Глава 24 Эти две недели были, пожалуй, самыми фантастическими в моей жизни. Ричард, лишившись командования и звания, жил как принц в бедной деревне Оттери-Сент-Мэри, поскольку жители окрестных земель несли в его лагерь плоды своего труда: сдавали пшеницу, приводили выращенный ими скот, твердо веря, что Ричард является верховным главнокомандующим войск его величества на всей территории от Лайма до Лендс-Энда. За платой же Ричард учтиво отсылал их к комиссарам графства Девон. В первую субботу после своего прибытия он приказал, чтобы в церкви Оттери-Сент-Мэри и в церквах соседних приходов был зачитан указ с требованием, чтобы все те, кто были ограблены губернатором Эксетера сэром Джоном Беркли, когда принимали у себя на постой его армию, принесли ему, сэру Ричарду Гренвилу, королевскому генералу на западе, список понесенных ими убытков, и тогда он проследит за тем, чтобы им был возмещен ущерб. Простой деревенский люд, думая, что с ними поселился их спаситель, стекался со всех сторон, люди проделывали пешком по двадцать миль и больше, и каждый нес в руках список преступлений и злоупотреблений, совершенных, по их словам, солдатами лорда Горинга и людьми сэра Джона Беркли; я еще и сейчас вижу, как на деревенской площади перед церковью Ричард, уподобившись принцу, раздает щедрые дары из суммы денег, обнаруженных им за деревянными панелями в его резиденции – доме, принадлежавшем несчастному эсквайру, заподозренному в симпатиях к парламенту и потому немедленно арестованному. В пятницу, поскольку погода стояла хорошая, Ричард устроил смотр своему войску – этакое бесплатное зрелище для деревенских жителей: били барабаны, звонили церковные колокола, а вечером зажгли костры и для офицеров в ставке был устроен праздничный ужин, на котором я председательствовала, как королева. – Будем веселиться, пока есть деньги, – говорил Ричард. Я подумала о его письме принцу Уэльскому, которое сейчас, наверное, уже дошло до Совета принца, и представила, как канцлер казначейства Эдвард Хайд разворачивает листок на глазах у собравшихся. Еще я подумала о сэре Джоне Беркли и о том, что он скажет, когда узнает про указ, зачитанный в церквах, и мне показалось, что мой дерзкий, неосторожный возлюбленный поступил бы куда разумнее, если бы снялся со своим лагерем и затерялся в туманах Дартмура, ибо он уже не мог и дальше обманывать народ в Оттери-Сент-Мэри. Пока же обман не раскрыли, все было великолепно. Поскольку симпатизировавший парламенту эсквайр, которого мы сменили в этом доме, владел богатым винным погребом, то мы вскоре перепробовали все бутылки, и Ричард при этом пил за погибель как сторонников парламента, так и Короны. – Что ты станешь делать, – спросила я, – если Совет пошлет за тобой? – Абсолютно ничего, если только не получу письма, собственноручно написанного принцем Уэльским, – ответил он с улыбкой, о которой бы его племянник сказал, что она не предвещает ничего хорошего, и откупорил следующую бутылку. – Если мы будем продолжать в том же духе, – произнесла я, перевернув свой бокал и поставив его на стол вверх дном, – ты превратишься в такого же великого глупца, как и Горинг. – Горинг после пяти бокалов валится с ног. Я же после двенадцати могу обучать строевой целую дивизию, – похвалился Ричард и, поднявшись из-за стола, приказал стоявшему за дверью дежурному: – Сэра Джека Гренвила сюда! Через какое-то время появился Джек, тоже чуть раскрасневшийся и с повеселевшим взглядом. – Передай от меня привет полковникам Роскарроку и Арунделлу, – сказал Ричард. – Я желаю провести смотр на лугу. Буду обучать солдат строевой. Его племянник даже и бровью не повел, но я видела, что губы у него подрагивают. – Сэр, – заметил он, – сейчас половина девятого. Люди распущены по своим квартирам. – Знаю, – возразил дядя. – Для того-то и были впервые пожалованы армии барабаны, чтобы поднимать войска по тревоге. Привет от меня полковникам Роскарроку и Арунделлу. Джек щелкнул каблуками и вышел из комнаты. Ричард медленно и весьма торжественно прошествовал к столу, на котором лежала его перевязь со шпагой, и стал ее застегивать. – Ты надел перевязь