Саша? – задала старуха вопрос, который, должно быть, звучал под этими сводами уже сотни раз. – Не знаю, госпожа Мина, – ответила Саша. – Тогда ты должна пойти и разузнать ее, – слабо потребовала женщина. – Куда пойти? – терпеливо спросила Саша. Эта беседа превратилась почти в традицию. – Дар направит тебя. – Почему вы называете это даром? Мина испустила тяжелый вздох. – Ты знаешь почему. Знаешь легенду. Расскажи ее снова. Саша ничем не выразила своего недовольства, хотя пересказывала легенду такое множество раз, что населяющие ее голову слова выцвели и опустели, лишенные последних крох магии или правды. Однако Мина продолжала настаивать, что это истинная история всех людей на земле, включая и саму Сашу. – Господь сотворил мир при помощи слов, – начала она, и старуха привычно расслабилась. Глаза под закрытыми веками слегка подрагивали: перед ними разворачивались невидимые картины. Саша старалась, чтобы ее голос звучал мягко и плавно, хотя сама не чувствовала успокоения. – Словами он создал свет и тьму, воздух и воду, цветы и деревья, животных и птиц, а затем, замыслив двоих сыновей и двух дочерей, вылепил их тела из глины и вдохнул в них жизнь. – Верно, верно, – пробормотала Мина, кивая. – Ты так хорошо рассказываешь. Продолжай. – Каждому из детей он подарил по одному могущественному слову, чудесной способности, которые должны были облегчить их путь в новорожденном мире. Первой дочери досталось слово «прясть», а с ним дар превращения любой вещи в золото. Траву, листву, даже прядь собственных волос могла озолотить она при помощи своей волшебной прялки. Ее брат получил слово «меняться» – и способность оборачиваться любой лесной тварью или небесной птицей. Другой сын унаследовал слово «лечить», наделившее его даром исцелять чужие болезни и раны. Что же до последней сестры, ей выпало слово «говорить», в котором было заключено знание будущего. Ходили слухи, что она даже могла предопределять его силой своих слов. Пряха, Перевертыш, Целитель и Рассказчица прожили долгие годы и обзавелись многочисленным потомством. Однако новый мир оставался опасным даже для тех, кто был наделен божественными словами и удивительными способностями. Зачастую трава была нужнее золота. Люди, обуреваемые страстями, по жестокости были хуже животных. Надежда на счастливый случай выглядела соблазнительнее твердого знания, а вечная жизнь оказалась совершенно бессмысленна без любви. – Совершенно бессмысленна, – повторила старуха и заплакала, словно древняя легенда служила отражением ее собственной жизни. Однако вместо того, чтобы попросить Сашу продолжить, она подхватила нить повествования сама и с запинками принялась рассказывать, останавливаясь на тех местах, которые были для нее особенно важны. Когда голос Мины наконец затих, а слезы на дряблых щеках высохли, Саша поднялась, выплеснула остывшую воду за порог глиняной лачуги и задернула плотную занавесь над входом – впрочем, не завязывая тесемки, чтобы быстро вернуться, если госпожа ее позовет. Но история о начале времен продолжала звучать у нее в голове – история Перевертыша, Пряхи, Целителя, Рассказчицы и их детей, населивших землю. Шли годы, одно поколение сменялось другим. Дары, некогда вызывавшие благоговение, начали растрачиваться впустую и использоваться во вред, пока в итоге не оказались под запретом, а сами Одаренные не превратились в источник ненависти и пали один за другим. Рассказчиков сжигали на кострах. Пряхам отрубали руки. На Перевертышей охотились, словно на диких животных, а Целителей до смерти забивали камнями на площадях, так что в конце концов благословленные небом люди стали бояться собственных талантов и скрывать их даже друг от друга. После заката Солем словно вымер. В раскаленном воздухе не осталось ни света, ни жизни; деревня замерла в молчании, оглушенная дневным жаром. Внезапно тишину прорвал вопль, и Саша оцепенела, ожидая, какое имя за ним последует. От услышанного у нее задрожали губы и увлажнились глаза. Еще один ребенок умер. Эдвин. Маленький мальчик