И пройдут еще дни, прежде чем на лесных полянах самцы лани добавят к звукам осени свой собственный призыв. Брачная поляна была не из важнейших – те удерживали старшие и более могучие самцы; как-никак это был его первый гон. Она достигала ярдов шестидесяти в длину и около сорока в ширину. Он тщательно готовил ее на протяжении дней. Сперва, прокладывая путь по периметру, крушил рогами молодую поросль и кустарник. По ходу дела он метил кусты и деревья как свою территорию пахучими выделениями из желез, расположенных под глазами. Затем, когда момент приблизился, принялся рыть почву передними ногами, в которых тоже имелись железы, местами даже рыхлил ее рогами. В проделанные борозды помочился, затем извалялся во влажной земле. Это породило едкий запах пребывающего в гоне самца, который изнывает по самкам. В отличие от благородных оленей, у ланей именно самки приходят к самцу. И вот, как перед неким волшебным рыцарским турниром, которому предстояло разыграться на лесной поляне, молодой красавец-самец был готов отвадить всех чужаков, претендующих на его брачную территорию. Его гон продлится много дней, на протяжении которых он не будет есть, живя той энергией, что обеспечивается феноменально активной выработкой тестостерона. Его пыл постепенно уменьшится, к концу он выдохнется. Но его будут охранять самки; они начнут патрулировать границы поляны, вслушиваясь и всматриваясь. Да и вся природа примет в этом участие: птицы дадут знать об опасности и даже лесные пони, обычно тихие, предупреждающе заржут, если заметят людей вблизи от места тайной церемонии пятнистых существ. Самец расхаживал по поляне часами. Утаптывал траву, ломал орляк, давил вкусные коричневые желуди. За ним наблюдали не только самки, но и два годовалых оленя и один двухлетка, который пытался изобразить, будто может вступить в круг. Между деревьями просачивался слабый свет. Время от времени самец останавливался, чтобы исторгнуть призывный клич. Слегка пригнув напряженную голову, самец запрокидывает набухшую шею и издает этот звук. Описать его трудно – он причудливый, трубный, хриплый, отчасти похожий на сильный скрип. Услышав раз, его уже не забудешь. Он прокричал трижды – прекрасный, могучий, стоящий посреди поляны. Но к этому моменту из леса уже приблизился новый участник. Раздался треск: это самки убрались с его пути. Пришелец преспокойно пересек черту и как ни в чем не бывало направился через поляну к хозяину. То был другой самец и, судя по рогам, совершенная ровня первому. Светлая самка задрожала. Ее избранник собирался драться. Незваный гость медленно шел через поляну. Он был темнее. Она чувствовала его запах – едкий, кислый, напоминающий об иле в жесткой воде. Пришелец выглядел крепким. Он прошел мимо хозяина поляны, который двинулся в ногу с ним – таков был боевой ритуал – непосредственно сзади. Они шли почти небрежно. Она видела игру могучих плечевых мышц, их рога медленно покачивались вверх и вниз. Она заметила, что у темного самца один из двух маленьких кривых рожек, находившихся перед основанием лопастей, сломан и превратился в зазубренный шип. Внезапное движение головой – и ее избранник лишится глаза. Другие самки наблюдали, не издавая ни звука. Замолкли, казалось, даже птицы в ветвях. Она же осознавала лишь шорох медленных шагов двух самцов по палой листве и орляку. Вся природа знала, что решается судьба выбранного ею самца. Олень может бросить вызов сильнейшему и проиграть с честью. Возможно, пришелец именно так и сломал себе рог. Но в поединке равных один должен пасть. Он может быть ранен, иногда убит, но главное – проигрыш, его попранная гордость. Самки знают, весь лес видел. Побежденный крадучись убирается восвояси, а поляна и самки достаются победителю. Светлая олениха смотрела, как самцы достигают края поляны, разворачиваются и идут назад. Неужели после столь долгого ожидания победит этот темный, едко пахнущий, с коварным шипом, который уничтожит ее избранника и овладеет ею? Она пришла на брачную поляну. Она по праву принадлежит победителю. Так положено. Затем она увидела, что