– Погоди, что ты имеешь в виду? – хмурюсь я. – Ты знаешь, что заставляет людей полюбить друг друга? – поворачивается она ко мне. – Не знаешь. И никто другой не знает. Хотя ученые изучают это и несут всякую чушь про феромоны, симметрию лица и обстоятельства, при которых состоялась ваша первая встреча. Но люди такие странные. И тела у нас тоже такие странные. Возможно, меня притягивает к Ви такое же влечение, какое испытывает муха к венериной мухоловке. Я недоверчиво хмыкаю, но при этом у меня в голове эхом отдаются слова, сказанные когда-то Балекином: «Я слышал, что у смертных чувство влюбленности очень похоже на чувство страха». Возможно, он был прав намного больше, чем мне хотелось бы верить. Особенно если вспомнить о моих собственных чувствах к Кардану, поскольку у меня вообще не было никаких веских причин испытывать к нему какие-то чувства. – Хорошо, – говорит Хизер. – Я понимаю, что это звучит глупо. И чувствую себя нелепо. И вдобавок мне при этом еще и страшно. А еще я по-прежнему считаю, что мы должны войти в дом и сделать тебе перевязку. – Заставь Виви обещать, что она не будет использовать против тебя магию, – советую я. – Если хочешь, я подскажу тебе правильные слова, которыми ты ее свяжешь, а потом… Я замолкаю, когда вижу, с какой печалью смотрит на меня Хизер. Возможно, мое предложение кажется ей детским лепетом. А может быть, сама мысль о том, что Виви можно надежно связать обещанием, ей кажется колдовством и еще сильнее ее пугает. – Ви рассказывала мне, что росла здесь до тех пор, пока не убили ваших родителей, – глубоко вдохнув, говорит Хизер. – Прости, что упоминаю об этом, но я знаю, что это очень сильно повлияло на Ви. Испортило ее характер. Так ведь любого это подкосило бы. Она задерживает дыхание. Ждет, что я отвечу. Размышляю над словами Хизер, сидя на ступеньках крыльца, чувствуя, как начинают набухать синяки вокруг все еще слабо кровоточащих порезов. «Любого подкосило бы». Нет, Хизер, нет. Меня, например, тот случай вовсе не выбил из колеи. Вспоминаю Виви в ранней юности. Она все время выходила из себя. Постоянно кричала, крушила все, что подвернется, била меня каждый раз, когда я позволяла Мадоку взять меня на руки. Казалось, она была готова разнести на клочки весь мир своей яростью. Да, но ведь это было так давно, так давно. С тех пор у нас началась новая жизнь. Вслух я ничего этого не произношу. Не дождавшись моего ответа, Хизер прерывисто втягивает ноздрями воздух и говорит: – Видишь ли, мне кажется, что она играет со мной. Делает вид, что ее жизнь текла именно так, как хотелось ей самой. Прикидывается, что знать не знала, кто она такая и откуда родом. Протягиваю руку и трогаю ладонь Хизер. – Виви очень долго оставалась в Фейриленде ради меня и Тарин, – говорю я. – Хотя сама совершенно не хотела быть там. А покинула ее, наконец, только потому, что полюбила тебя. Ну да, Виви выбрала самый легкий путь, решив ничего не объяснять. Но она должна была рассказать тебе правду о Фейриленде. И никогда, ни при каких обстоятельствах, даже в случае паники, не должна была применять к тебе магию. Но теперь тебе все известно, и я думаю, ты сама сможешь решить, прощать ее или нет. Она смотрит на меня с таким видом, будто собирается что-то сказать, но затем, передумав, спрашивает вместо этого: – А ты бы простила? – Не знаю, – честно отвечаю я, разглядывая свои колени. – Я в последнее время стала не слишком милосердной, знаешь ли. – Хорошо, – поднимается Хизер. – Ты немного отдохнула. Поднимайся. Тебе нужно пойти домой и принять ванну с антисептиком. Конечно, тебе следовало бы показаться врачу, но я заранее знаю, что ты на это скажешь. – Ты права, – говорю я. – Насчет всего права. Никаких врачей. Я переваливаюсь набок, пытаюсь подняться на ноги и, когда Хизер протягивает мне руку, не отказываюсь от ее помощи. Более того, встав с помощью Хизер, я опираюсь – нет, наваливаюсь на нее всем своим весом, и мы с ней вдвоем ковыляем к двери. Я потеряла свою былую гордость. Как справедливо напомнил мне Брайерн, я теперь никто. Вместе с Хизер мы входим на кухню, идем мимо стола, на котором стоит миска Оука, наполовину заполненная залитыми розовым молоком кукурузными хлопьями. Кроме