Если сбежать прямо сейчас, шансы на то, чтобы раздобыть ключ, становятся практически нулевыми. Призрака тогда не спасти. Да и у самой у меня шансов спастись не будет, пожалуй. – Не говори Мадоку, – прошу я, надеясь вопреки всему уговорить ее. – Пожалуйста. Я вовсе не собиралась появляться здесь. Это Мадок лишил меня сознания и притащил в этот лагерь. Я продолжала выдавать себя за Тарин только потому, что уже притворилась ею во время дознания в Эльфхейме. – Как я смогу понять, что ты не лжешь? – требовательно спрашивает Ориана, настороженно глядя на меня своими немигающими розовыми глазами. – И откуда мне знать, что ты здесь не для того, чтобы убить Мадока? – У меня не было никакой возможности узнать заранее, что он придет за Тарин, – продолжаю я убеждать ее. – И здесь я остаюсь до сих пор только потому, что не придумала еще, как сбежать. Пыталась сделать это сегодня ночью, но не смогла. Помоги мне сбежать. Помоги мне, и впредь никогда больше меня не увидишь. Она смотрит на меня так, словно я требую от нее чего-то невообразимого. – Если ты исчезнешь, он подумает, что я приложила к этому руку. Трясу головой, наскоро придумывая план. – Напиши Виви. Она может забрать меня. А я оставлю записку, что поехала погостить у нее и навестить Оука. И пусть Мадок никогда не узнает о том, что Тарин здесь не было. Ориана отворачивается, наливает в крохотные стаканчики темно-зеленый травяной ликер. – Оук. Мне не нравится то, каким он становится в мире смертных. Мне хочется визжать от досады на такую резкую смену темы для разговора, но сдерживаюсь и молчу. Представляю, как Оук сидит за столом и размешивает в своей миске разноцветные кукурузные хлопья. – Мне тоже это не нравится. – Если Мадок станет Верховным королем, Оук вернется домой, – протягивает она мне крохотный стаканчик. – Он не захочет встать между Мадоком и короной, а значит, будет в безопасности. – Помнишь свое предупреждение насчет того, как опасно быть рядом с королем? – Я жду, когда она сделает глоточек ликера, и только после этого пробую его сама. Горький, травянистый на вкус, он наполняет мой рот ароматами розмарина, крапивы и чабреца. Я морщусь, хотя не могу сказать, что ликер мне не понравился. – Но ты-то сама вела себя совершенно иначе и не боялась быть рядом с ним, если помнишь, – бросает на меня раздраженный взгляд Ориана. – Это верно, – соглашаюсь я. – И я заплатила за это. – Я не выдам тебя, Джуд. И отправлю послание Виви. Но действовать против Мадока и сама не стану, и тебе не дам. Хочу, чтобы ты дала мне обещание не делать этого. Как королева Эльфхейма, я являюсь той, против кого выступает Мадок. Не скрою, мне приятно сознавать, что Ориана так мало знает обо мне. Но эту приятную мысль вытесняет другая, тревожная. Я представляю, в какой, гораздо большей, чем сейчас, опасности я окажусь, если обо мне узнает Мадок. Он найдет способ использовать меня в своих целях. Как бы ни была я испугана, находясь здесь рядом с ним, на самом деле, мне следовало бы опасаться его гораздо, гораздо сильнее. Я смотрю Ориане прямо в глаза и, как никогда искренне, лгу ей. – Обещаю. – Хорошо, – говорит она. – Ну а теперь скажи, зачем тебе понадобилось шнырять вокруг Эльфхейма, прикидываясь Тарин? – Она сама меня просила, – отвечаю я, приподнимая свои брови и дожидаясь, пока она поймет. – Но зачем ей… – начинает Ориана, но не договаривает, а помолчав, тихо, словно для себя, произносит: – Дознание. Вот как. Я делаю еще один глоточек травяного ликера. – Я беспокоилась о твоей сестре, когда она осталась одна при дворе, – говорит Ориана, сводя к переносице свои бледные брови. – Ее семейная репутация разлетелась в клочья, а леди Аша возвратилась назад, явно увидев возможность усилить свое влияние на придворных, поскольку ее сын теперь сидит на троне. – Леди Аша? – эхом повторяю я, удивленная тем, что Ориана видит в ней угрозу, особенно для Тарин. Ориана встает и берет письменные принадлежности. Вернувшись