*** К счастью, подтвердили полицейские, не Пати находилась за рулем, когда машину занесло на повороте, и это исключало обвинение в непредумышленном убийстве. Относительно кокаина и всего остального дело можно было уладить с помощью денег, очень тактичных действий, соответствующих хлопот и подходящего судьи — при условии, что пресса не будет чересчур вмешиваться. Жизненно важная деталь. Потому что эти вещи, сказал адвокат (время от времени он с задумчивым видом искоса поглядывал на Тересу), начинаются с сообщения, затерявшегося среди прочих в отделе происшествий, а заканчиваются шапками на первых полосах газет. Так что надо быть осторожнее. Потом, когда с формальностями было покончено, Тео остался позвонить в несколько мест и пообщаться с полицейскими — по счастью, муниципалами алькальда Пестаньи, а не жандармами из дорожного патруля, а Поте Гальвес подогнал к двери джип «чероки». Они аккуратно вывели Пати, пока никто не успел проболтаться или репортеры не разнюхали о происшедшем. В машине, привалившись к Тересе, вдыхая свежий ночной воздух, струящийся из полуопущенного переднего окна, Пати немного пришла в себя. — Как жалко, — тихо повторяла она; по ее лицу то и дело проносились блики встречных фар. — Как жалко. — Глухим, убитым голосом, не совсем внятно выговаривая слова. — Как жалко эту девочку. И тебя тоже, Мексиканка, — прибавила она, помолчав. — Мне наплевать, чего тебе там жалко, — раздраженно ответила Тереса, глядя на светофор поверх плеча Поте Гальвеса. — Пожалей лучше свою чертову жизнь. Пати молча отодвинулась, прислонилась головой к стеклу окна. Тереса неловко поерзала на сиденье. Черт побери. Дважды за этот час она сказала то, чего не собиралась говорить. А кроме того, на самом деле она не сердилась. Вернее, сердилась, но не столько на Пати, сколько на саму себя; в общем-то, ответственность за все лежала на ней — или она считала, что на ней. Почти за все. Поэтому через несколько минут она взяла подругу за руку, такую же холодную, как неподвижное тело, оставшееся в больнице, под пропитанной кровью простыней. — Ну, как ты там, жива? — тихо спросила она. — Жива, — ответила Пати, не отодвигаясь от окна. Она снова оперлась на руку Тересы, лишь когда выходила из машины. Раздевать ее не стали: как только ей помогли лечь, она уснула — беспокойно, неглубоко. Во сне Пати все время металась и вскрикивала. Тереса долго сидела в большом кресле рядом с кроватью: три сигареты, одна за другой, и большой стакан текилы. Сидела почти в темноте и думала, думала. Небо за раздвинутыми шторами было усыпано звездами, в море, за погруженным во мрак садом и пляжем, двигались далекие огоньки. Наконец Тереса встала, собираясь идти к себе в спальню, но в дверях остановилась и, подумав, вернулась. Подойдя к кровати, легла рядом с подругой на самый краешек, стараясь не разбудить ее, и долго лежала так, слушая измученное, надрывное дыхание. И продолжая думать. *** — Ты не спишь, Мексиканка? — Нет. Прошептав это, Пати чуть придвинулась. Теперь их тела слегка соприкасались. — Мне очень жаль, что все так вышло. — Не беспокойся. Постарайся уснуть. Опять воцарилось молчание. Им уже целую вечность не случалось быть вот так, вдвоем, наедине, вспомнила Тереса. Почти с самого Эль-Пуэрто-де-Санта-Мария. Или даже без «почти». Она лежала неподвижно, с открытыми глазами, прислушиваясь к неровному дыханию подруги. Теперь Пати тоже не спала. — У тебя есть сигареты? — спросила она, помолчав. — Только мои. — Давай, сойдут и твои. Тереса встала, подошла к комоду, где лежала сумочка, и достала две сигареты «Бисонте» с гашишем. Огонек зажигалки осветил лицо Пати: набухший фиолетовый синяк на лбу, распухшие, пересохшие губы. Мешки от усталости под глазами, пристальный взгляд на Тересу. — Я думала, нам удастся это сделать, Мексиканка. Тереса снова улеглась на спину с краю, взяла с тумбочки пепельницу и поставила на живот. Все очень медленно, чтобы дать себе время подумать. — Мы это сделали, — произнесла она наконец. — Мы добились очень многого. — Я имела в виду не это. — Тогда