Он присвистнул, передал записку Дику. Юноша прочел ее и молча вернул отцу. – Ну что, – сказал Ричард, – думаешь, я полюблю твою сестру? – Думаю, да, – медленно проговорил Дик. – Нужно обладать мужеством, разве не так, – продолжал его отец, – чтобы оставить дом, ухитриться сесть на корабль и быть готовой одной отплыть в Голландию, не имея ни друзей, ни денег? – Да, – сказала я, – нужно обладать мужеством и еще кое-чем. – Чем же? – Верой в человека, которого она с гордостью называет своим отцом. Верить, что он никогда не отвернется от нее, если она окажется недостойной его. Ричард с сыном переглянулись, как будто у них была какая-то общая тайна и разделить ее со мной, женщиной, они не могли. Затем Ричард сунул записку в карман и в нерешительности повернулся к входному отверстию лаза. – Ну что, отправимся туда тем же путем, как и пришли? – Дом охраняется, – сказала я. – Это ваш единственный шанс. – А когда завтра здесь появятся сторожевые псы и возьмут наш след? Как ты их запутаешь? – спросил он. – Как посоветовал мне Джонатан Рашли, – ответила я. – Сухое дерево летом горит хорошо и быстро. Думаю, что семейство Рашли не будет больше пользоваться летним домиком. – А вход отсюда? – Камень не сдвинуть с места. По крайней мере с этой стороны. Видите веревку? Мы втроем вглядывались во мрак, и Дик, ухватившись за веревку, со всей силой дернул ее. С третьего раза она оборвалась, и больше ею уже нельзя было пользоваться. – Ну вот, – сказал он со странной улыбкой. – Теперь, когда плита станет на место, никто уже не сможет больше открыть проход. – Настанет день, – сказал Ричард, – когда кто-нибудь из будущих Рашли прикажет снести этот контрфорс. Что мы ему завещаем? – Он посмотрел в угол комнаты. – Скелет крысы. Улыбаясь, он взял его и швырнул на лестницу. – Иди первым, Дик, я за тобой. Дик протянул мне руку, и я на мгновенье задержала ее в своей руке. – Выше нос, – сказала я. – Плавание будет недолгим. Как только вы окажетесь в Голландии, вы сразу станете добрыми друзьями. Не ответив, он взглянул на меня своими большими черными глазами и стал спускаться по лестнице. Мы с Ричардом остались одни. Нам уже не раз случалось расставаться. И всякий раз я думала, что это навсегда. – Надолго? – спросила я. – На два года. А может, навечно. Он взял в руки мое лицо и запечатлел у меня на губах долгий поцелуй. – Когда я вернусь, – сказал он, – мы построим дом в Стоу. Ты наконец-то сдашься и станешь Гренвил. Я улыбнулась и покачала головой. На первой ступени он остановился. – Да, вот еще что, – сказал он. – Как только я окажусь в Голландии, я возьмусь за перо и напишу правду о гражданской войне. Я не пощажу своих соратников-генералов и покажу их такими, какие они есть. Может быть, тогда принц Уэльский все поймет и назначит меня наконец верховным командующим. – Куда вероятнее, – сказала я, – что он лишит тебя звания. – Я сделаю за тебя разрушительную работу, – сказал он. – Смотри в восточное окно, и ты увидишь, как летний домик посылает свой прощальный привет Корнуоллу и Гренвилам. – Остерегайся часового, – сказала я. – Он стоит внизу у дороги. – Ты меня по-прежнему любишь, Онор? – За свои грехи, Ричард. – И много их у тебя? – Тебе они все известны. И поскольку он все еще выжидал, положив руку на каменную плиту, я обратилась к нему со своим последним вопросом: – Ты знаешь, почему Дик тебя предал? – Думаю, да. – Он это сделал не по злому умыслу и не из чувства мести, а потому, что увидел кровь на лице у Гартред. Он в задумчивости посмотрел на меня, и я пробормотала: – Прости его – из любви ко мне, если не к себе… – Я уже простил его, – медленно проговорил он. – Но Гренвилы странно устроены. Вот увидишь, он сам себе не простит. Я видела, как они стояли вдвоем – отец и сын – на лестнице. Затем Ричард вернул на место каменную плиту, и на сей раз она закрылась