с кривой ногой. Слабые погибали первыми. Саша на ослабевших ногах двинулась прочь от жалких лачуг и более внушительных жилищ старейшин к потоку, который нес свои волны через каньоны. Идти было намного дальше, чем до реки на востоке, но эта вода не причинила бы ей вреда – в отличие от речной. Когда Мина заболела, Саша отправилась к самому доброму из старейшин – родному брату госпожи – и попросила его предупредить людей, чтобы они не пили из реки, что в ее водах затаилось нечто темное. Он переговорил с другими старейшинами. Никто из них в ту пору не был болен, хотя они пили из реки уже довольно долгое время. Поэтому Сашу объявили сумасшедшей, которая зря наводит страх на людей, и велели держать язык на привязи, если она не хочет с ним расстаться. Недавно в землях Джеру случилась большая битва. Зло восторжествовало. Угнетенные подняли головы. Но для деревушек в Квандуне мало что изменилось. Торговцы привозили в Солем не только товары, но и сплетни, и Сашина госпожа нередко сидела со старейшинами, слушая рассказы о могущественном короле Тирасе. Тот якобы летал, как птица, и положил конец старым законам. Теперь Одаренные могли разгуливать где им вздумается и открыто заниматься своими непотребствами, хотя в Солеме сроду не видели ни одной Пряхи или Целителя. В соседней Дохе жила пара Перевертышей, старик и ребенок, но они могли превращаться лишь частично – выращивать из своего тела крылья и мощные лапы. Сама Саша их не встречала, но старейшины отзывались о них с пренебрежительным смехом, считая такую способность скорее проклятием, чем даром. Торговцы из Бин Дара – провинции к северу – чаще говорили об огромных птицелюдях, которые вили гнезда и питались человеческой плотью, но в Солеме их тоже никогда не видели. Саша не была Перевертышем, Пряхой, Целителем или Рассказчицей. Она была чем-то совершенно иным. Никто не обсуждал ее, но молчание не значило безопасность, и у Саши не было причин верить в далекого короля или новые законы, призванные защитить всех и каждого. Даже рабов. * * * Это лицо она не смогла бы забыть. Странно, что она видела его так четко. Стояла ночь, и он склонялся над ней, едва различимый в свете полумесяца. Его глаза напоминали море – голубые, но отнюдь не спокойные, а губы давали обещания, которые якорем удерживали ее на этой земле. Слова его были грубы, но руки бережны, и, когда он попросил ее пойти с ним, она подчинилась, поднялась над собственным телом и стала кем-то иным. Затем ее привычно нашли они. Текучие, рыщущие фигуры выскальзывали из тумана и снова растворялись в нем. Где-то слышались крики, в воздухе метались тени, то и дело хищно ныряя вниз. Она припала к земле с перепачканным в грязи лицом, попыталась сделать вдох – и тут же закашлялась, случайно втянув в легкие пыль. Прикрыв нос и рот шарфом, она поползла прочь. Мир вокруг словно оцепенел, все звуки умерли. Она попыталась закричать и ощутила на губах привкус его имени – имени, которого не услышала. Слова, которого не знала. Шлеп, шлеп, шлеп. Ритмичный звук эхом заметался в груди и голове, сделался громче и требовательней – и туман, таящий крылатую смерть, нехотя рассеялся. Она уснула слишком близко к очагу. Опять. Должно быть, ее лицо и волосы перепачкались в саже, и она совершенно точно надышалась пеплом. Раскаленный за день дом не нуждался в огне, но она не знала, как еще прогнать озноб госпожи. Тлеющие угли умирали дольше, чем Мина. При воспоминании об этом у нее снова заколотилось сердце, а в горле встал ком. Шлепающий звук повторился, стал отчетливее – и наконец покинул ее голову вместе с трепетом тысячи крыльев. – Саша, открой! Впусти меня. Саша потерла глаза и поднялась на нетвердых ногах, все еще одурманенная давнишним сном. Усталое тело не слушалось, щеки горели. Она слишком много дней провела у постели хозяйки, пытаясь облегчить страдания старой женщины, прежде чем Мина ускользнула от нее – незаметно, точно сон. Саша оплакала ее в одиночестве, и ее голос взмыл в ночное небо, оповестив деревню о новой потере. В