— Говорят, на вас нажал сам министр по договоренности с мексиканским посольством. Он поднял руку. Каким-то очень неприятным жестом. Властную руку — руку судьи при исполнении служебных обязанностей. — Если вы будете продолжать в этом духе, — предупредил он, — этот разговор закончится. На меня никто и никогда не оказывал давления. — Тогда объясните мне, почему, в итоге вы так ничего и не предприняли против Тересы Мендоса. Несколько мгновений он обдумывал мой вопрос — возможно, чтобы решить, не заключается ли в слове «объясните» неповиновения. Но в конце концов решил оправдать меня. In dubio pro reo[77]. Или что-то в этом роде. — Я уже говорил вам, — ответил он наконец. — Мне не хватило времени, чтобы собрать достаточно материала. — Невзирая на Тео Альхарафе? Он опять сурово воззрился на меня. Ему явно не нравился ни я сам, ни мои вопросы, и это, разумеется, не помогало делу. — Все, что связано с этим именем, является конфиденциальной информацией. Я позволил себе слегка улыбнуться. Да ну же, судья. Мы чересчур далеко зашли, чтобы отступать. — Ведь это уже не имеет значения, — сказал я. — Полагаю. — Для меня имеет. Я немного подумал. — Я предлагаю вам соглашение, — объявил я вслух. — Я не касаюсь Министерства юстиции, а вы мне рассказываете об Альхарафе. Договор есть договор. Пока он размышлял, я сменил свою улыбку на просительное выражение. — Согласен, — наконец произнес он. — Но некоторые подробности я оставлю при себе. — Правда, что вы предложили ему неприкосновенность в обмен на информацию? — На этот вопрос я отвечать не буду. Плохое начало, подумал я. И, задумчиво покивав, возобновил расспросы: — Уверяют, что вы здорово прижали его. Собрали на него большое досье, а потом сунули эту папку ему под нос. И что это никак не касалось контрабанды наркотиков Говорят, вы зацепили его на налогах. — Возможно. Он бесстрастно смотрел на меня. Ты излагаешь, я подтверждаю. И не проси у меня большего. — «Трансер Нага»? — Нет. — Ну, судья… Проявите любезность. Вы же видите, я веду себя паинькой. Он снова задумался. А потом, судя по всему, решил: в конце концов, я же согласился пообщаться с этим писакой. А в этом пункте все более или менее ясно, и он закрыт. — Признаю, — заговорил он, — что мы никогда не могли даже близко подступиться к предприятиям Тересы Мендоса, хотя знали, что более шестидесяти процентов наркотиков, поступающих в Средиземноморье, проходит через ее руки… Сеньор Альхарафе прокололся на том, что касалось его собственных денег. Использовал средства в своих целях — вкладывал, переводил. У него имелись счета в иностранных банках. Пару раз его имя всплывало в связи с кое-какими не вполне ясными сделками за границей. Короче, материал был. — Говорят, у него была собственность в Майами. — Да. Насколько нам было известно, дом площадью в тысячу квадратных метров, который он тогда только что приобрел в Корал-Гейблз, с кокосовыми пальмами и собственной пристанью, и роскошная квартира в Коко-Плам — месте, где любят бывать адвокаты, банкиры и брокеры с Уолл-стрит. Все это происходило, по-видимому, за спиной у Тересы Мендоса. — Кое-какие запасы на черный день. — Можно и так сказать. — А вы ухватили его за задницу. И напугали. Он снова откинулся на спинку кресла. Dura lex, sed lex[78]. — Это недопустимо. Я не собираюсь выслушивать от вас подобные выражения. Я почувствовал, что начинаю терять терпение. Вот же олух царя небесного. — Тогда переведите это для себя по своему усмотрению. — Он решил сотрудничать с правосудием. Вот так просто. — В обмен на?.. — Ни на что. Настал мой черед воззриться на него. Своей бабушке. Расскажи это своей бабушке. Что Тео Альхарафе рисковал своей шкурой просто так, из любви к искусству. — А как отреагировала Тереса Мендоса на тот факт, что ее эксперт по налоговым вопросам работает на врага? — Это вам известно не хуже, чем мне. — Ну, мне известно ровно столько же, сколько и всем остальным. Плюс то, что она использовала его как приманку в операции с русским гашишем… Но я имел в виду не это. Упоминание о русском гашише еще более ухудшило дело. Передо мной можешь не изображать из себя умника, ясно говорило выражение его лица. — Тогда, — предложил он, — спросите об этом у нее самой, если сумеете. — Может быть, и сумею. — Сомневаюсь, чтобы