этой миски я вижу на столе две кофейные кружки и коробку «Фрут лупс». Вначале просто механически отмечаю количество кружек, затем мой мозг понимает значение этой детали. Бредя с помощью Хизер в свою спальню, я соображаю, что у нас в доме должен быть гость. Виви сидит на диване. Ее лицо светлеет, когда она видит Хизер. Виви смотрит на Хизер как человек, только что укравший у великана его чудесную говорящую арфу и знающий, какими это может обернуться последствиями, но совершенно не заботится о них. А мой взгляд прикован к чопорно сидящей рядом с Виви девушке в причудливом придворном платье из паутинки и стеклянной пряжи. Это моя сестра-близнец Тарин. Глава 4 Несмотря на сведенные мышцы и ноющие раны, в моей крови вскипает адреналин. Мне хочется схватить Тарин за шею и сжимать, сжимать ее до тех пор, пока у нее не отвалится голова. Виви встает – возможно, прочитав смертельную угрозу в моем взгляде, но скорее всего все же потому, что рядом со мной Хизер. – Ты, – обращаюсь я к своей сестре-близнецу. – Выметайся отсюда. – Погоди, – отвечает Тарин и тоже поднимается на ноги. – Пожалуйста. Теперь мы все стоим в маленькой гостиной и смотрим друг на друга так, словно собираемся устроить скандал. – Ничего не хочу слышать, ни единого слова с твоих лживых губ. – Я рада, что у меня появилась жертва, на которой можно отыграться за все чувства, которые разворошили во мне Грима Мог и Хизер. Вполне достойная жертва, между прочим. – Выметайся, или я сама вышвырну тебя вон. – Это квартира Виви, – возражает Тарин. – Это моя квартира, – напоминает нам Хизер. – Мне плевать! Если хотите, чтобы она осталась, значит, меня здесь не будет! – Сказав это, я поворачиваюсь и через силу выхожу за дверь и начинаю спускаться по лестнице. Грохает створка входной двери, и я выхожу на крыльцо. Затем передо мной, загораживая дорогу, появляется Тарин. Легкий ветерок красиво развевает ее платье. Если бы я не знала, как на самом деле выглядят принцессы в Фейриленде, то подумала бы, что вижу одну из них. На мгновение мне кажется совершенно невероятным, невозможным то, что мы с ней родные сестры. Более того, близнецы. – Что с тобой? – спрашивает Тарин. – У тебя такой вид, словно ты только что с кем-то сражалась. Я не отвечаю и просто продолжаю двигаться вперед. Я еще не решила, куда иду – и куда смогу дойти в своем нынешнем состоянии. К Брайерну, быть может. Он найдет для меня приют, даже если мне и не понравится цена, которую он впоследствии заломит за свои услуги. Но мне даже на одной койке с Гримой Мог будет лучше, чем здесь. – Мне нужна твоя помощь, – говорит – Тарин. – Нет, – отвечаю я. – Нет. Исключено. Никогда. Если ты за этим пришла, то я на твой вопрос ответила, и можешь проваливать отсюда. – Джуд, просто выслушай меня. – Она снова встает передо мной, заставляя взглянуть на себя. Я поднимаю взгляд, затем начинаю аккуратно огибать пышную пену ее юбок. – Ответ тоже отрицательный, – говорю ей. – Нет. Я не стану помогать тебе. Нет, я не желаю слышать твои объяснения, почему я должна это делать. Есть волшебное слово «нет». Можешь нести любую чушь, ответ на все будет один – нет! – Локк мертв, – выпаливает она. Я останавливаюсь и медленно поворачиваюсь к Тарин. Над нами сияет небо – ярко-синее и прозрачное. Неподалеку в ветвях деревьев пересвистываются птицы. Издалека доносятся шум со стройки и шелест автомобильных шин. В этот момент становится особенно странно и нереально стоять здесь, посреди мира смертных, и слышать о кончине бессмертного существа, фейри, которого я знала, с которым целовалась. – Мертв? – переспрашиваю я. Даже после всего, что я повидала, это кажется невероятным. – Ты уверена? Накануне своей свадьбы Локк с друзьями гнался за мной словно свора собак за лисой. Я поклялась отомстить ему за это. Если он умер, я никогда не смогу выполнить свою клятву. А Локк никогда больше не сможет организовать новую вечеринку, чтобы еще больше опозорить Кардана. Не будет хохотать на пару с Никасией, не будет затевать со мной и Тарин хитрых игр, чтобы вновь столкнуть нас друг с другом. Возможно, мне нужно вздохнуть с облегчением после всех проблем, которые возникали у меня из-за него. Но вместо радости я, к своему