ответ донеслись несколько стонов, но более ничего. Брат Мины и другие старейшины явились на порог лишь несколько часов назад. Они забрали тело госпожи и оставили Сашу одну. – Саша, открой! – Мэв! Ты всю деревню перебудишь. Саша проковыляла ко входу и непослушными пальцами развязала тесемки. Миниатюрная девушка, смуглая, как большинство уроженцев Квандуна, ворвалась внутрь и тут же заключила ее в объятия. – Саша, беги! Сейчас! – Мэв задыхалась. – Мина тебя больше не защитит. Они идут сюда. Я слышала! Они напуганы и винят тебя. – В чем? – У Саши надломился голос. Но она знала ответ. Мэв тоже его знала, а потому не стала тратить время на лишние слова – просто схватила Сашу за руку и потащила наружу. – Куда я пойду? – Куда хочешь. Ты свободна. – Но мой дом здесь! – Больше нет. Мина мертва. И ты тоже скоро отправишься за ней, если не поторопишься! – Я даже толком не одета! – Саша в панике потянулась за покрывалом на голову, которое обычно защищало ее бледную кожу и яркие волосы. Туфли стояли за порогом. – Времени нет! А затем Саша тоже их услышала. Почуяла. И мгновенно узнала эту смесь ощущений: чувство потери пополам с облегчением. Ну вот. Она всегда испытывала облегчение, когда ее видения сбывались, – хоть и не знала почему. Издалека доносились крики и плач, будто деревню атаковали. Но Саша не видела ни мародеров на границах, ищущих брешь в стенах, ни драконов в небе, готовых сломить укрепления Солема. На этот раз враг пришел изнутри. * * * Серебряный серп луны, плывущий над ними в недосягаемой вышине, превращал ночное путешествие через равнину в сомнительное удовольствие. Над головой не было ни облака – только черный простор, усыпанный осколками звезд. Вокруг, словно ржавые корабли, возвышались охристые утесы; их зазубренные каменные мачты упирались прямо в сияющие небеса. Лошади начали спускаться по извилистой тропе – та должна была привести их к Солему на дальних окраинах Квандуна. Кель Джеруанский, капитан королевской гвардии, бывал здесь лишь однажды, но помнил простые одеяния жителей пустыни, их покрытые головы и тихие шаги. За последние несколько дней они так и не встретили никаких признаков вольгар – ни гнезд, ни гниющих туш, ни обычного для них смрада или хотя бы случайно оброненного пера. Кель с недоумением вспоминал слухи об опустошении в Солеме, которые настигли их на границе Бин Дара, но в воздухе и правда чувствовалось что-то странное. Верный Луциан то и дело беспокойно всхрапывал и норовил свернуть с тропы, не желая спускаться дальше. Насколько проще было бы, обладай Кель способностью королевы Ларк повелевать и сокрушать одним словом! Но вместо этого ему и его элитному отряду приходилось вновь и вновь прочесывать провинции королевства – Фири на севере, Бин Дар на западе, Билвик на востоке и обратно к столице, – добивая вольгар самым простым и грязным способом: клинком. Последние два года он провел в седле, разрушая то, что осталось от армии птицелюдей, которые не так давно едва не уничтожили весь Джеру. Когда до Келя дошли слухи о стаях вольгар в утесах Квандуна, он вновь покинул столицу – как ни странно, благодарный, что для него нашлось занятие. Тирас, его сводный брат и король Джеру, показал себя прекрасным правителем – особенно теперь, когда над ним не довлело проклятие, так долго удерживавшее рядом с ним Келя. Они редко разлучались с тех пор, как Тирас занял место отца – юный, Одаренный и лишенный какой-либо поддержки, кроме незаконнорожденного брата. Но Тирас больше не нуждался в Келе. По крайней мере, не так, как раньше. Кель не хотел богатств. Не жаждал власти и статуса. Не мечтал о владениях или хотя бы месте, которое мог бы назвать своим. Пускай он был старше брата, он никогда не завидовал Тирасу – законному сыну и наследнику престола. Тот принял груз ответственности с выдержкой и смирением, которых Келю недоставало, и чаще всего он бывал счастлив, созерцая спину ехавшего впереди короля или забывшись в пылу боя. Он всегда знал, кто он. Может, и не гордился этим особо, но знал.