ее избранник подает знак. Толчок. Это был сигнал. Самец выдвинулся вперед самую малость – так, чтобы толкнуть плечом круп пришельца. Темный самец резко развернулся. Секундная пауза: оба отпрянули на задних ногах, затем с треском, разнесшимся по лесу, сшиблись огромные рога. Поединок зрелых самцов – жуткое зрелище. Светлая самка невольно попятилась, когда могучие тела с раздувшимися шеями с хрипом сошлись. Они вдруг показались такими огромными, опасными. Если один из них вырвется, если они устремятся в ее сторону… Силы были равны. Долгие секунды они медленно наступали и отступали, низко сцепившись рогами и вкапываясь задними ногами в почву; их мышцы грозили лопнуть от натуги. Казалось, ее избранник одерживает верх. Затем она увидела, что его задние ноги скользят. Чужак толкал вперед – на фут, на ярд. Хозяин поляны пытался врыться в землю, но скользил по мокрым листьям. Он проигрывал. Она увидела, как он сцепил ноги. Он все скользил назад, напрягшись всем телом и не меняя позы. Пришелец совершил последний толчок. Сейчас он сделает выпад и повергнет ее избранника. Но что-то вдруг изменилось. Выбранный ею самец попал на твердую почву. Его ноги вдруг уперлись в траву. Дрожа крупом, он врылся в землю, поднял плечи и пригнул шею. Теперь по мокрой листве скользил чужак. Медленно, осторожно, сцепившись рогами, два напрягшихся самца начали поворачивать. Теперь оба оказались на траве. Внезапно пришелец высвободился и крутанул головой. Зазубренный шип был нацелен в глаз ее избранника. Чужак сделал выпад. Она увидела, как ее самец отшатнулся, затем метнулся вперед. Весь его вес пришелся на рога противника. Послышались скрежет и хруст. Из-за коварного маневра пришелец стоял не совсем прямо. Его шея была изогнута. Он уступал. А дальше все произошло очень быстро. Самец толкал пришельца назад фут за футом. Чужак потерял равновесие. Пытаясь его сохранить, он повернулся и был атакован сбоку. Ее избранник теперь дал волю гневу, бодая противника, беря его на рога и толкая вперед. У того на боку была кровь. Ее самец вновь с чудовищной силой врезался своими рогами в рога чужака. Тот издал полный страдания звук, повернулся и шатко похромал с поляны. Он проиграл. Величественно и картинно пройдя по поляне, которой он теперь был бесспорным хозяином, самец повернулся к светлой самке. Почему он вдруг показался ей чужим? Огромные рога, треугольник морды, похожие на черные ямы глаза, тупо таращившиеся на нее: ее избранник как будто исчез, превратившись в какое-то другое создание под именем «просто олень» – образ, дух, ужасный и быстрый. Он сделал скачок в ее сторону. Она повернулась. От нее ждали этого, то был инстинкт, но страшно ей тоже стало. Весь год она прождала. Теперь ее очередь. Она побежала прочь от поляны, в лес, через кустарник. Она ждала весь год, однако сейчас, увидев его таким огромным, могучим, таким чужим и ужасным, дрожала от страха. Сделает ли он ей больно? Да. Обязательно. Но так и должно быть. Она знала, что должно. У нее было странное чувство, будто все тепло, всю кровь в ее теле гнало назад, в основание хребта и заднюю часть, которая подрагивала на бегу. Он приближался. Он находился прямо сзади, она его слышала, чувствовала. Внезапно почуяла его. Едва понимая, что делает, она резко остановилась. Он явился. Она почувствовала, как он громоздится на нее; ее тело зашаталось и просело под тяжким грузом. Ей пришлось напрячься, чтобы встать. Его запах окутал ее облаком. Голова непроизвольно запрокинулась. Над ней возникли его чудовищные рога. И вот он вошел в нее. Жгучая красная боль, а затем ее полностью затопило нечто огромное. Аделе понравился Винчестер. Находящийся в меловых скалах севернее большого пролива Солент, он был когда-то провинциальным римским городом. В последующие столетия он являлся главной резиденцией западносаксонских королей, которые в итоге стали королями всей Англии. И хотя в последние десятилетия фактической столицей королевства стал Лондон, в Винчестере осталась старая королевская сокровищница, а король по-прежнему время от времени перевозил