на левую сторону, – мягко заметила я. Поклонившись мне с важным видом в знак согласия, он сделал необходимые поправки. А снаружи, в сгущавшихся сумерках, уже забили резко и тревожно барабаны. Должна признаться, что голова у меня соображала лишь ненамного лучше, чем в тот памятный далекий день, когда я чересчур переусердствовала с бургундским и жарким из лебедя. На сей раз – и в этом было мое спасение – я располагала креслом; весьма смутно помню, как меня покатили в нем к общинному лугу, в ушах у меня гремели барабаны, и со всех сторон сбегались солдаты и выстраивались в шеренги на траве. Деревенские жители выглядывали из окон, и мне вспоминается, как один старикашка в ночном колпаке выкрикивал, что на них движется Фэрфакс и что все они будут убиты прямо в собственных постелях. Могу поклясться, это единственный случай в летописи армии его величества, когда были выстроены два батальона, а их командир, генерал, после чересчур обильного ужина, в сумерках принялся обучать их строю. – Бог мой! – Я услышала, как у меня за спиной Джек Гренвил давится то ли от смеха, то ли от волнения. – Великолепно. Такое останется на века. А когда барабаны смолкли, я услышала, как разносится по деревенскому лугу громкий и отчетливый голос Ричарда. Это была подходящая разрядка после безумных четырнадцати дней. На следующее утро во время завтрака к дверям штаба подъехал гонец с известием, что Фэрфакс со своими отрядами мятежников напал на Бриджуотер и взял его, Совет принца бежал в Лонстон, и принц Уэльский велел сэру Ричарду Гренвилу немедленно выступить с имеющимися в его распоряжении отрядами и прибыть к нему в Корнуолл. – Это послание – просьба или приказ? – спросил мой генерал. – Приказ, сэр, – ответил офицер, протягивая ему документ, – и исходит он не от Совета, а от самого принца. Снова забили барабаны, но на сей раз команду «на марш», и, когда длинная колонна солдат, извиваясь, потянулась через всю деревню по дороге на Окгемптон, я подумала, сколько же лет пройдет, прежде чем жители Оттери-Сент-Мэри позабудут сэра Ричарда Гренвила и его людей. Мы же с Мэтти последовали за ними через день-два в паланкине, с эскортом и с приказом двигаться в находящийся по соседству с Лонстоном Веррингтон-парк – еще одно имение, отобранное Ричардом без зазрения совести у Фрэнсиса Дрейка, владельца Баклэнд-Монахорума. Прибыв туда, мы нашли Ричарда в прекрасном настроении, вернувшим себе расположение принца после весьма нелегких трех часов, проведенных с Советом. Они были бы еще тяжелее, если бы Совет не испытывал столь срочной нужды в его услугах. – И что же было решено? – спросила я. – Горингу дан приказ двигаться на север и перехватить мятежников, – сказал он, – ну а я остаюсь в Корнуолле и прилагаю все усилия, чтобы набрать армию в три тысячи пехотинцев. Было бы куда лучше, если бы они отправили меня сразиться с Фэрфаксом, поскольку Горинг наверняка все провалит. – Никто другой, кроме тебя, не сможет набрать людей в Корнуолле, – заметила я. – Люди присоединятся к Гренвилу, и ни к кому другому. Скажи спасибо, что Совет вообще послал за тобой после твоей дерзкой выходки. – Они не могут обойтись без меня. И как бы там ни было, плевать я хотел на этот Совет и на эту змею Хайда, я занимаюсь этим делом, только чтобы оказать услугу принцу. Этот мальчик пришелся мне по сердцу. Если король и дальше будет нести вздор, как делает это сейчас, не имея никакой четко разработанной стратегии, то я склоняюсь к мысли, что лучшим решением будет отдать весь Корнуолл во власть принцу, зажить там как в крепости – и пусть вся остальная Англия отправляется ко всем чертям. – Ты мог бы чуть перефразировать эту мысль, и какой-нибудь вероломный доброхот, желающий тебе зла, назвал бы это предательством. – Какое, к черту, предательство?! – воскликнул он. – Этого требует здравый смысл. Никто не предан его величеству так, как я, но ведь сам король принес вреда своему делу больше, чем кто-либо из его слуг. Пока мы с Мэтти оставались в Веррингтоне, Ричард изъездил Корнуолл вдоль и поперек, набирая солдат для армии принца. Это было нелегким делом. Корнуолльцам с лихвой