огромному удивлению, испытываю самую настоящую печаль. Тарин делает глубокий вдох и ровным голосом говорит: – Он мертв, потому что я убила его. Я трясу головой, как будто это поможет мне лучше понять, что она сказала. – Что? Тарин выглядит не более чем слегка смущенной, словно только что призналась в каком-то незначительном проступке, а не в том, что убила своего мужа. Я невольно с тревогой вспоминаю Мадока, склонившегося над тремя испуганно плачущими девчонками, родителей которых он только что зарезал. Мадок стоит, и на лице у него написано такое удивление, будто случившееся стало для него полной неожиданностью, и он сам не ожидал, что дело может зайти так далеко. Интересно, не испытывает ли Тарин сейчас точно такое же чувство? Да, я знаю, что сама выросла даже более похожей на Мадока, чем мне хотелось бы, но он и Тарин? Никогда бы не подумала, что между ними тоже может быть столько общего. – И мне нужно, чтобы ты прикинулась мной, – заканчивает Тарин, ничуть не беспокоясь о том, что бестактно предлагать тот же трюк, который позволил Мадоку уйти, уведя с собой половину армии Кардана, тот же самый трюк, вынудивший меня согласиться с планом, что обрек меня на изгнание. – Всего на несколько часов. – Почему? – начинаю я и тут же понимаю, что выражаюсь недостаточно ясно, и сразу вношу поправку: – Это не насчет того, чтобы притворяться тобой. Я спрашиваю, почему ты его убила? Она вздыхает, затем переводит взгляд в сторону входной двери. – Пойдем внутрь, и я расскажу тебе. Все-все расскажу. Пожалуйста, пойдем, Джуд. Я вынуждена неохотно признать, что кроме как назад в квартиру мне идти-то и некуда. К Брайерну я идти не хочу. Хочу вернуться домой и лечь в свою постель. И как бы я ни была измотана, не могу отрицать того, что перспектива тайком вернуться в Эльфхейм под видом Тарин кажется мне волнующей и привлекательной. От одной только мысли, что я смогу оказаться там и вновь увидеть Кардана, мое сердце начинает учащенно биться в груди. Но эти свои мысли я, разумеется, никому не открою. Пусть это глупые мысли, но они мои и моими останутся. В квартире я застаю Хизер и Виви стоящими на кухне, в уголке, рядом с кофейником. Они увлеченно разговаривают о чем-то, и я не хочу мешать их беседе. Хорошо уже то, что они вообще общаются друг с другом. Хоть одна приятная новость. Я прохожу в комнату Оука, где в нижнем ящике комода сложено кое-что из моей одежды. Тарин входит следом, хмурится. – Пойду душ приму, – говорю я ей. – И мазью раны смажу. А ты завари мне на кухне волшебный целительный чай из тысячелистника. Вымоюсь, выпью чаю и тогда буду готова слушать твои признания. – Давай помогу тебе раздеться, – предлагает Тарин и добавляет, когда я качаю головой, пытаясь отказаться: – У тебя же нет ни горничной, ни оруженосца. – И оружия, которое нужно чистить, тоже нет, – отвечаю я, но не сопротивляюсь, когда Тарин начинает осторожно меня раздевать. Одежда задубела, пропитавшись кровью, и я время от времени морщусь от боли, когда Тарин приходится сильнее потянуть ее. Оставшись обнаженной, я могу разглядеть раны – покрасневшие, опухшие, все еще слегка кровоточащие. Подозреваю, что свой нож Грима Мог держала далеко не в той чистоте, к которой привыкла я в обращении с оружием. Тарин включает душ, регулирует напор и температуру воды, потом помогает мне забраться через бортик ванны и встать под теплые струи. Поскольку мы с Тарин сестры, то видели друг друга обнаженными немереное количество раз, но, когда ее взгляд останавливается на неряшливом шраме у меня на ноге, я вспоминаю о том, что его-то она еще никогда прежде не видела. – Виви кое-что рассказала, – медленно произносит Тарин. – О той ночи перед моей свадьбой. Ты опаздывала, а когда, наконец, появилась, была тихой и бледной. Болезненной на вид. Я волновалась, думала, что ты все еще любишь Локка, но Виви настаивает на том, что это не так. Говорит, что тебя ранили. – Помню ту ночь, – киваю я. – Локк… он что-то сделал тебе? Теперь она на меня не смотрит. Ее взгляд скользит по кафельным плиткам, затем останавливается на висящем в рамочке рисунке Оука, на котором он изобразил Хизер. Сам портрет нарисован коричневой пастелью, а волосы, разумеется, розовой.