Зачарованная, трепеща от наслаждения и страха, она сделала еще одно открытие: все книги на свете рассказывают о ней — Тересе Мендоса. И вот теперь она разглядывала витрину, ища какую-нибудь привлекательную обложку. Незнакомые книги она обычно выбирала по обложке или по названию. Например, книгу, написанную женщиной по имени Нина Берберова, Тереса прочла из-за обложки — там была изображена девушка, играющая на пианино, — и эта история настолько впечатляла ее, что она стала искать другие произведения этой писательницы. Поскольку книга была русская — называлась она «Аккомпаниаторша», — Тереса подарила ее Олегу Языкову. Он читал только спортивную прессу, а из книг — такие, где говорилось о временах монархии, однако несколько дней спустя заметил: хороша штучка эта пианистка. Значит, как минимум, пролистал подарок. Утро было какое-то невеселое, холодноватое для Малаги. Ночью шел дождь, и между городом и портом плавал легкий туман, от которого деревья Аламеды казались серыми. Тереса смотрела на книгу в витрине, называвшуюся «Мастер и Маргарита». Обложка выглядела не слишком привлекательно, но автор, судя по имени, был русским, и Тереса улыбнулась, представив себе, какое лицо будет у Языкова, когда она принесет ему эту книгу. Она уже собиралась войти в магазин, чтобы купить ее, когда увидела свое отражение в зеркале рядом с витриной: волосы собраны в хвост, серебряные серьги кольцами, никакого макияжа, элегантный труакар из черной кожи, джинсы и коричневые кожаные сапожки. У нее за спиной к Тетуанскому мосту проезжали машины, пешеходов на тротуаре было немного. И вдруг внутри у Тересы все застыло, как будто разом остановились и кровь, и сердце, и мысли. Она ощутила это прежде, чем поняла умом. Даже прежде, чем смогла осознать эти свои ощущения. Но они были безошибочными, хорошо знакомыми: Ситуация. Я что-то увидела, сумбурно думала она, не оборачиваясь, окаменев перед зеркалом, позволявшим видеть то, что происходит за спиной. Она испугалась. Испугалась того, что выпадало из окружающей обстановки и чего она не могла определить. В один прекрасный день — вспомнила она слова Блондина Давилы — кто-нибудь может прийти к тебе. Может, кто-то из твоих знакомых. Впившись глазами в кусок улицы, который видела в зеркале, она заметила двух мужчин, которые не торопясь, лавируя между машинами, переходили улицу от центральной аллеи Аламеды. В обоих было что-то знакомое, но это она поняла лишь спустя несколько секунд. А прежде ей бросилась в глаза одна деталь: несмотря на холод, эти двое были в одних рубашках, и у каждого на правой руке висел сложенный пиджак. Ее охватил страх — слепой, иррациональный, которого она надеялась уже никогда больше не испытать в жизни. И только влетев в магазин и уже почти открыв рот, чтобы спросить у продавщицы, есть ли здесь другой выход, она поняла, что узнала Кота Фьерроса и Потемкина Гальвеса. *** Она бросилась бежать. На самом деле она и не переставала бежать с тех пор, как зазвонил телефон в Кульякане. Это было бегство сломя голову, наугад, оно заводило ее в самые непредвиденные места и сводило с самыми неожиданными людьми. Едва закрыв за собой заднюю дверь книжного магазина — все ее тело сжалось и напряглось в ожидании пули, — она ринулась по улице Панадерос, не обращая внимания на удивленные взгляды, пробежала мимо рынка — еще одно напоминание о том, первом бегстве — и, только после этого перейдя на быстрый шаг, добралась до улицы Нуэва. Сердце работало со скоростью шесть тысяч восемьсот оборотов в минуту, будто внутри находился мотор «Фантома». Такатакатак. Такатакатак. Время от времени Тереса оглядывалась, надеясь, что киллеры все еще ждут ее в книжном магазине. Она пошла медленнее только после того, как чуть не поскользнулась на мокром асфальте. Спокойно, не дергайся. Только этого тебе не хватало, сказала она себе. Давай-ка, успокойся. Не трусь и думай как следует. Не о том, что делают здесь эти типы, а о том, как от них избавиться. Как спастись. О том, как и почему они здесь оказались, у тебя будет время подумать позже, если останешься в живых. Обратиться в полицию — невозможно. Как и вернуться к джипу «чероки» с кожаными сиденьями (ох уж