хватило последнего вражеского нашествия. Люди хотели одного – чтобы их оставили в покое и не мешали им заниматься своей землей и ремеслом. Сбор денег проходил здесь столь же тяжело, как и в Девоне, и я с некоторым опасением наблюдала за тем, как Ричард применяет к комиссарам герцогства те же своевольные меры, какие он применял к их собратьям в соседнем графстве. Те, кто легко бы уступил такту, восставали против давления, и за лето и первые недели осени 1645 года Ричард приобрел столько же недругов среди корнуолльских помещиков, сколько до этого среди девонских. На северном побережье люди откликались на призыв Ричарда из-за связи его со Стоу: само имя Гренвила звучало как сигнал горна. Они приходили к нему даже с той стороны границы, из Аплодора и Бидерфорда, со всего побережья, от Хартленда до Падстоу, на которое обрушиваются атлантические штормы. Это были его лучшие рекруты. Светлоглазые, длинноногие, они с гордостью носили на своих нашивках эмблемы с пунцовым полем и тремя золотыми полосами. Уроженцы Бьюда, Страттона и Тинтэджела, выходцы из Боскасла и Камелфорда. С неподражаемой ловкостью Ричард представлял им принца как герцога Корнуолльского, прибывшего на запад, чтобы спасти их от диких орд мятежников, находившихся по ту сторону Теймара. Но на юге он терпел неудачу. Населению западных земель, где расположен Труро, опасность не представлялась столь уж близкой, и даже падение Бристоля – отошедшего к Фэрфаксу и парламенту, – которое 10 сентября грянуло как гром среди ясного неба, не смогло пробудить их от летаргического сна. – Труро, Хелстон и Сент-Айвс – три самых прогнивших города в Корнуолле, – говорил Ричард, и, помнится, ему пришлось отправиться туда с отрядом конницы в шестьсот человек, чтобы подавить бунт горожан, протестовавших против набора рекрутов, проведенного неделей раньше. Он повесил по меньшей мере трех человек, остальные же были либо оштрафованы, либо заключены под стражу. Он также воспользовался этим случаем, чтобы посетить замок в Сент-Мосе, и строго отчитал его коменданта майора Бонитона, поскольку тому не удалось выплатить жалованье находившимся под его командованием солдатам гарнизона. – Если я узнаю, что кто-то служит делу принца неохотно, то придется ему запеть на иной лад или же он понесет дисциплинарное наказание, – заявил Ричард. – Кто не выплачивает жалованье своим людям, будет возмещать его из собственного кармана, а кто выкажет хоть каплю неповиновения мне, как командиру, или принцу, которому я служу, ответит за это собственной жизнью. Я сама слышала, как он провозглашал это на рыночной площади в Лонстоне в последний день сентября перед большой собравшейся там толпой. Его люди встретили эти слова столь радостными криками, что эхо, отразившись от стен домов, вернулось обратно к нам, зато на лицах собравшихся там горожан я почти не видела улыбок. – Ты забываешь, – сказала я ему в ту ночь в Веррингтоне, – что корнуолльцы независимы и свободу любят больше, чем своих собратьев. – Я помню об одном, – ответил он с той тонкой горькой усмешкой, которую я слишком хорошо знала, – о том, что корнуолльцы – трусы и свой покой любят больше, чем собственного короля. К середине осени я стала подумывать о том, что вряд ли кто-либо из нас будет пользоваться свободой или покоем к концу года. Чард, Кредитон, Лайм и, наконец, Тивертон пали в октябре под натиском армии Фэрфакса, и лорд Горинг ничего не сделал, чтобы остановить ее. Многие из его людей дезертировали и прибились к армии Ричарда, поскольку больше верили ему как командиру. Это порождало зависть, взаимные обвинения и выглядело так, будто Ричард вконец рассорился с Горингом, как тремя месяцами раньше с сэром Джоном Беркли. Были тут и вечные придирки со стороны Совета принца в Лонстоне, не проходило и дня без вмешательства канцлера Эдварда Хайда. – Вместо того чтобы засыпать меня изо дня в день депешами, которые сочиняют адвокаты с перепачканными чернилами пальцами, ни разу не нюхавшие пороха, – бушевал Ричард, – они бы лучше просто оставили меня в покое, чтобы я мог набрать армию и обучить солдат, тогда была бы куда больше