с ними, она вновь садится за стол и начинает писать записку Виви. Быстро набросав несколько строк, она говорит, подняв на меня взгляд: – Никогда не думала, что Аша вернется. Вот что случается, когда людей бросают в Башню Забвения. О них забывают. – Она появилась при дворе примерно в одно время с тобой, верно? – говорю я. Ну, не могу же я напрямую напомнить, что Ориана тогда сама была любовницей Верховного короля. И хотя ребенка она ему не родила, слухов наслушалась немало. Ведь что-то заставило ее сделать замечание, которое она сделала. – Твоя мать, как ты знаешь, одно время дружила с леди Ашей. У Евы была большая тяга к злу. Поверь, я говорю это, вовсе не желая обидеть тебя, Джуд. Склонность к злу – это черта характера, недостойная ни презрения, ни гордости. «Я знала твою мать, – это было самое первое, что сказала мне леди Аша. – Знала множество ее маленьких тайн». – А я и не подозревала, что ты была знакома с моей мамой, – говорю я. – Я не очень хорошо ее знала, – замечает Ориана. – И не мне судить о ней. – А я и не прошу тебя об этом, – парирую я, хотя на самом деле мне очень хочется расспросить ее о маме. Прежде чем Ориана успевает положить перо, с его кончика скатывается на бумагу капелька чернил и оставляет маленькую кляксу. Ориана складывает и запечатывает письмо Вивьен. – Леди Аша была великолепна и жаждала признания со стороны Верховного короля. Их любовная связь была недолгой, и Элдред, я уверена, не думал о том, что она может иметь серьезные последствия. И, пожалуй, слишком поспешно стал сожалеть о том, что Аша родила ему ребенка. Но это, возможно, было каким-то образом связано с пророчеством. – С пророчеством? – переспрашиваю я. Помнится, Мадок упоминал что-то похожее и тоже связанное с его судьбой, когда пытался уговорить меня объединить наши силы. – Самый младший принц был рожден под дурной звездой, – пожав плечами, начинает отвечать мне Ориана. – Но при этом он все же был принцем, и, родив его, Аша закрепила за собой свое место при дворе. Она обладала огромной разрушительной силой и напористостью. Страстно желала обожания. Ей хотелось сильных переживаний, ощущений, побед, всего того, что требовало конфликта, интриг и врагов, разумеется. Она ни к кому не бывала добра, ни с кем не дружила в отличие от твоей сестры. «Интересно, была ли она так же жестока и с самой Орианой?» – думаю я и говорю, вспоминая о стеклянных шарах в комнатах Элдреда и заключенной внутри них памяти: – Как я понимаю, она не слишком добра была и к принцу Кардану. – Нельзя сказать, что она не одевала принца в меха и бархат, но, однажды одев, не меняла их до тех пор, пока они не превращались в лохмотья. Нельзя сказать, что она не давала ему отборные кусочки ямса и пирожные, но, накормив его однажды, на долгое время забывала о нем, и принцу приходилось воровать себе еду на кухне. Я не думаю, что она любила его. Впрочем, я сильно сомневаюсь в том, что она вообще кого-нибудь любила. Так что принц был сначала обласкан, одет, накормлен, а затем забыт и заброшен. Что тут сказать? С ней принцу было плохо, но еще хуже – без нее. А в общем, они одного поля ягоды. Я вздрагиваю, представляя, какой одинокой была жизнь Кардана. Понимаю его гнев и его страстную жажду любви. «Голодающему никакой банкет слишком обильным не покажется», – вспоминаю я слова Мадока. – Если ты пытаешься понять, почему он разочаровал тебя, – говорит Ориана, – то, судя по всему, принц Кардан был ходячим разочарованием с самого рождения. * * * Той же ночью Ориана выпускает снежную сову с привязанным к ее лапке письмом. Сова взмывает в холодное небо, а я с надеждой гляжу ей вслед. Позже, лежа в своей постели, обдумываю планы, каких не строила с самого момента своего изгнания. Завтра я украду у Гримсена ключ и, когда буду покидать навсегда этот лагерь, захвачу с собой Призрака. Зная достаточно много о планах Мадока и его союзников, а также о расположении его армии, я предоставлю эту информацию