это извечное пристрастие уроженцев Синалоа к вездеходам), оставленному на подземной стоянке на площади Марина. Думай, снова приказала она себе. Думай, иначе можешь умереть через несколько минут. Тереса потерянно, беззащитно огляделась вокруг. Она стояла на площади Конститусьон, в нескольких шагах от отеля «Лариос». Время от времени они с Пати, когда ездили за покупками, заходили выпить в бар на первом этаже — приятное место, откуда можно было видеть, а сейчас наблюдать, большую часть улицы. Конечно же, отель. О господи. Она нырнула в портал и, поднимаясь по лестнице, достала из сумочки телефон. Бип-бип-бип. Помочь ей решить эту проблему мог только Олег Языков. *** В ту ночь Тереса толком не спала. Временами она погружалась в зыбкий, неровный сон, потом, вздрогнув, просыпалась в ужасе, и не раз ей слышалось, будто кто-то стонет в темноте, а тревожно прислушавшись, она отдавала себе отчет, что стонет она сама. В голове у нее мешалось прошлое и настоящее: улыбка Кота Фьерроса, жжение между ног, грохот кольта «дабл-игл», бегство почти нагишом по кустам, безжалостно царапающим ей ноги. Словно это произошло только вчера, только что. Как минимум трижды она слышала стук одного из телохранителей Языкова в дверь спальни. С вами все с порядке, сеньора? Вам нужно что-нибудь? Незадолго до рассвета она оделась и вышла в гостиную. Один телохранитель дремал на диване, второй при ее появлении оторвался от журнала и медленно встал. Чашечку кофе, сеньора? Может, что-нибудь выпить? Тереса покачала головой и села у окна, выходившего на Эстепонский порт. Эту квартиру ей предоставил Языков. Оставайся тут сколько хочешь, сказал он. И не вздумай возвращаться домой, пока все не утрясется. Оба телохранителя были средних лет, плотного телосложения, спокойные. Один говорил по-испански с русским акцентом, другой — без какого бы то ни было акцента, потому что никогда не раскрывал рта. Оба какие-то безликие, глазу не за что зацепиться. Языков называл их просто — «солдаты». Молчаливые люди с медленными движениями и профессионально-цепким взглядом, изучающим все вокруг. Они от нее не отходили после того, как появились в баре отеля, не привлекая к себе внимания — у одного на плече была спортивная сумка, — и проводили ее (а тот из них, который разговаривал, тихо и очень вежливо попросил Тересу описать внешность киллеров) к ожидавшему у дверей «мерседесу» с тонированными стеклами. Сейчас спортивная сумка, открытая, стояла на столике, и внутри мягко поблескивала вороненая сталь пистолета-пулемета «скорпион». *** Наутро Тереса встретилась с Языковым. Давай попробуем решить проблему сказал русский. Пока что старайся не показываться много на улице. А сейчас было бы очень полезно, если бы ты объяснила мне, что, черт побери, происходит. Да. Что за тобой числится там, у тебя дома. Я хочу помочь тебе, но не хочу ни за что ни про что заполучить новых врагов и не хочу вмешиваться в дела людей, которые могут быть связаны со мной в других делах. Это — нет и нет. Если речь идет о мексиканцах, мне все равно, потому что в этой стране я ничего не забыл. Да. Но с колумбийцами я должен ладить. Да. Они мексиканцы, подтвердила Тереса. Из Кульякана, штат Синалоа. С моей распроклятой родины. Тогда мне все равно, был ответ Языкова. Я могу помочь тебе. Тогда Тереса закурила сигарету а потом еще одну, и еще одну, и долго рассказывала собеседнику о событиях того этапа своей жизни, который до недавних пор считала закрытым навсегда: о Сесаре Бэтмене Гуэмесе, о доне Эпифанио Варгасе, о делах Блондина Давилы, о его гибели, о бегстве из Кульякана, о Мелилье и Альхесирасе. Это совпадает с тем, что я слышал, подвел итоги Языков, когда она закончила. Кроме тебя, у нас тут никогда не было мексиканцев. Да. Наверное, взлет твоих дел освежил кому-то память. Они решили, что Тереса будет вести обычную жизнь (я не могу сидеть в четырех стенах, сказала она, я достаточно насиделась взаперти в Эль-Пуэрто), но принимая меры предосторожности, и оба «солдата» Языкова будут при ней неотлучно. А еще тебе нужно бы иметь при себе оружие, сказал русский. Но она не захотела. Ни в коем случае, сказала она. Я чиста и хочу оставаться чистой. А