вероятность, что я сумею дать отпор Фэрфаксу, когда он придет сюда. Деньги таяли, и экипировка армии к войне стала еще одним кошмаром для моего генерала. Башмаки и чулки износились, и их трудно было заменить, а запасы жизненно важного военного снаряжения были малы; главной причиной этого явился захват мятежниками в начале осени, когда пал Бристоль, склада западных войск, и скромные запасы в Бодмине и Труро – это все, что имелось в распоряжении Ричарда. Затем внезапно, без всякого предупреждения, лорд Горинг оставил командование армией и отправился во Францию, объяснив это тем, что его здоровье подорвано и что он не сможет дальше нести какую-либо ответственность за исход событий. – Крысы одна за другой побежали с тонущего корабля, – медленно проговорил Ричард. Горинг взял с собой многих из своих лучших офицеров, а командование армией в Девоне перешло к лорду Вентворту, малоопытному офицеру, чьи понятия о дисциплине были даже хуже, чем у Горинга. Он немедленно отправился на зимние квартиры в Бовей-Трейси, заявив, что до наступления весны нельзя предпринимать какие-либо действия против неприятеля. Вот тогда-то, по-моему, Совет принца впервые пал духом, осознав истинные масштабы того, что могло произойти. Они сражались за заведомо проигранное дело. Велись приготовления к тому, чтобы двинуться из Лонстона дальше на запад, к Труро. Об этом мне мрачно поведал Ричард, заявив, что это могло означать лишь одно: они хотели быть поближе к Фалмуту – так, чтобы принц Уэльский и ведущие члены Совета могли, когда разразится катастрофа, отплыть на корабле во Францию. Тогда я прямо спросила у него, что же он собирается предпринять. – Держать оборону по линии от Бристольского залива до Теймара, – ответил он, – и сохранить Корнуолл для принца. Это можно сделать. Другого ответа у меня нет. – А его величество? Ричард ответил не сразу. Я хорошо помню, как он стоял, повернувшись спиной к пылавшему в камине огню и заложив руки за спину. За последние несколько месяцев он осунулся, на лице у него прорезались морщины – все это явилось результатом бесконечных тревог, не отпускавших его, – а выделявшаяся у него надо лбом серебряная прядь в рыжеватых волосах сделалась еще шире. Из-за сырой ноябрьской погоды его раненая нога ныла, и я по своему опыту догадывалась, что? ему приходится терпеть. – Положение его величества безнадежно, – медленно проговорил он, – разве что он сумеет договориться с шотландцами и наберет из них армию. Если же нет, то он обречен. 1643, 1644, 1645-й и надвигавшийся на нас 1646-й – три с лишним года люди страдали, сражались и умирали за этого спесивого, чопорного человека и его строгие принципы, и мне вспомнился портрет, что висел в столовой в Менебилли, – потом он был сорван и растоптан мятежниками. Ждет ли его самого столь же бесславный конец, как тот, что выпал на долю его портрета? Внезапно все представилось мне в неопределенных, мрачных, безнадежных тонах. – Ричард, – сказала я, и он, уловив изменения в моем голосе, подошел ко мне. – Ты тоже хочешь покинуть тонущий корабль? – Нет, если есть хоть малейший шанс сохранить Корнуолл для принца. – А если принц отплывет во Францию, – упорствовала я, – и весь Корнуолл будет захвачен – что тогда? – Я последую за принцем, – ответил он, – и, набрав французскую армию в пятьдесят тысяч человек, снова высажусь в Корнуолле. Он подошел ко мне и опустился на колени, а я сжала в ладонях его лицо. – Мы с тобой были по-своему счастливы, – произнесла я. – Моя кочевница, верная спутница барабана, – проговорил он. – Ты ведь знаешь, моя репутация загублена в глазах всех порядочных людей. Моя семья прогнала меня, и никто из родных не хочет со мной разговаривать. Даже мой милый Робин стыдится своей сестры. Сегодня утром я получила от него письмо. Он служит под началом сэра Джона Дигби, под Плимутом. Так вот, он умоляет, чтобы я оставила тебя и вернулась к Рашли, в Менебилли. – Ты хочешь уехать? – Нет, если я еще нужна тебе. – Ты всегда будешь мне нужна. Я никогда больше с тобой не расстанусь. Но если сюда придет Фэрфакс, то в Менебилли ты будешь в большей безопасности, чем в Лонстоне.