Кардану в обмен на отмену приказа о моем изгнании и прекращение дознания по делу Тарин. Отвлекаться на письма, которые никогда не получала, я не буду. А еще не буду вспоминать ни о том, как смотрел на меня Кардан, когда мы были наедине в его комнатах, ни о теориях моего приемного отца в ожидании слабостей Верховного короля. К сожалению, с самого утра Ориана не дает мне ни на секунду отойти от нее. Она держит свое слово не выдавать меня, но не доверяет мне настолько, чтобы позволить бродить одной по лагерю, поскольку знает теперь, кто я на самом деле. Ориана то посылает меня развесить сушиться стираное белье возле костра, то собирать бобы с камней, то складывать одеяла. Я выполняю все эти задания без излишней спешки и пытаюсь показать лишь, что меня раздражает такое обилие работы. Между прочим, пока меня принимали за Тарин, так много работать мне не приходилось. Однако я не хочу, чтобы Ориана почувствовала, как я раздосадована. Тем временем мои пальцы чешутся от желания похитить ключ у Гримсена. Наконец опускается вечер, и вместе с ним у меня наступает перерыв в работе. – Отнеси это своему отцу, – говорит Ориана, ставя на поднос чайник с горячим крапивным чаем, сверток с печеньем и баночку джема. – Он в генеральской палатке и специально спрашивал тебя. Я хватаю свой плащ, стараясь ничем не выдать своего нетерпения, и только тут до меня доходит смысл последней фразы. Возле палатки меня уже дожидается солдат, и это заставляет меня еще больше нервничать. Ориана обещала не говорить Мадоку обо мне, но это не означает, что она не могла выдать меня каким-то другим способом. Не исключено, кстати, что Мадок просто вычислил меня сам. Просторная генеральская палатка увешана картами, которых я не могла найти в нашей палатке. Кроме карт здесь полно солдат, они сидят на раскладных стульях из козлиных шкур. Некоторые солдаты вооружены, другие нет. Когда я вхожу, несколько офицеров мельком бросают на меня взгляды, но тут же отводят их так, как если бы я была служанкой. Ставлю поднос и наливаю чай в чашку, стараясь не слишком пристально смотреть на развернутую перед ними карту. Разумеется, не могу не заметить, как они двигают на карте маленькие деревянные лодочки в сторону Эльфхейма. – Прости, – говорю я, ставя перед Мадоком крапивный чай. – А, Тарин, – мягко улыбается он. – Хорошо. Я, знаешь ли, подумал о том, что у тебя должна быть своя, отдельная палатка. Ты же не ребенок, а взрослая женщина. Вдова. – Э… это очень мило, – удивленно произношу я. Да, это действительно очень мило, но не один ли это из тех безобидных с виду ходов, за которыми следует шах и мат? Прихлебывая чай, Мадок упивается своей ролью любящего, заботливого отца, хотя у него наверняка есть сейчас более важные дела. – Я же говорил, что твоя верность будет вознаграждена, – говорит он. Не могу не подумать о том, что у всего, что говорит Мадок, всегда есть тайный смысл. – Подойди сюда, – подзывает Мадок одного из рыцарей. К нему тут же подбегает гоблин в сверкающих позолоченных доспехах и почтительно склоняет голову. – Найди для моей дочери палатку и позаботься, чтобы туда доставили все, что ей потребуется. – Затем он поворачивается ко мне. – Это Алвер. Постарайся не слишком мучить его. У народа не принято благодарить друг друга, но я целую Мадока в щеку и говорю: – Ты так добр ко мне. Он довольно хмыкает и улыбается, показывая свои острые клыки. Позволяю себе мельком скользнуть взглядом по карте, где плывут по бумаге игрушечные лодочки, а затем спешу к выходу вслед за Алвером. Спустя час я располагаюсь в просторной палатке, установленной для меня неподалеку от палатки Мадока. Ориана с подозрением смотрит на меня, когда я начинаю собирать свои вещи, однако не мешает мне это делать. Она даже приносит хлеб и кусок сыра и кладет на крашеный стол, который отыскали для меня. – Не понимаю, к чему вся эта суета, – говорит Ориана, когда Алвер, наконец, уходит. – Все равно ты завтра уезжаешь.