двор в здешний королевский дворец. От него было недалеко до Нью-Фореста. Дорога уходила на юго-запад и через восемь миль достигала городка Ромси, где находился женский монастырь. Еще четыре мили – и вот он, Королевский лес. Однако, как быстро обнаружила Адела, казалось, что он за тридевять земель. Винчестер, расположенный на склоне холма с видом на реку и в окружении хребтов, покрытых дубовыми и буковыми лесами, по сути представлял собой обнесенный стеной город площадью акров сто сорок с четырьмя старинными воротами. В южном конце находились прекрасный новый нормандский собор, дворец епископа, приорство Сент-Свитун, казначейство и королевская резиденция Вильгельма Завоевателя, а также еще несколько красивых каменных зданий. Остальная часть города была под стать: рыночная площадь, несколько купеческих особняков, дома с садами и голубятнями, шумные улицы с мастерскими и лавками. Возле одних ворот находилась богадельня для нищего люда. Великолепные виды на скалы, бодрящий воздух. Город во многом сохранил старинный колорит. Названия всех улиц остались саксонскими – от Голд-стрит и Таннерс-стрит до звучащей даже на германский манер Флешмонгерс-стрит. Но уэссекский двор был просвещенным местом. Даже до Нормандского завоевания город изобиловал священниками, монахами, королевскими чиновниками, богатыми купцами и джентльменами; в особняках Винчестера звучали латынь и даже французский язык, равно как и саксонский. Условия, которые Вальтер обеспечил Аделе, были, бесспорно, лучше, чем у купца из Крайстчерча. Хозяйкой была вдова лет пятидесяти, дочь саксонского аристократа, вышедшая замуж за одного из нормандских хранителей винчестерской сокровищницы и ныне проживавшая в симпатичном каменном доме у западных ворот. При первом визите Вальтер долго беседовал с ней за закрытыми дверями, а когда ушел, леди ободряюще улыбнулась Аделе со словами: «Я уверена, нам удастся что-нибудь для вас сделать». Чего-чего, а недостатка в общении у Аделы не было. В первый день, когда они прошлись до Сент-Свитуна и через рынок обратно, хозяйку одинаково приветствовали священники, королевские чиновники и купцы. – У мужа было много друзей, и в память о нем они не забывают меня, – обронила леди, но после пары дней знакомства Адела, оценившая доброту и здравомыслие этой женщины, сделала вывод, что вдову любили саму по себе. Адела почувствовала, что ей стало легче. – Это кузина Вальтера Тирелла, из Нормандии, – объясняла хозяйка, и по почтительной реакции Адела видела, что ее немедленно представляли молодой аристократкой с могущественными связями. Не прошло и дня, как настоятель Сент-Свитуна пригласил обеих женщин на обед. Наедине с ней новая подруга вела обнадеживающие, но приземленные речи: – Вы красивая девушка. Любой аристократ будет гордиться союзом с вами. Что же касается отсутствия приданого… – Я не нищая. – Нет, разумеется, нет, – ответила подруга, хотя в ее тоне, пожалуй, было больше доброты, чем убежденности. – Не следует говорить неправду, – продолжила она, – но равно и отталкивать людей ни к чему. Поэтому я думаю, что лучше нам просто… не говорить ничего. – Ее голос увял. Она уставилась в пустоту. – В любом случае, – добавила она энергично, – если вы угодите вашему кузену Вальтеру, то он, вероятно, сможет вас чем-нибудь обеспечить. – Вы имеете в виду… деньги? – с удивлением спросила Адела. – Что ж, он не беден. Если он сочтет вас полезной… – Я не думала об этом, – призналась Адела. – О мое дорогое дитя! – Вдова помедлила, приходя в себя. – С этого момента, – заявила она твердо, – мы обе будем стараться сделать все, чтобы ваш кузен считал вас важнейшим подспорьем для себя. Если хозяйка побудила Аделу быть чуть мудрее в отношении своего положения, то винчестерское общество отчасти просветило ее насчет происходящего во внешнем мире. Так, она знала, что у короля существуют разногласия с Церковью, но была глубоко потрясена, когда высший церковный сановник, запросто беседовавший с ними во дворе собора, открыто сказал про него «этот рыжий дьявол». – Однако подумай, что сделал Руфус, – позднее