незаконного владения оружием вполне хватит, чтобы я опять оказалась за решеткой. И, подумав пару секунд, Языков согласился. Тогда будь осторожна, заключил он. Остальным займусь я. Тереса послушалась. Всю следующую неделю она редко покидала квартиру, и телохранители в полном смысле слова не отходили от нее ни на шаг. Все это время она не приближалась к своему дому — роскошной квартире в Пуэрто-Банусе (к тому времени она уже надумала сменить ее на дом у моря, в Гуадальмина-Баха), а Пати курсировала туда-сюда с одеждой, книгами и всем необходимым. Телохранители, как в кино, говорила она. Похоже на какой-нибудь американский фильм. Она много времени проводила с Тересой; они болтали и смотрели телевизор, и столик в гостиной белел от порошка, а «солдаты» Языкова взирали на все происходящее бесстрастно, ничего не выражающими взглядами. Через неделю Пати сказала им: «Счастливого Рождества» (стояла середина марта) — и выложила на стол, рядом с сумкой, в которой покоился «скорпион», две толстых пачки денег. Это так, мелочь, сказала она. Выпейте чего-нибудь. За то, что вы так хорошо охраняете мою подругу. Нам уже заплатили, возразил тот, что говорил с акцентом, посмотрев сначала на деньги, потом на своего товарища. И Тереса подумала, что Языков очень хорошо платит своим людям или же они очень его уважают. А может, и то и другое. Она так и не узнала их имен. Пати всегда называла их в разговорах Пикси и Дикси. *** Объекты обнаружены, сообщил Языков. Мне только что звонил один коллега, который мне кое-чем обязан. Так что я буду держать тебя в курсе. Он сказал ей это по телефону накануне встречи с итальянцами — вскользь, между прочим, говоря на совсем другие темы. Тереса в это время обсуждала со своими людьми вопрос о приобретении восьми девятиметровых надувных лодок, которые могли бы храниться в одном из промышленных корпусов Эстепонского порта до самого момента их спуска на воду. Окончив разговор, она закурила, чтобы дать себе время подумать. Интересно, как ее русский друг собирается решить эту проблему. Пати смотрела на нее, и Тереса с внезапным раздражением подумала: иногда она будто угадывает мои мысли. Кроме Пати (Тео Альхарафе находился на берегах Карибского моря, а Эдди Альварес, отстраненный от административной работы, занимался банковскими документами в Гибралтаре), на собрании присутствовали двое новых советников «Трансер Нага»: Фарид Латакия и доктор Рамос. Латакия, ливанец-христианин, владел компанией, занимавшейся импортом; на самом же деле под ее прикрытием он занимался тем, что доставал все необходимое. Маленький, симпатичный, нервный, с лысеющей макушкой и пышными усами, он сумел сколотить кое-какой капиталец на контрабанде оружия во время Ливанской войны, а теперь жил в Марбелье. При наличии соответствующих средств он мог раздобыть хоть луну с неба. Благодаря ему «Трансер Нага» располагала теперь надежным маршрутом: старые сейнеры, частные яхты или дышащие на ладан малотоннажные торговые суда, прежде чем загружаться солью в Торревьехе, принимали в открытом море груз кокаина, попадавшего в Марокко через Атлантику, а в случае необходимости служили базой катерам, работавшим в восточной части андалусского побережья. Доктор Рамос, некогда врач торгового флота, в организации Тересы Мендоса был тактиком: планировал операции, намечал пункты погрузки и выгрузки, разрабатывал отвлекающие маневры и меры маскировки. Лет пятидесяти, седой, очень худой и высокий, какой-то неухоженный с виду, он всегда ходил в старых вязаных куртках, фланелевых рубашках и мятых брюках. Он курил трубки с обуглившимися чашечками, аккуратно и неторопливо (он был самым спокойным человеком на свете) наполняя их английским табаком из жестяных коробочек, которые оттопыривали ему карманы вместе с ключами, монетами, зажигалками, щеточками для прочистки трубок и другими самыми неожиданными предметами. Однажды он доставал платок — со своими инициалами, как в старину, вышитыми в уголке, — и у него из кармана выпал фонарик с подвешенным к нему рекламным брелочком йогурта «Данон». На ходу доктор Рамос громыхал, как жестянщик. — Они должны быть абсолютно идентичны, — говорил он сейчас. — На всех «Зодиаках» — один и тот же номер, одна и та же табличка. Раз мы будем спускать их на воду по одному, никаких проблем не возникнет… В каждом рейсе сразу же после загрузки табличка снимается, и они становятся анонимными. Для большей безопасности можно бросать их после выгрузки или поручать кому-нибудь ими заняться. За деньги, конечно. Так мы получим кое-какую амортизацию. — А это не слишком большая наглость — один и тот же номерной знак? — Они же будут работать по одному. Когда А, будет в работе, мы будем устанавливать номер на Б. Таким образом, все они будут чистыми, невинными: совершенно одинаковые, а один всегда пришвартован у причала. Официально будет считаться, что он и не уходил оттуда. — А охрана порта? Доктор Рамос скромно, едва заметно улыбнулся. Ближние контакты также являлись его специальностью: охранники, механики, моряки. Припарковав где-нибудь свой старенький «ситроен», он бродил по порту с трубкой в зубах — почтенный заблудившийся господин, завязывая разговоры то с одним, то с другим. В Кабопино у него стояла моторная лодка, на которой он выходил в море порыбачить. Он знал все побережье как свои пять пальцев и был знаком со всеми и каждым от Малаги до самого устья Гвадалквивира. — Это под контролем. Никто не будет нас беспокоить. Другой вопрос — если возьмется вынюхивать кто-то извне, но с этим уж я ничего не смогу поделать. Внешняя безопасность выходит за рамки моей компетенции. И это действительно было так. Вопросами внешней безопасности занималась Тереса благодаря своим отношениям с Тео Альхарафе и некоторым знакомствам Пати. Третья часть доходов «Трансер Нага» тратилась на связи с общественностью по обе стороны Гибралтарского пролива; под общественностью подразумевались политики, представители власти и агенты государственной безопасности. Секрет успеха заключался в умении договориться, предлагая в обмен на услугу деньги или информацию. Тереса, не забывшая урока Пунта-Кастор, позволила захватить несколько важных грузов (она называла их безвозвратными вложениями), чтобы снискать расположение начальника группы по борьбе с организованной преступностью, комиссара Нино Хуареса, старого знакомого Тео Альхарафе. Жандармские начальники также выигрывали от получения привилегированной информации и недостаточного контроля — это украшало их статистику плюсами за успешно проведенные операции. Сегодня ты, завтра я — услуга за услугу, и пока что причитается с тебя. А может, и неоднократно. С низшим начальством, как и рядовыми жандармами и полицейскими, особой деликатности не требовалось — доверенный человек выкладывал на стол пачку банкнот, и дело в шляпе. Правда, подкупать удавалось не всех, но даже тогда действовала корпоративная солидарность. Редко кто выдавал своего — разве только в особо скандальных случаях. Кроме того, границы работы по борьбе с преступностью и наркотиками не всегда были четко определены; многие работали на обе противоборствующие стороны, осведомителям платили наркотиками, и все придерживались единственного правила, которое сводилось к одному слову: деньги. Тактичность была излишней и в обращении с некоторыми местными политиками. Тереса, Пати и Тео несколько раз ужинали с Томасом Пестаньей, алькальдом Марбельи, чтобы договориться насчет нескольких земельных участков, на которых можно было развернуть строительство. Тереса очень быстро усвоила (хотя она только теперь убеждалась в том, насколько большие преимущества получаешь, находясь на верху пирамиды), что, оказывая услуги обществу, легко получить его поддержку. В конце концов, даже продавца из киоска на углу начинает устраивать, что ты занимаешься контрабандой. А на Коста-дель-Соль, как и везде, наличие средств, которые можно куда-нибудь вложить, открывало многие двери. Дальше требовались только ловкость и терпение. Для того чтобы мало-помалу, шаг за шагом, не пугая человека, привязывать его к себе, пока его благосостояние не начинало зависеть от тебя. Потихоньку-полегоньку. Как в суде — все начинается с цветов и шоколадок секретаршам, а кончается тем, что судья пляшет под твою дудку. И, может, даже не один. Тересе удалось приручить троих, среди них одного председателя, которому Тео