эта женщина соглашалась на интервью, тем более в ее нынешнем положении. Я решил сделать последнюю попытку: — Как вы себе представляете ее нынешнее положение? — Я не занимаюсь Тересой Мендоса, — ответил он, сделав непроницаемое лицо. — Поэтому представлять мне незачем. Это дело уже не в моей компетенции. Потом замолчал, рассеянно полистал какие-то документы, лежавшие перед ним на столе, и я решил, что таким образом он дает понять: наш разговор окончен. Я знаю лучшие способы попусту терять время, подумал я и, раздраженный, уже собирался проститься. Однако даже такой дисциплинированный государственный служащий, как судья Мартинес Пардо, не смог удержаться, чтобы не излить боль, причиняемую старой раной. Или оправдаться. Он по-прежнему сидел, не поднимая глаз от документов. И вдруг произнес то, что вознаградило меня за весь этот пустой и малоприятный разговор. — Оно перестало находиться в моей компетенции после визита того американца. — В голосе его прозвучала обида. — Того типа из ДЭА. *** Доктор Рамос, обладавший своеобразным чувством юмора, дал операции по доставке двадцати тонн гашиша в Черное море кодовое название «Нежное детство». Те немногие, кто был в курсе этого предприятия, уже две недели разрабатывали ее с почти военной тщательностью; а этим утром они узнали из уст Фарида Латакии (перед этим он поговорил с кем-то на непонятном остальным жаргоне по мобильному телефону, и когда захлопнул его, на его лице сияла довольная улыбка), что ливанец нашел в порту Алусемаса подходящее судно — старенький тридцатиметровый сейнер под названием «Тарфайя», принадлежащий испано-марокканской рыболовецкой компании. Со своей стороны доктор Рамос к этому времени уже руководил движением «Холоитскуинтле» — судна-контейнеровоза под германским флагом, с командой из поляков и филиппинцев, который регулярно совершал рейсы между атлантическим побережьем Америки и восточной частью Средиземноморья, а в настоящий момент шел из Ресифе в Веракрус. У «Нежного детства» имелся, так сказать, второй фронт — параллельная операция, решающую роль в которой играло третье судно: на сей раз сухогруз, которому предстояло преодолеть расстояние между колумбийской Картахеной и греческим Пиреем без промежуточных остановок. Он назывался «Лус Анхелита», приписан был к колумбийскому порту Темуко, ходил под камбоджийским флагом, а принадлежал одной кипрской компании. В то время как на «Тарфайю» и «Холоитскуинтле» возлагалась деликатная часть операции, «Лус Анхелите» и ее владельцам отводилась роль весьма простая, доходная и не грозящая никаким риском: роль ложной цели. — Все будет готово через десять дней, — подвел итог доктор Рамос. Вынув трубку изо рта, он подавил зевок. Было почти одиннадцать утра: долгая ночь работы в сотограндском доме с садом — офисе, оборудованном самыми современными средствами электронной безопасности и контршпионажа; два года назад он заменил собой прежнюю квартиру в окрестностях яхтенного порта. Поте Гальвес стоял на страже в вестибюле, двое охранников обходили сад, а в зале заседаний стояли телевизор, портативный компьютер с принтером, доска на треножнике, а на столе для заседаний — грязные кофейные чашки и пепельницы, полные окурков. Тут же лежали два мобильных телефона. Тереса только что распахнула окно, чтобы проветрить комнату. Вместе с ней там работали, помимо доктора Рамоса, Фарид Латакия и оператор дальней связи Тересы — инженер-гибралтарец по имени Альберто Рисокарпасо, молодой, но очень надежный. Это был, как называл его доктор, кризисный кабинет — оперативный генеральный штаб «Трансер Нага». — «Тарфайя», — говорил Латакия, — будет ждать в Алусемасе. Очистка трюмов, мелкий ремонт, заправка горючим. Все безобидно и спокойно. Мы выведем ее из порта только за два дня до назначенного свидания. — Хорошо придумано, — сказала Тереса. — Меня совершенно не устраивает, чтобы она целую неделю болталась у всех на виду и привлекала внимание. — Не беспокойтесь. Я сам этим займусь. — Команда? — Все марокканцы. Капитан Черки. Как обычно, люди Ахмеда Чакора. — Ахмеду Чакору не всегда можно доверять. — Это зависит от того, сколько ему заплатить, — улыбнулся ливанец. Все зависит от того, сколько заплатят мне, говорила эта улыбка. — На этот раз нет никакого риска.