я не знаю, о чем ты. Пати придвинулась ближе, повернулась на бок. Она смотрит на меня в темноте, подумала Тереса. Или вспоминает меня. — Я думала, что смогу это выдержать, — сказала Пати. — Мы с тобой вместе, вот так. Я думала, у нас получится. Как странно все это, размышляла Тереса. Лейтенант О’Фаррелл. Та же самая. Как странно и как далеко, и сколько трупов за спиной, на этом пути. Трупов людей, которых мы, живые, убиваем, сами того не желая. — Никто никого не обманывал… — Сказав это, она поднесла к губам сигарету; огонек ярко разгорелся между пальцами. — Я там же, где была всегда. — Она задержала в легких дым, выдохнула. — Я никогда не хотела… — Ты правда так считаешь?.. Что ты не изменилась? Тереса раздраженно покачала головой. — Что касается Тео… — начала она. — Ради бога! — презрительно рассмеялась Пати. Тереса чувствовала, как все тело подруги сотрясается от этого смеха. — К черту Тео. Опять наступило молчание — на сей раз долгое. Потом Пати снова тихо заговорила: — Он спит с другими… Ты знаешь об этом? Тереса пожала плечами — мысленно и на самом деле, понимая, что Пати не заметит ни того, ни другого. Я не знала, подумала она. Может, и подозревала, но дело не в этом. Оно всегда было не в этом. — Я никогда ничего не ждала… — продолжала Пати каким-то отсутствующим голосом. — Только ты и я. Как прежде. Тересе захотелось сделать ей больно. Из-за Тео. — В счастливые времена Эль-Пуэрто-де-Санта-Мария, правда?.. — язвительно произнесла она — Ты и твоя мечта. Сокровище аббата Фариа. Никогда еще они не иронизировали на эту тему. Никогда не говорили об этом вот так. Пати помолчала. — Ты тоже была в этой мечте, Мексиканка, — наконец послышалось в темноте. Слова прозвучали одновременно оправданием и упреком. К черту, подумала Тереса. Это не моя игра — ни тогда, ни сейчас. Так что к черту. — Мне наплевать, — произнесла она вслух. — Я в нее не просилась. Это было твое решение, а не мое. — Это правда. Иногда жизнь мстит человеку, исполняя его желания. Это ко мне тоже не относится, подумала Тереса. Я не желала ничего. И это самый большой парадокс моей чертовой жизни. Она загасила сигарету и, повернувшись к тумбочке, поставила пепельницу. — Мне никогда не приходилось выбирать, — сказала она. — Никогда. Все пришло само, так что мне оставалось только вписаться. И точка. — А мне? Да, подумала Тереса. Именно к этому все и сводится. — Не знаю… В какой-то момент ты отстала, поплыла по течению. — А ты в какой-то момент превратилась в настоящую сукину дочь. Наступила долгая пауза. Обе лежали неподвижно. Не хватало только стука решетки или шагов надзирательницы в коридоре, а то можно было бы подумать, что они в Эль-Пуэрто. Старый ночной ритуал дружбы. Эдмон Дантес и аббат Фариа мечтают о свободе и строят планы на будущее. — Я думала, у тебя есть все, что нужно, — сказала она. — Я заботилась о твоих интересах, я помогала тебе заработать много денег… Я рисковала и работала. Разве этого мало? Пати ответила не сразу: — Я была твоей подругой. — Ты и есть моя подруга, — поправила Тереса. — Была. Ты же не остановилась, чтобы оглянуться. А есть вещи, которые никогда… — Черт побери. Несчастная жена, страдающая оттого, что муж много работает и не думает о ней столько, сколько она заслуживает… Ты к этому гнешь? — Я никогда не претендовала… В Тересе нарастало раздражение. Все дело только в этом, сказала она себе. Пати не права, потому я и злюсь. Лейтенант — черт бы ее побрал — или то, что от нее осталось, кончит тем, что повесит на меня все и вся, вплоть до сегодняшнего трупа. Мне и тут приходится подписывать чеки. Платить по счетам. — Да будь ты проклята, Пати. Кончай разыгрывать сцены из дешевых сериалов. — Понятно. Я и забыла, что нахожусь в присутствии Королевы Юга. Она произнесла эти слова со смехом — тихим, прерывистым, отчего они прозвучали еще более едко. Только подлила масло в огонь. Тереса приподнялась на локте. В висках у нее застучала глухая ярость. Головная боль. — Что я тебе должна?.. Давай, скажи мне это прямо в глаза. Скажи, и я расплачусь с тобой.