Альхарафе только что купил квартиру в Майами. Она повернулась к Латакии: — Так что у нас там с моторами? Ливанец сделал извечный средиземноморский жест; соединил пальцы руки и быстрым движением повернул их кверху. — Это было нелегко, — сказал он. — Не хватает еще шести. Я сейчас насчет них хлопочу. — А поршни? — С ними все в порядке, прибыли три дня назад. Марки «Висеко»… Что касается моторов, я могу укомплектовать партию другими марками. — Я просила, — медленно, отчеканивая слова, произнесла Тереса, — «Ямахи» по двести двадцать пять лошадей и карбюраторы по двести пятьдесят… Вот что я просила тебя достать. Ливанец с беспокойством поглядывал на доктора Рамоса, как бы прося поддержки, но тот, окутанный дымом, сидел с непроницаемым лицом, посасывая трубку. Тереса улыбнулась про себя. Каждый должен отвечать за себя сам. — Я знаю. — Латакия снова глянул на доктора, на этот раз с упреком. — Но достать шестнадцать моторов сразу нелегко. Даже официальный дистрибьютор не может гарантировать этого за такое короткое время. — Все моторы должны быть совершенно идентичными, — вставил доктор. — Иначе прощай прикрытие. Он еще и поучает, говорили глаза ливанца. Наверное, вы думаете, что мы, финикийцы, умеем творить чудеса. Но он ограничился лишь тем, что заметил: — Как жаль — такие расходы, и все ради одного-единственного рейса. — Смотри-ка, кто сокрушается о расходах, — фыркнула Пати, закуривая. — Мистер Десять Процентов. — Наморщив губы, она выдохнула длинную струю дыма. — Бездонный колодец. Она посмеивалась, явно получая удовольствие от происходящего. Будто лично ее оно никак не касалось. Латакия придал своему лицу выражение, говорившее меня здесь не поняли. — Я сделаю, что смогу. — Я в этом уверена, — ответила Тереса. Никогда не сомневайся прилюдно, говорил Языков. Окружи себя советниками, слушай внимательно, если нужно, высказывайся не сразу; но потом нельзя колебаться перед подчиненными, нельзя позволять обсуждать твои решения, когда они уже приняты. Теоретически начальник никогда не ошибается. Да. Все, что он говорит, продумано заранее. Прежде всего это вопрос уважения. Если можешь, заставь себя любить. Конечно. Это тоже обеспечивает преданность. Да. Но в любом случае, если нужно выбирать, то пусть лучше тебя уважают, чем любят. — Я уверена, — повторила она. Хотя еще лучше, чтобы боялись, думала она. Но страх внушается не сразу, а постепенно. Кто угодно может испугать других — это сумеет любой дикарь. Однако внушить страх — дело не одного дня. Латакия размышлял, поскребывая в усах. — Если ты разрешишь, — наконец заговорил он, — я могу попытать счастья за границей. У меня есть знакомства в Марселе и Генуе… Но на это потребуется немного больше времени. А кроме того, разрешение на импорт и все такое. — Выкручивайся как хочешь. Мне нужны эти моторы. — Она помолчала, глядя на стол перед собой. — И вот еще что. Нужно начинать думать о большом корабле. — Она подняла глаза. — Не слишком большом. Чтобы все было законным образом. — Сколько ты думаешь потратить? — Семьсот тысяч долларов. Максимум пятьдесят сверх того. Пати была не в курсе. Она смотрела на Тересу издали, дымя сигаретой, не произнося ни слова. Тереса не ответила на ее взгляд. В конце концов, подумала она, ты ведь всегда говоришь, что это я руковожу делом. Тебе так удобно. — Ходить через Атлантику? — попытался уточнить Латакия, уловив, что в воздухе запахло лишними пятьюдесятью тысячами. — Нет. Только для здешних вод. — Затевается что-то важное? Доктор Рамос позволил себе порицающий взгляд. Ты чересчур много спрашиваешь, говорило его флегматичное молчание. Посмотри на меня. Или на сеньориту О’Фаррелл — она сидит и ни во что не вникает, как будто просто зашла в гости. — Может, и да, — ответила Тереса. — Сколько времени тебе нужно? Она знала, сколько времени у нее есть. Мало. Колумбийцы готовы к качественному скачку. Один груз, но такой, чтобы разом обеспечил и итальянцев, и русских. Языков обрисовал ей идею, и она обещала хорошенько над нею подумать. Латакия снова поскреб в усах. — Не знаю, — сказал он. — Нужно съездить, посмотреть, уладить формальности и заплатить. Самое меньшее три недели. — Меньше. — Две недели.