навсегда. Какое-то время я ждала, затем позвала Мэтти. – Все кончено, – сказала я. Она пересекла комнату и подняла меня на своих сильных руках. – Никто больше не спрячется в каменной келье контрфорса. Я поднесла руку к щеке. Она была мокрая. Я и не заметила, что плачу. – Отнеси меня ко мне в комнату, – сказала я Мэтти. Я устроилась у окна и стала смотреть на сады. Луна стояла высоко, но она была не белая, как накануне, а в желтом ореоле. Небо к вечеру затянуло, и большие черные тучи поднимались к зениту. Часовой оставил ступени, что вели к дороге на насыпи, и, прислонившись спиной к двери фермы, наблюдал за окнами дома. Но он не мог увидеть меня в темноте. Мне пришлось ждать довольно долго – рядом со мной пристроилась на корточках Мэтти, – пока наконец я не увидела, как над зарослями медленно поднимается пламя. Дул западный ветер, относя дым в противоположную сторону, и оттуда, где стоял, прислонившись спиной к сенному сараю, часовой, ничего нельзя было заметить. «Так будет гореть до утра, – подумала я, – а когда наступит день, решат, что это браконьеры разожгли костер, огонь от которого распространился ночью. Достаточно будет, если кто-нибудь из поместья отправится в дом к Джонатану Рашли в Фое и принесет ему свои извинения». «Две тени скользят сейчас в сторону песчаного берега, где обычно собирают раковины моллюсков, и укрываются у подножия дюны, – подумала я. – Они в безопасности. Я могу лечь спать, заснуть и позабыть о них». Однако я осталась сидеть в кресле у окна, глядя вдаль. Я не замечала ни луны, ни деревьев, ни тонкого столба дыма, поднимавшегося к небу, а видела лишь глаза Дика и его последний взгляд, когда Ричард поворачивал каменную плиту. Глава 37 В девять часов утра парк пересекла группа всадников. Во дворе они спешились, и командир эскадрона – полковник из штаба сэра Хардреса Уоллера в Солташе – велел мне одеться, немедленно спускаться вниз и быть готовой сопровождать его в Фой. Я была уже одета и, когда слуги понесли меня вниз, увидела, что солдаты срывают в галерее обивку со стен. Сторожевые псы прибыли… – Дом уже обыскивали, – сказала я офицеру. – Моему зятю понадобилось целых четыре года, чтобы более или менее привести его в порядок. Неужели опять все сначала? – Сожалею, – сказал офицер, – но парламент не успокоится, пока такой человек, как Ричард Гренвил, на свободе. – Вы надеетесь найти его здесь? – В Корнуолле есть десятка два домов, где он может скрываться, – ответил он. – Менебилли – один из них. А поэтому мы вынуждены, ради самих же обитателей дома, самым тщательным образом обыскать его. Боюсь, что некоторое время Менебилли будет непригоден для нормальной жизни… Потому-то я и прошу вас поехать со мной в Фой… Я огляделась вокруг. Здесь я провела целых два года. Этот дом уже грабили, и у меня не было ни малейшего желания наблюдать это снова. – Я готова, – сказала я офицеру. Когда меня устраивали в паланкине, усадив рядом со мной Мэтти, я услышала хорошо знакомый мне стук топоров, рубящих паркет. Мечами разрезали обшивку стен, а очередной шутник, как и его предшественник в 1644 году, взобрался уже на дозорную башню и дергал за веревку большого колокола. Мы проехали под аркой сторожевых ворот, пересекли наружный двор, а колокол все звонил и звонил. «Это прощание с Менебилли, – подумала я про себя. – Больше я никогда его не увижу». – Мы поедем вдоль берега, – сказал офицер, заглянув в окошко моего паланкина. – Большая дорога запружена войсками, движущимися в сторону Хелстона и Пензанса. – Вы собрали такие силы, чтобы подавить столь незначительные волнения? – спросила я. – С восстанием будет покончено через день-два, – ответил он. – Но войска останутся. В Корнуолле больше не будет бунтов – ни на востоке, ни на западе. И пока он говорил, колокол в Менебилли не утихал, скорбным звоном поддакивая его словам.