сказала вдова. – Во-первых, он насмерть поссорился с архиепископом Кентерберийским. Архиепископ собирается нанести визит папе, а Руфус запрещает ему возвращаться в Англию. Далее: здесь, в Винчестере, умирает епископ, и Руфус отказывается поставить нового. Разве вам не понятно, что это значит? Все доходы чрезвычайно богатой Винчестерской епархии пойдут королю, а не Церкви. А сейчас, чтобы добавить к причиненному ущербу оскорбление, он сделал епископом Даремским своего закадычного друга, отъявленного негодяя. Духовенство не просто ненавидит короля. Многие желают ему смерти. Вскоре Адела столкнулась еще с одним вопросом, и он касался ее родины. Несколько раз люди, узнававшие, что она из Нормандии, замечали: «А, осмелюсь сказать, скоро мы снова окажемся под одним королем». Она знала, что, когда герцог Нормандский Роберт три года назад отправился в Крестовый поход, он занял на это огромную сумму у своего брата Руфуса, предложив Нормандию в залог. Чего она не понимала, но в Винчестере знали практически все, так это того, что Руфус не имел ни малейшего намерения узреть возвращение брата в его герцогство. Друзьям своим он, несомненно, ликующе заявил: «Если его не убьют в походе, вернется он без гроша. Ему не расплатиться вовек. Тогда я получу Нормандию и стану таким же великим человеком, каким был мой отец Вильгельм Завоеватель». – Вероятно, он прав, – сказала Аделе вдова, – но существует опасность. Несколько лет назад кое-кто из друзей Роберта пытался убить Руфуса. Кто-то из Клэров, говоря откровенно. Они, знаете ли, все боятся Руфуса. Но невозможно предугадать… – А что же третий брат, молодой Генрих? – рискнула спросить Адела. – Ему нечем править, ничего не досталось. – Так оно и есть. Вы, между прочим, можете его увидеть. Время от времени он здесь появляется. – Подруга немного помолчала. – Думаю, он, вероятно, умен, – наконец сказала она. – Вряд ли он примкнет к кому-нибудь из братьев, потому что закончится это лишь тем, что он окажется между молотом и наковальней. По-моему, он сидит тихо и не причиняет хлопот. Наверное, это самое мудрое решение. Вам так не кажется? Какое бы веселье ни затевалось в Винчестере – прибудет ли отряд рыцарей или хранитель сокровищницы устроит пирушку для королевского чиновника и его свиты, – не приходилось сомневаться, что там будут вдова и Адела. За несколько недель Адела познакомилась с десятком подходящих юношей, которые могли упомянуть о ней другим, коль скоро не увлеклись сами. На одном из таких застолий она встретилась с сэром Фулком. Он был средних лет, но очень мил. Она с сожалением услышала, что он только что потерял четвертую жену; каким образом – не сказал. У него были имения в Нормандии и Гемпшире, буквально рядом с Винчестером. И он сказал, что однажды встречался с ее отцом. Адела невольно пожелала, чтобы он, с усиками и круглым лицом, поменьше напоминал ей Вальтера, но постаралась отогнать эту мысль. О всех своих женах он говорил с любовью. – Все они, – сказал он ей сердечно, – были весьма милы, весьма послушны. Мне исключительно повезло. Вторая, – добавил он ободряюще, – была похожа на вас. – Вы думаете жениться снова, сэр Фулк? – Да. – Вы не ищете приданого? – Вовсе нет, – заверил он ее. – Меня вполне устраивает мое положение. Я не честолюбив. И знаете, – произнес он с искренностью, которой явно рассчитывал тронуть ее, – беда с этими богатыми наследницами в том, что они часто придают слишком большое значение собственному мнению. – Их следует наставлять. – Истинно так. Покидая пир, ее хозяйка чуть задержалась, но как только присоединилась к Аделе, сообщила ей: – Вы покорили сердце. – Сэра Фулка? – Он говорит, что был поощрен. – Я в жизни не видела столь скучного человека. – Наверное, это так, но он солиден. Он не причинит вам хлопот. – Зато я причиню ему хлопоты! – воскликнула Адела. – Этого делать нельзя. Держите себя в руках. По крайней мере, сначала выйдите замуж. – Но он же вылитый Вальтер! – с жаром сказала Адела. Ее спутница чуть вздохнула и покосилась на нее: – Ваш кузен недурен собой. – Для меня – дурен.